Школа выживания волчицы - Марина Крамер

– А как вы их различаете?

– Нервно-мышечный – мужской, в зеленом саване, а полиорганный – женский, в красном.

– Что-то жутковато, – поежилась следователь. – Я-то думала, что давно перестала испытывать эмоции при виде трупов, но у вас тут просто…

Я чуть улыбнулась – такое впечатление обычно и производили наши препараты на людей неподготовленных. Со временем студенты привыкают к этому, но в первые несколько дней бывает всякое.

– А каким образом трупы попадают к вам?

– Из морга.

– Нет, это понятно. Но по какому принципу?

– Либо бесхозные, либо те, кто при жизни завещал свое тело науке. Но таких сейчас почти не бывает. Так что обходимся невостребованными, это в основном бомжи. Риск есть, конечно, туберкулез, к примеру, но мы стараемся отбирать как можно тщательнее.

– Я бы покурила, – вдруг сказала следователь, – здесь где-то можно?

– Вообще у нас не курят, но думаю, что сегодня шеф сделает исключение. – Я встала и набросила на плечо ремень сумки. – Идемте в мой кабинет.

Поднявшаяся из-за стола Ряжская оказалась чуть выше меня и, судя по крепким икрам, обтянутым колготками, увлекалась чем-то вроде бега или коньков. Заметив, что я смотрю на ее ноги, следователь пояснила.

– Мастер спорта по бегу на коньках. Не стоит, конечно, юбки носить с такими лытками, но начальство категорически запрещает брюки.

– Нормальные ноги, просто икроножные мышцы хорошо выражены, – пожав плечами, я вышла из комнаты и направилась в свой кабинет, располагавшийся в правом крыле кафедры у пожарного выхода.

– Проходите, Евгения Анатольевна, садитесь, я сейчас форточку открою.

Она отстранила меня, подошла к окну, сама открыла форточку и уселась на подоконник.

– Ничего, если я так? Люблю подоконники.

Я пожала плечами:

– Да ради бога.

Мы закурили, я потянулась к кнопке электрического чайника и вопросительно взглянула на следователя. Та радостно кивнула:

– Ой, было бы замечательно. Я вторые сутки на ногах, кофе бы не помешал.

– Вторые сутки? Это что ж у вас, личная пятилетка?

– Нет, это катастрофическая нехватка сотрудников. Нагрузка большая, а выхода нет.

– А в адвокаты? – вынимая из шкафа банку кофе и чашки, спросила я.

Евгения Анатольевна махнула рукой:

– Нет. Какая адвокатура? У нас династия – дедушка, бабушка, папа, мама и я. Дома не поймут.

Меня интересовал один вопрос, задавать который я по понятным причинам не спешила. Как скоро она спросит меня о моих родственниках? Об этом неминуемо заходила речь при каждом столкновении с сотрудниками правоохранительных органов. Такова уж, видимо, моя судьба – быть дочерью криминального авторитета и женой его доверенного человека. В том, что и эта девица обязательно его задаст, я почти не сомневалась, оставалось только понять, в какой именно момент это произойдет.

– Вы давно на этой кафедре работаете? – с наслаждением затягиваясь сигаретным дымом, спросила Евгения Анатольевна.

– С момента окончания академии.

– То есть врачом вы не работали?

– Нет. А зачем? Меня никогда живые люди не интересовали, – пошутила я, вспомнив, что примерно так же отвечала на вопрос о своей прошлой профессии Ольга Паршинцева. – А чтобы анатомию преподавать, работать до этого врачом совершенно не обязательно. Важно иметь интерес к науке и к тому, чтобы обучать будущих врачей премудростям строения человеческого тела, вот и все. Врач без знаний анатомии – это как скрипач без пальцев, например. Я так считаю.

Я налила кофе в обе кружки, протянула одну Ряжской и села за стол. Следователь с благодарностью улыбнулась и сделала глоток.

– Господи, нектар животворящий. Еле на ногах держусь, за ночь не присела. Скажите, Александра Ефимовна, а вы по мужу Сайгачева или Гельман?

– Какая разница?

– Хочу определиться.

– С чем? Кто из них двоих мне кем приходится?

Видимо, в моем ответе было многовато агрессивных ноток, потому что щеки Ряжской слегка порозовели.

– Я что-то неприличное спросила?

– Нет. Просто мне надоело всякий раз…

– О, простите. Это я как раз хорошо понимаю. Родственные связи – дело тонкое и иной раз весьма обременительное. Я одно время всерьез мечтала сменить фамилию, чтобы не быть дочкой и внучкой «тех самых Ряжских», – вздохнула она, прижимая окурок в пепельнице пальцем. – Меня ведь даже на следствие брать не хотели, думали, блатная и глупая, работать не смогу. А у меня красный диплом. Представляете, как обидно?

– Вполне, – кивнула я. – У меня немного другая ситуация, но чувства ваши мне знакомы.

– Я еще почему спросила – фамилию Сайгачева я слышала не раз, когда была маленькой. Папа с дедом в 1980-х работали по делу какого-то криминального воротилы и дома обсуждали иногда какие-то детали. Рассказывали, что этот Сайгачев, хоть и молодой, владеет каким-то экзотическим японским боевым искусством, в нашей стране такого практически никто не знал. Наверное, я потому и запомнила, что слово «веер» никогда не вязалось в моем сознании со словом «боевой», – сказала следователь, допивая кофе. – Хотя фамилия, конечно, не самая редкая.

– Это точно о моем муже. Он практически единственный в России мастер тэссен-дзюцу, боя на веерах. Это не считая прочих его увлечений.

– Послушайте, но ему уже тогда было за двадцать…

– Вот ровно на столько он меня старше. Что вас удивляет?

– Нет, ничего, конечно, ничего. Все бывает. Но давайте вернемся к трупу.

– В комнату пойдем? – я уже сменила сапоги на туфли и надела белый халат с бэйджем.

– Можем здесь поговорить. Если честно, вид ваших препаратов… – она чуть сморщила нос. – Да и глаза от формалина слезятся.

Я пожала плечами.

– Как вам удобно. Так что вы хотите от меня услышать? Ванну, в которой обнаружен труп, я открывала пару дней назад, и там точно не было ничего, кроме препаратов. Ключи от учебных комнат хранятся в лаборантской на стенде, выдаются студентам под залог студенческого билета. У каждого ассистента есть второй ключ, но он только один, от своей комнаты. Лаборантка использует тот, что выдают студентам, когда полы моет.

Ряжская слушала с интересом, параллельно разглядывая меня, и это было не особенно приятно, не знаю почему.

– А во внеурочное время можно взять ключ?

– От моей комнаты нет. Есть специальный кабинет, куда приходят заниматься студенты после занятий, если есть необходимость. Но лаборант записывает всех, кто туда пришел, такое правило.

– Почему?

– Внутреннее правило кафедры. У нас несколько лет назад неприятное происшествие было, два идиота голову вынесли в пакете и по городу гуляли с ней, а потом у ларька бросили. Кафедру оштрафовали, заведующему выговор, студентов еле нашли и отчислили. С тех пор заведующий требует пофамильный список всех, кто приходит готовиться после занятий, – объяснила я. Ряжская кивнула: