Чёрные ангелы в белых одеждах - Вильям Козлов

— Я же вижу: что-то произошло, — не унимался Вадим, его все больше разбирало любопытство: обидно, когда от тебя что-то скрывают!

— Беда, Вадик, беда, — присел на крыльце Григорий Иванович, — Человека убили.

— Как? — округлил серые глаза мальчик. — Этого… с животом?

— Синельникова, заведующего базой.

— Не нарочно ведь?

— Столько с вечера водки и пива выжрали, как не лопнули, — вдруг горячо и зло заговорил Григорий Иванович, — И куда в них лезет! Говорил утром, отойдите от вчерашнего хоть до обеда, нет — опохмелившись, с красными рожами, схватили ружья — и в лес. Разве мог я за всеми уследить? И потом, Горобец меня возле себя держал, мол, со мной больше настреляет, хотел всем нос утереть… Я думал, этот мордастый писатель задремал в засаде, а когда увидел, что сквозь кусты кто-то ломится — Синельников-то никогда охотником не был, чего полез? — и пальнул крупной картечью дуплетом… Сразу наповал!

— Что же будет, дедушка!

— Выкрутятся, — вздохнул Добромыслов — Горобец-то крупная шишка в псковском МВД, до и этот Майор из Москвы, видать, важная фигура, а писатель его дружок. И пишет только про милицию. Свой своему глаз не выклюнет…

Как охотнички хотят выкрутиться из создавшегося тяжкого положения Вадим совершенно случайно услышал. Он, как обычно, лежал у незастекленного окна на проржавевшей раскладушке на чердаке главного корпуса и старался заставить себя увлечься свифтовскими «Приключениями Гулливера в стране лилипутов», но перед глазами стояло светловолосое с узкими хитрыми глазами лицо Синельникова, слышался его сипловатый голос, смех… Ему было за сорок, наверное, жена, дети. И они еще не знают, что он мертв: лежит в лодочном сарае, упираясь сапогами в бидон с краской. Посовещавшись, охотники попросили у егеря старое одеяло или брезент; две прочные жерди и вместе с ним ушли в бор. Вернулись часа через два и принесли покойника. Лица у всех красные, потные, даже у небритого писателя Бровмана. Несли, сменяя друг друга. День был теплым, и егерь посоветовал положить труп в лодочный сарай. Когда никого поблизости не было, Вадим проскользнул туда и, замирая от ужаса, осторожно потянул с головы пиджак. Лицо у мертвеца было спокойное, синеватые губы сжаты, один глаз прикрыт, а второй, остекленевший, смотрел на потолок, по выбритому подбородку бродила синяя муха, нос был острым, желтым, как церковная свечка, а ниже, где кончалась шея — сплошное кровавое месиво с белыми клочьями рубашки. Снова натянув пиджак на голову, Вадим пулей выскочил из темного сарая, на берегу за кустами его вырвало…

На Гулливере и лилипутах никак было не сосредоточиться: впервые так близко мальчик столкнулся со смертью, он знал, что теперь не скоро позабудет это белое лицо с редкими белесыми ресницами и огромной рваной дырой ниже шеи…

— … следствия и суда никак не избежать, — не сразу дошел до сознания Вадима глуховатый голос Майора. — Можно было бы списать на несчастный случай, ну, неосторожное обращение с оружием… Но тут и слепому ясно, что это не самострел. Из обоих стволов дуплетом…

— Я думал, кабан прет на меня, — бубнил писатель, — Треск в кустах, пыхтенье… Чего понесло его под выстрел?

— Разное бывает на охоте… — дипломатично заметил Горобец.

— Неужели тюрьма? — в визгливом голосе Бровмана чуть ли не плаксивые нотки. — А у меня в «Молодой Гвардии» запланирован двухтомник… Кстати, во всех романах и повестях воспевается доблестный труд работников милиции… Неужели, братцы, ничего нельзя придумать?

— Ты писатель, вот и придумай! — насмешливо заметил Майор.

— Это же кошмар, погибель!

— Ну, до выхода двухтомника мы дело потянем, это в наших силах, — сказал Майор. — Нажмем, Семен, на все рычаги, но…

— Черт дернул его попереть на меня! — со злостью вырвалось у писателя, — Вообще не нужно было брать его на охоту! Он же не охотник.

— Егерь предупреждал, — вставил Горобец. — Ружье не хотел ему давать…

— А ты сказал — дай, — огрызнулся Бровман. — Да, а этот егерь лишнего болтать не будет?

— Он у меня вот где! — сказал Горобец. Наверное, кулак показал. Вадиму захотелось выглянуть в окошко, но он сдержал себя: не хватало, чтобы они еще заметили…

— Он из бывших… дворянский сынок, — продолжал Горобец. — Порядком отсидел на Колыме. Хотя ничего такого за ним и не числилось, но в Пскове я ему не разрешил обосноваться — устроил сюда. Да он и не держался за город. Те, кто от нас зависят, не будут возникать.

Да и какой резон? За Добромыслова я могу поручиться. Он нелюдим, в райцентре раз в месяц бывает, а за пределы области уже несколько лет не выезжал.

— В общем, спасайте, ребята, я ведь ваш в доску! — забубнил писатель — Конечно, новую повестушку я могу и в камере написать, надеюсь, мне условия создадут, как, Майор?

— Если даже тебе и припаяют срок, в камере ты сидеть не будешь…

— А где? В архиве?

— У нас такие хранятся материалы, Семен. Майор усмехнулся, хотя Вадим его и не видел, но и так понятно было. — Хватит на целое собрание сочинений!

— Ну и шутки у тебя, Майор! — заныл Бровман. — Ты что мне годы накаркиваешь? Уж, наверное, больше двух не дадут… У меня есть повестушка, как на охоте кокнули пастуха, так я за это злодейство начальнику милиции — он убил и почти так же, как я — всего три года начислил…

— Понятно, это же не предумышленное убийство, — сказал Майор.

— Я вызывать сюда следственную группу не буду, тут все ясно, — деловито заговорил Горобец — Экспертиза, расследование, акт — все сделают местные ребята. Я дам указание. Лишь бы родственники не заартачились… Несчастный случай! Синельников сам напоролся на выстрел… Чего на охоте не бывает?

— Так и было, — вставил Бровман, — Не нарочно же я его?

— Вскрытие покажет, что он был Пьяным, — вставил Майор.

Повисла пауза. Слышно было, как кто-то отхаркивался, елозил по песку подошвами сапог. Гомонили в кустах воробьи, над ухом мальчишки жужжала муха. В золотистой паутине прямо над головой застряла ночная бабочка.

— Есть одна идея, — снова хрипло заговорил Бровман, — повесить это дело на шею егерю…

— Ты в своем уме? — сказал Майор. — Он не похож на барана, который под нож пойдет!

— За деньги, — продолжал писатель. — Я ему несколько тысяч отвалю, а вы пообещайте все свести к несчастному случаю… Понимаете, я боюсь, что в Москве пронюхают, что я замешан… Пишущая братия завистливая, раздует сплетню на всю страну!..

— Выкинь это из головы, — твердо проговорил Майор. — Егерь не тот человек, который за деньги продаст свою душу…

— Дьяволу? — усмехнулся Бровман. — Думаешь, он верующий?

— Товарищ Майор прав, — подал голос Горобец. — Егерь будет молчать, это я вам обещаю, но соваться к нему с таким предложением — чистое безумие! Я его знаю, дело его изучил. Он из дворян, и даже лагеря не выбили из него такие понятия как совесть, честь, благородство.

— А жаль, — сказал Бровман — Я бы денег не пожалел.

— Кое-кого надо будет подмазать, тут дарственными надписями на своих книжках не отделаешься, — сказал Майор.

— Ладно, я пойду потолкую с егерем, чтобы язык за зубами держал… — сказал Горобец.

Послышался шум подъехавшего «газика», хлопанье дверей, веселый голос Лукьянова, женский смех. Вадим осторожно выглянул в окно: из «газика» неспешно вылезали молодые женщины. Вася галантно помогал им приземляться. Женщин было четыре — молодые, накрашенные, в коротких платьях и босоножках, у одной длинные золотистые волосы, которыми она постоянно встряхивала, как кобылица гривой.

— Почему нас никто не встречает? — кокетливо сказала блондинка. Она была самая симпатичная: высокая, полногрудая, с белозубой улыбкой.

— И музыки не слышно, — весело вторила ей другая, — Где же мужчины?

— Я хочу на лодке покататься, — капризно заметила третья.

Лишь четвертая, невысокая брюнетка с пышной прической смотрела на летающих над корпусом стрижей и молчала. В зубах у нее — зеленый стебелек.

Василий, чуть ли не пританцовывая, в новых желтых штиблетах и белой рубашке подкатился к сидящим вокруг стола с пластиковой столешницей мрачным мужчинам.

— Женский десант прибыл, командир! — широко улыбнулся ой, — Народ проголодался, да и по двадцать капель каждой не помешает! Вы пока знакомьтесь, а я быстренько стол в «банкетке» накрою. Привез кое-чего и опохмелиться…

— Вася, отойдем-ка в сторонку, — пальцем поманил его вернувшийся от егеря Горобец. Вадим видел, как он, приобняв шофера за плечи, отвел к сосне с кривым отломанным суком, на котором висела на проволоке проржавевшая каска, неизвестно когда и кем повешенная. Из нее после дождя пили воду птицы. Обычно добродушное толстогубое лицо псковского начальника было угрюмым, покатые плечи опустились. На солнце просвечивали рыжие колечки волос на висках, розово блестела плешь, а большое топориком ухо будто налилось кровью.