Россия в эпоху Петра Великого. Путеводитель путешественника во времени - В. Зырянов

В 1719 г. был издан указ, согласно которому «для лутчаго прекращения воров и протчих непотребных людей зделат шлахболы и при них быть во всех дворов ночному караулу». Генерал-полицмейстер Петербурга Девиер успокаивал жителей: «Иному достанетца такой караул в месяц одна ночь». Из горожан, организованных в десятки, полусотни и сотни, были созданы ночные дозоры, которые следили, чтобы «в ночи, в неуказные часы никто не ходили, кроме знатных персон, и огни в домах тушили, и никакого питья и товаров не продавали». Сторожа должны были хватать всех «гуляющих и слоняющихся людей, особливо <…> которые будут по улицам пьяные кричать, и песни петь, и в неуказные часы шататься». Всего в пикетах еженощно должны были караулить ночную тишину 1200 сторожей. Петербуржцы эту инициативу дружно саботировали, и ежегодно на охранное дело выставлялся 171 караул – 342 человека; остальные караулы восполнялись военными.

В какой-то момент государь решил выбить из горожан-жителей скверную привычку выливать помои перед домами, в реки или каналы. В регламенте Адмиралтейств-коллегии была особая должностная инструкция, по которой предписывалось смотреть, «чтобы не испражнялись мимо отхожих мест», ловить таких любителей, заставлять их самих чистить место преступления и пороть морскими кошками – многохвостной плеткой. Эти распоряжения так и остались мертвой буквой закона. В одном из своих поздних указов Пётр меланхолично отмечал: «Многое скаредство и мертвечина валяется по улицам».

В городе действовал комендантский час. В 1720 г. полиции и стражникам предписывалось «в неуказные часы никого без фонарей не пропускать, кроме знатных персон и при них служителей, також бабок повивальных, но и у тех бы были фонари, которых пропускать без задержания, но и междо теми присматривать же, не будет ли кто другие под тем видом приходить, паче же ис подлых». Из «подлых» разрешалось с фонарем пропускать «за крайней нуждой» только по одному человеку, при этом «осматривать, кто что понесет явно или тайно под полою <…> и не имеетса у них какова к воровству оружия, и к зажиганию серы, пороху или иного тому подобного».

Начиная с 1720 года Петра не покидала идея переселения основной массы горожан на Васильевский остров. Однако строгие царские указы о застройке Васильевского острова не достигали должного результата. Петру приходилось констатировать, что за местами для постройки домов «являютца немногие и места взяли под строение малое число». Тогда решено было начать беспощадную и решительную войну с ослушниками. В ход были пущены и угрозы конфискации поместий, и такие меры, как запрещение лицам, обязанным строиться на Васильевском острове, покупать себе дома в других частях города. 10 декабря 1720 г. была запрещена вообще всякая продажа домов на Васильевском острове, «дабы каждая персона по указной должности, как прежними его величества указами публиковано, строились сами». Согласно указу 14 января 1721 г. о переселении с Московской стороны у «прослушников» было приказано «в апреле месяце у всех изб кровли и потолки сломать и крыть не давать» или выселить упрямых «неволею в черные избы». Таких ослушников из числа жителей Адмиралтейского острова и Московской стороны оказалось 153 человека (среди них: князь П. М. Голицын, Я. Брюс, купцы Строгановы и др.). Как писал прусский посланник Мардефельд, «этот приказ отзывается на всех богатых купцах всех наций, которые ведут оптовую торговлю, ремесленниках всех родов, мясниках, пивных и винных торговцах, одним словом, на всех, которые заботятся о необходимости и приятности в жизни. Жители находятся в отчаянии: их лишают домов, садов, теплиц, а потом по произволу заставляют на новых местах опять селиться, а все, живущие по реке, должны строить каменные дома». Однако и эти меры разбились о пассивное сопротивление петербуржцев. В мае того же года генерал-полицмейстер донес, что многие лица выполнили царский указ формально: взяли дворовые участки на Васильевском острове, построили на них по две светлицы, а жить не переехали.

Каждая новая перепланировка города была для горожан сущим кошмаром. При их проведении Пётр никогда не считался ни с затратами казны (это решалось введением очередных поборов), ни с интересами петербургских жителей. Перенос казенных учреждений с места на место происходил постоянно. Снос и перенос домов в связи с мероприятиями по планировке города были делом самым обычным. Дома, с переносом которых на новые места медлили их владельцы, ломались полицией. При этом все расходы по переносу построек падали на самих жителей. Прусский посланник Мардефельд с возмущением сообщал в своем донесении, что барону Левенвольду приказали сначала мостить улицу около своего дома, потом с него взяли деньги на посадку деревьев у этого дома, а в заключение приказали снести самый дом, потому что это место понадобилось Петру для размещения солдат-преображенцев. «Часть этого дома Левенвольд постоянно отдавал в наймы иностранным министрам и имел от этого годовой доход в 400 рублей. Что ему за это не возвратят ни гроша, это прямо следует из основных законов этой страны, в которой всё принадлежит богу и царю».

Стоит ли удивляться тому, что первые петербуржцы при первой же возможности стремились сбежать из петровского парадиза? Пётр стремился прикрепить к новой столице всё население без оглядки на состояние и происхождение. Так, богатым помещикам было разрешено выезжать из Петербурга временно в свои имения, но не более как на 5 месяцев.

После смерти Петра началось стремительное сокращение населения города, которое особенно проявилось в правление Петра II. Город опустел настолько, что, по слухам, рядом с Адмиралтейством периодически видели волков. Анна Иоанновна вернулась к практике принудительного заселения Петербурга и возродила петровские кары за попытки покинуть столицу. Зажиточных людей обязывали строиться в Петербурге под страхом отобрания в казну всего их недвижимого имения. Репрессивный характер привлечения городского населения сохранялся и при Елизавете Петровне, при ней даже использовалась формулировка «ссылка на поселение в Петербург». 14 ноября 1744 года вышел указ, в котором было сказано: «…Непомнящих родства, а также называющих себя поляками и незаконнорожденных, являющихся в казачьи городки, ссылать в Петербург на поселение».

После полувековой борьбы замысел Петра всё-таки пересилил народное сопротивление: с екатерининского времени отношение к новой столице в корне изменилось, отныне начался стремительный рост числа петербуржцев, теперь уже безо всякого принуждения сверху.

Регулярная столица

Управление государством Петру представлялось на манер флотской службы: во главе стоит неутомимый капитан, который направляет курс корабля, на котором верой и правдой служат ему офицеры и матросы – подданные, беспрекословно следующие указанному курсу. Всякий на этом корабле неукоснительно действует соответственно своей предписанной роли. Всё строго регламентируется уставами и артикулами. Никакие неожиданности невозможны. Капитаном движет исключительно всеобщее благо и божественное Провидение – они, а также регламент дают капитану право награждать за верную службу и строго карать за любое ослушание.

Подобно Дон Кихоту, воевавшему с ветряными мельницами, государь всю свою волю и энергию растратил в безнадежной борьбе за превращение России в такой корабль, который потомки назовут регулярным государством. Материальным воплощением такого устройства, его символом должен был стать парадиз, по образу и подобию которого однажды заживет и вся созидаемая государем Всероссийская империя.

То, что было так очевидно Петру, разбивалось прежде всего о его собственную импульсивность и нетерпеливость. Подданные – даже самые близкие – так до конца и не поняли царя-реформатора. Вопреки замыслу царя и в петровской империи в целом, и в петровской столице в частности, пожалуй, было всё что душе угодно, кроме регулярности. Всё несло на себе отпечаток хаотичности, непоследовательности, нестройности и случайности. Именно так, поспешно и на коленке, осуществлялось управление созидаемым парадизом.

Иностранный современник описывал жизнь Петра в его новой столице: «Государь встает очень рано, так что в три и четыре часа утра присутствует в Тайном совете. Потом идет на верфь, где смотрит за постройкой кораблей и даже сам работает, зная это мастерство превосходно. В девять или десять часов занимается токарной работой, в которой так искусен, что решительно ни одному художнику не уступит. В 11 часов кушает, но не любит прохлаждаться за столом, а после обеда, отдохнув немного по русскому обычаю, идет опять смотреть какую-либо постройку или другую работу. Ввечеру отправляется куда-нибудь в гости или на ужин, откуда, однако, спешит возвратиться, чтобы ранее лечь в постель. Пётр любил ходить к своему мундкоху-шведу, куда собираются знатнейшие господа и офицеры, русские и немцы, за угощение каждый платит по червонцу. Царь не любит никаких игр и охоты или других увеселений. Лучшее его удовольствие – быть на воде. Вода составляет его настоящую стихию, он целый день иногда проводит на яхте, буере или шлюпке, в этом он никому не уступает, разве только одному адмиралу Крюйсу. Однажды, когда Нева уже почти замерзла и незамерзшей воды осталось только перед дворцом на сто шагов, он не переставал, однако, плавать взад и вперед в каком-то кораблике до тех пор, пока было возможно. Когда Нева совсем замерзла, то он приказал вдоль берега прочистить дорогу шагов на сто в длину и на тридцать в ширину, и здесь каждый день катался на гладком льде на буере».