Перстень чернокнижника - Евгения Грановская

— Я из милиции. Майор Черевко.

— Из милиции? Эта тварь что-то натворила?

Майор слегка опешил.

— Нет. Мы задержали ее по ошибке, но уже отпустили.

— Зря.

— В каком смысле?

— В прямом. Этой гадине самое место в тюрьме.

Внезапно в голове Черевко созрел четкий план.

«Я подруга Елены», — вспомнил он слова девчонки. И усмехнулся: «Значит, подруга? Ну-ну».

— Вы не могли бы рассказать мне о вашей племяннице подробнее?

— А вам зачем? — насторожилась его собеседница.

— Видите ли, ваши слова заставили меня насторожиться. Что, если она действительно виновата? Тогда, отпустив ее, я допустил ошибку, которую обязан исправить.

— Конечно, допустили! Она воровка!

— У нее есть судимости?

— Нет.

— Приводы в милицию?

— Тоже нет. Эта тварь хитра как дьявол. Ей всегда удается избежать наказания. Но из дома она тащит давно. То колечко пропадет, то брошка. А однажды умудрилась вынести из дома часть гэдээровского сервиза!

Черевко нахмурился.

— И вы сможете повторить ваши показания в официальной обстановке? — спросил он.

— Конечно!

— Гм… — Майор задумчиво потер пальцами толстый подбородок. — Но этого маловато для задержания, — пробормотал он задумчиво. — Вот если бы что-то конкретное. Что легко можно доказать.

— Конкретное? — хмыкнула собеседница. — Да пожалуйста! У нее при себе должны быть золотые серьги с бирюзой. Она украла их у моей дочери. Мы с дочерью готовы это подтвердить!

— Вот это уже ближе к делу, — удовлетворенно заметил Черевко. — Но для того, чтобы у нас был повод ее задержать, вы должны написать заявление о пропаже украшения.

— Если нужно — напишу!

— Отлично. Позвоните мне, когда отдадите заявление в милицию. Я свяжусь с коллегами и прослежу, чтобы делу был дан ход. — Майор продиктовал женщине номер своего телефона и, распрощавшись, положил трубку.

Черевко вздохнул и устало откинулся на спинку кресла. Ну вот, дело сделано. Хотите играть грубо? Пожалуйста. Только вам придется учесть, что в этой игре у меня на руках тоже есть козыри.

8

Две цыганки, вынырнув из кустов, быстрым шагом подошли к скамейке. Одна из них, старше первой, с отвратительной бородавкой на носу, быстро огляделась по сторонам. Вокруг не было ни души. Лишь рядом с мусорным баком грызла какую-то дрянь большая белая собака.

Вторая цыганка, еще совсем молодая, но с таким же грубым, прокопченным на солнце лицом, протянула к старшей тощую руку:

— Шелоро, дай перстенек поглядеть!

— Не дам, — огрызнулась, ощерив золотой зуб, та. — Сама не насмотрелась. Да тебе и опасно отдавать. Дашь тебе золото, вернется — серебром!

— Ай, Шелоро, как можно так говорить? Ты же моя сестра. Я тебя никогда не обижала.

— Обидела б, кабы могла, — сказала бородавчатая.

Молодая цыганка, которую звали Нана, удрученно вздохнула:

— Зачем так говоришь? Не хочешь давать — не надо. Я бы и сама его не взяла.

— Это почему же? — насторожилась Шелоро.

Нана лукаво прищурилась:

— Ты, когда перстенек брала, все больше на него смотрела, а я — на девку эту.

Шелоро фыркнула:

— А мне что за дело? Смотри на кого хочешь, только на меня не пялься. Глаз у тебя дурной.

— Может, и дурной, — согласилась Нана, — зато зоркий, как у птицы. Непростая это девка. Говорю тебе, Шелоро, непростая. Заговоренная. И перстенек этот — тоже заговоренный. Я сердцем это чую, а сердце никогда не обманет.

— Ну тебя, Нана. Вечно ты не то говоришь. Обыкновенная девка. Кто ее заговорил?

— Не знаю кто, но не из наших, не из цыган. — Нана сдвинула брови и на секунду задумалась. — Тут русская заговаривала, — проговорила она, морща смуглый лоб, — я по лицу ее видела, по рукам видела, по глазам. — Внезапно глаза Наны блеснули. — Брось перстенек, Шелоро! — взволнованно сказала она. — Беда на нем! Брось!

— Я брошу, а ты подберешь? — усмехнулась Шелоро. — На палец его надену, чтобы ты завидовала. Может, ты права и перстенек — заговоренный. Покажу его твоему Федору. Может, он тебя, ворону, бросит и в мое гнездо прилетит!

Шелоро вытащила из кошелька перстень, подняла его над головой, держа двумя толстыми пальцами, и захохотала. Нана зыркнула на нее злобным взглядом.

— В твоем гнезде, кроме костей обглоданных, ничего нет, — сказала она холодно. — Мой Федор уют и ласку любит. А твой язык — злой, любого мужика со свету сживет.

— Вот и посмотрим! — усмехнулась Шелоро и надела перстень на мизинец. — Гляди на меня, ворона, любуйся: как раз впору пришелся!

Шелоро отставила руку, растопырила пальцы и залюбовалась сверкнувшим на солнце камушком, потом сняла перстень и положила в кошелек. Откуда ни возьмись налетел ветер. Нана поежилась и вдруг встрепенулась, вздрогнула всем телом — где-то наверху грохнула об раму оконная створка.

Нана задрала голову. Она успела увидеть летящий с неба сверкающий дождь осколков и отбежала. А Шелоро, поглощенная манипуляциями с перстнем, сообразила слишком поздно. Заметив краем глаза, как Нана отпрыгнула в сторону, Шелоро повернулась к сестре и вопросительно на нее посмотрела.

И в этот момент осколки разбитого стекла с оглушительным звоном обрушились на асфальт. Один из осколков рассек до кости руку Шелоро. Она выронила кошелек с перстнем.

Шелоро вскрикнула и отдернула руку, из которой фонтаном брызнула кровь.

— Ой, беда, ой, горе! — закричала Нана, ударив себя ладонями по щекам, и в ужасе уставилась на залитую кровью сестру.

Шелоро закричала и запричитала, топая ногами. Ни она, ни Нана не заметили, как белая собака, ковырявшаяся в помойке, вскинув крысиную голову, повела носом по ветру и уставилась жадными глазами на кошелек Шелоро, валявшийся на асфальте.

— Кошелек с перстнем! — крикнула Шелоро, прижимая к груди кровоточащую руку и раскачиваясь из стороны в сторону. — Кошелек хватай, Нана!

Нана бросилась к портмоне. Однако белая собака оказалась проворнее. Лязгнув белыми клыками, она схватила кошелек и кинулась прочь.

— Лови пса! — крикнула, обливаясь слезами, Шелоро. — Пса лови!

Нана бросилась за собакой. Шелоро тоже хотела бежать, но вдруг остановилась, побледнела, покачнулась и, закатив глаза, тяжело рухнула на асфальт.

9

Сообразив, что погони больше нет, белая собака свернула за пивной киоск и остановилась. Бросив залитый кровью кошелек на землю, она принюхалась и, приподняв черную губу, дернула мордой. И в этот момент тяжелая палка обрушилась на череп собаки.

Пес взвизгнул и отпрыгнул в сторону.

— А ну пошел! — заорал на него чумазый черноволосый мальчишка. — Прочь пошел, или еще дам!

Пес обалдело тряхнул ушибленной головой. Он зарычал было, но тут из-за угла вынырнул второй мальчишка с такой же толстой палкой в руках.

— Вон пошел, Рекс! — крикнул он. — Вон!

Палка просвистела в нескольких сантиметрах от оскаленной морды пса. Он отскочил в сторону, постоял несколько секунд, не желая бросать добычу, но тут оба мальчишки замахнулись одновременно, и пес, поняв, что бой проигран, нехотя отбежал в сторону.

Мальчишки опустили палки.

— Гляди, чего там? — спросил тот, что подбежал вторым, он был года на два помладше первого, рыж и конопат. — Чего там, Никит?

Черноволосый мальчик присел на корточки и потрогал кошелек.

— Кошелек! — тихо воскликнул он. — Кошелек откуда-то Рекс приволок!

Черноволосый взял с земли палочку и потыкал в грязный, окровавленный кошелек. — Тут что-то есть.

— Чего там? — насторожился рыжий Шурка, стараясь заглянуть брату через плечо.

— Кольцо вроде, — ответил тот.

— Надо его старому Осипу в ломбард снести. Бери его, Никит. Только быстрее. — Рыжий оглянулся по сторонам и добавил испуганным голосом: — Мне чего-то страшно.

Никита вытащил из кошелька перстень.

— Никит, я голоса чьи-то слышу, — тревожно проговорил Санька. — Сюда мужики какие-то идут. Давай быстрей, а?

— Готово! — сказал тот и быстро выпрямился.

— Покажи! — попросил Санька, замирая от приятного предчувствия.

Никита разжал ладонь:

— На, смотри. Только в моих руках.

— Ладно, — согласился Санька и уставился на кольцо.

— Ух ты! — пробормотал он. — Красивое. Как думаешь, Никит, оно золотое?

— Наверно.

— Интересно, сколько за него Осип даст?

— Сколько даст — все мои.

Рыжие брови Саньки приподнялись.

— Почему твои? — обиженно спросил он.

— Я же его в кошельке нашел.

— А я Рекса отогнал!

— Я его до тебя отогнал, — надменно сказал Никита.

Рыжий Санька хотел что-то возразить, но вдруг отвернулся и заплакал.

— Ладно, не ной, — примирительно сказал ему Никита.

Но Санька продолжал плакать.