Наедине с одиночеством. Рассказы - Эжен Ионеско

Она одевалась, быстро умывалась, уходила на работу, я не мог отвести глаз от ее потрескавшихся рук. Я не спеша выпивал кофе с молоком, который она готовила мне перед тем как уйти (я добавлял в кофе немного коньяку или рому), медленно одевался. Снова встречал ее, когда пил в ресторанчике аперитив, она была вся в работе, впечатление такое, словно передо мной — кто-то другой. Потом был обед. Безуспешная попытка пойти, как она советовала, погулять или повидаться с друзьями. Я пытался, но ничего из этого не выходило, я возвращался домой, дожидался, когда наступит время вечернего аперитива, время ужина, время возвращения — уже вдвоем — домой. Иногда она докучала мне своими разумными советами, но делала это все реже и реже, чаще всего мы вообще не разговаривали. Шли под руку по нашей улице, поднимались по лестнице, входили в квартиру. Я рассеянно читал газету и, переполненный желанием, ждал, пока она разденется. Потом набрасывался на нее. Любовь походила на бросок в пропасть, на форму отчаяния, способ умереть, принимая смерть. Затем мы сразу же засыпали. Вскоре я просыпался и продолжал свои хождения по квартире с сигаретой в руке. Меня охватывала тревога: как долго будет она сопротивляться такой жизни? Это была здоровая женщина, она не могла долго противостоять тому, что врачи назвали моей неврастенией.

Время от времени я говорил себе, что нужно предложить ей оставить работу. А затем передумывал. Она ни на что не рассчитывала, но я вполне мог ее содержать. Однако я не был уверен в том, что мы можем стать новыми Адамом и Евой. Непосильная задача! Мысль о том, чтобы родить Каина, обращала меня в панику. Какая глупая идея, говорил я себе в плохие минуты, пытаться все начать сначала, как раз в тот момент, когда мы подошли к самому концу. Вместе с тем я и сожалел о том, что кто-то мог бы родиться, жить, однако так и не появится на свет. Столько приключений, столько любовных переживаний, столько всего могло бы у нас быть, если бы мы умели жить и ценить каждое мгновение. В конце концов, все это лишь литературщина. Воспоминания, которые питало мое детское чтение нравоучительного характера.

Присутствие официантки было в этот момент для меня бесконечно полезным. Когда я смотрел на ее потрескавшиеся руки, мне становилось больно; если бы она хоть немного за ними ухаживала, то ее руки были бы очень красивыми. Она и сама была красива — миниатюрная, с длинными ресницами, замечательными черными глазами, выразительным лицом. Что же — она все время будет рядом, всю жизнь, до конца? Уже согбенная, а я ковыляю, опираясь на палку, — картина эта ужасала меня. Чтобы представить ее себе, достаточно было посмотреть в окно. По улице проходили сотни старых людей, сгорбленных, опирающихся на трости. Я вспоминаю об одном митинге стариков. Покашливая, они говорили, что жизнь прекрасна, требовали увеличения пенсий и возвращения в ряды работающих сограждан. На самом деле я был более старый, чем они. Мысль о том, что я могу дать официантке лучшую жизнь, переплеталась со всеми этими мыслями. Что делать? Ведь до настоящего времени все хорошо шло, вернее неплохо. Завтра посмотрим. И она, и я, мы, возможно, очень скоро умрем. Она, наверное, раньше. Меня преследовала тревожная мысль о возможном несчастном случае, и я долго в нерешительности топтался на месте, прежде чем перейти улицу.

Когда она проснулась, я с улыбкой во все лицо и самым благородным его выражением промолвил:

— Я давно хочу тебе сказать: ты можешь больше не ходить на работу. Ты же знаешь, у меня достаточно денег.

Она ответила, что ожидала этого предложения с самого начала нашего совместного проживания. Но и она колебалась, не только я. Она уже успела почувствовать, как это трудно — жить с неврастеником. Все время заниматься мною, утешать — это нелегко, очень нелегко. Кто-то пообещал ей другую работу, более того, этот кто-то нравился ей.

— Ты хочешь оставить меня? Скоро?

Меня охватило огромное, горькое сожаление. Я ведь уже начал учиться жить в согласии с самим собой. Теперь у меня это отбирают. Судьба не раз хотела мне помочь, и провидение посылало ко мне своих ангелов, а я их отталкивал или просто не замечал. Скорее на улицу! Они должны быть там, фонтаны жизни, я найду их! Выйдя из дому, я расставил руки, чтобы случайно не пройти мимо. Погода была сухая, ни капли влаги. Прохожие проклинали меня. Однако я продолжал идти с расставленными руками, в отчаянной надежде найти жизнь и в отчаянии от того, что вскоре буду покинут. Жить с неврастеником — тяжелее самой тяжелой работы, звучали у меня в ушах ее слова. Когда я пришел в ресторанчик, она, как всегда, обслуживала посетителей. Вид у нее был такой, словно ничего не произошло. Мне казалось, что я жил двойной жизнью: с одной стороны что-то длилось в этой вечной ежедневности, с другой — продолжало разрушаться, и была уже выкопана огромная яма. После ужина я ждал, что мы, как обычно, пойдем вместе домой, но она молчала. Лицо ее изменилось, как будто окаменело, в глазах застыла тайна. От одного из клиентов я узнал, что она покидает заведение. В этот вечер мы не сказали больше друг другу ни слова. А я так ждал — хотя бы одно слово, хотя бы один взгляд!

На следующее утро, за завтраком она объявила мне, что уходит. Я провел очень плохую ночь: первую половину вообще не спал, а вторую меня мучили кошмары. Так что состояние мое соответствовало услышанной новости. И сон я видел, что мир стремительно убегает от меня, я, задыхаясь, бегу вдогонку, оказываюсь на пешеходных мостках над пропастью, хочу спастись — но падаю на колючие кусты, и вокруг — дикие звери.

— Мне очень тяжело слышать это, — только и смог я вымолвить.

— Мне тоже очень тяжело от того, что причиняю тебе боль. Но ты почти не разговаривал со мной, все время был погружен в свои мысли. Я даже не знаю, были ли это мысли, я хочу сказать — мысли, как у нас. Ты не сумасшедший, но производишь впечатление сумасшедшего.

— Это потому, что я прав. Потому, что я вижу и знаю. Как тебе объяснить? Ты никогда ничему не удивлялась — когда была в ресторане, или на улице, или со мной? Ты не находишь ничего странного во всем этом? Во всем этом, — повторил я, воздев руки.

— Видишь ли, мы с тобой по-разному устроены. И на вещи смотрим по-разному.

Я сидел в кресле, словно парализованный. Смотрел, как она собирает вещи. Один чемодан, второй. Слышал, как она хлопнула дверцей шкафа в дальней комнате, затем возвратилась, опять что-то укладывала в чемодан, лицо ее при этом ничего не выражало. Наконец она сказала:

— Мне трудно было решиться. Но ты слишком… Слишком уж такой… Я думала, что со мной твоя болезнь пройдет.

— Какая болезнь?

— Я тебя люблю, да, я тебя по-прежнему люблю. Но я не в силах больше терпеть твое молчание, твой мрачный вид, эти глаза испуганной мартышки. И потом, все имеет свой конец.

Я снес чемоданы вниз. Остановил такси. Спросил:

— Кто будет обслуживать меня в ресторане?

— Новая официантка. Я говорила с ней о тебе. Ты увидишь, она женщина воспитанная. Я показала ей твой столик.

Я подумал, что никогда больше не смогу зайти в этот ресторанчик, что нужно найти другой ресторан, может быть, даже другую квартиру, но это уже сложнее.

Она поцеловала меня на прощанье, прикосновение ее губ было едва ощутимым.

Это любопытно. Как если бы часть мира внезапно обрушилась в пропасть. Прошедшие жизни, древние соборы, огромные толпы — что с ними стало? Возможно, где-то существуют, но мы об этом ничего не знаем, Мы невежественны.

Я находился на границе мира. Передо мной была бездна — обитель вечного существования. За моими плечами остались все плоды сотворения. Вселенная толкала меня к пропасти всей своей тяжестью. Как кружится голова! Я хотел было отступить, но страшно было шевельнуться. Шаг вперед — падение, я буду сбит, поглощен, растворен в пустоте. Я закрыл глаза, но это лишь усилило головокружение и тошноту. Я ощущал толчки Космоса. В любой момент этот мир мог исчезнуть. Или раздавить меня своей тяжестью. И я упал — в пустоту? в переполненность?

Мне помогли подняться. На улице были все те же прохожие, все те же дома. Я почувствовал твердую руку молодого человека. Он существовал, и я существовал тоже.

— Все на месте, — сказал я, — это удивительно, мсье, все на месте, спасибо, что помогли мне.

— Так было всегда и будет всегда. Нечего бояться.

— И правда, бояться нечего.

Земля под ногами была твердой. Спокойствие молодого человека передалось мне. Мои нерешительные шаги стали более уверенными. Так уже лучше. Проблески радости: может быть, ничто не утрачено, может, и не будет утрачено. Может быть, время в своем движении смешается с вечностью. Через каждые несколько шагов я дотрагивался до стен, чтобы ощутить их прочную, компактную реальность. Возможно, то, что существует, идентифицируется с тем, что есть. Возможно, все это, весь мир — незыблемая реальность или рядится в одеяния такой реальности. Занавес, за которым эта реальность скрывается. Эти миллиарды образов, голосов, звучащих в унисон или вразнобой, — все это, быть может, опирается на неподвижные прочные слои. Я отчаянно хотел, чтобы так было. Мне не хватало чего-то надежного. Я не такой, как другие. Болезнь ли это? Здоров ли мой ум? Позади меня, передо мной, рядом со мной спокойно шагали люди; может быть, они интуитивно знали то, чего не знал я? Лишь я один постоянно был во власти паники, она владела мною изо дня в день, час за часом, минута за минутой, это был кошмар, но я просыпался — и обретал неизменяющуюся реальность.