Отныне и вовек - Джеймс Джонс

— Мне надо было сначала уладить несколько дел, — соврал Хомс. Он развязал галстук, бросил его на кровать и, взяв сапожный рожок, сел разуваться. Карен молчала. — Что в этом такого? Ты что, недовольна? — спросил он.

— Нисколько, — сказала она. — Я не имею права ни о чем тебя спрашивать. Я помню наш уговор.

— Тогда зачем об этом говорить?

— Чтобы ты понял, что я не такая дура, как ты думаешь. Ты ведь всех женщин считаешь дурами.

Хомс поставил сапоги у кровати, снял пропотевшую рубашку и бриджи.

— Ты это к чему? Сейчас-то в чем ты меня обвиняешь?

— Ни в чем. — Карен улыбнулась. — Сколько у тебя женщин, это давно не мое дело, верно? Но, господи, неужели так трудно хотя бы раз в жизни честно признаться?

— Началось! — Он раздраженно повысил голос. Половина удовольствия от предстоящего свидания и прогулки на лошадях была испорчена. — Перестань! Я зашел домой переодеться и поесть. Только и всего.

— Ты ведь, кажется, вообще не знал, что я дома, — сказала она.

— Да, не знал! Просто подумал, а вдруг ты дома, — неуклюже вывернулся он, злясь, что она поймала его на вранье. — Черт знает что! Какие женщины?! С чего ты опять завелась?! Сколько можно повторять — нет у меня никаких женщин!

— Дейне, я не полная идиотка.

Она засмеялась, глядя в зеркало, и тут же оборвала смех, пораженная ненавистью, исказившей ее лицо.

— Были бы у меня другие женщины, — сказал Хомс, надевая свежие носки, и голос у него дрогнул от жалости к себе, — думаешь, я бы сам не признался? Что мне за смысл от тебя скрывать? Тем более при наших теперешних отношениях, — с горечью добавил он. — Какое ты имеешь право все время меня обвинять?

— Какое право? — переспросила Карен, глядя на него в зеркало.

Хомс съежился под беспощадным взглядом ее глаз.

— О господи, — подавленно сказал он. — Опять ты о том же. Что мне теперь, всю жизнь себя казнить? Я тысячу раз тебе объяснял: это была случайность.

— И значит, можно считать, что все в порядке, — сказала она. — Значит, все прошло, и мы можем делать вид, что вообще ничего не было.

— Да не говорил я этого! — закричал Хомс. — Я же понимаю, чего тебе это стоило. Но откуда я мог знать? А когда узнал, было уже поздно. Да, виноват, прости. Что мне еще сказать?

Он посмотрел на нее в зеркало, притворяясь, что возмущен, но тотчас опустил глаза. Сброшенная на пол форма темнела пятнами пота, и ему стало стыдно, что его тело выделяет эту грязную влагу.

— Прошу тебя, Дейне, не надо. — В голосе Карен зазвенело отчаяние. — Ты знаешь, я не выношу эту тему. Я стараюсь забыть.

— Ладно, — сказал Хомс. — Ты сама начала. Я тоже не люблю об этом вспоминать, но ни тебе, ни мне все равно не забыть. Я живу с этим уже восемь лет.

Он устало поднялся и, сознавая, что проиграл этот раунд, пошел за свежей формой в чулан. О свидании он думал уже без всякого удовольствия, заранее жалея потерянное время.

— Я тоже с этим живу, — бросила Карен ему вслед. — Ты-то еще легко отделался. На тебе хоть следов не осталось.

Украдкой, чтобы он не увидел, она опустила руку себе на живот, скользнула пальцами вниз и нащупала твердый рубец шрама.

Переодеваясь, Хомс решил, что все-таки поедет на свидание, черт с ним, с плохим настроением, и вообще катись все к черту — он прихватит с собой бутылку. Борясь с неприятным предчувствием, он храбро улыбнулся в пустоту.

Когда он вернулся в спальню в свежем белье, происшедшая в нем перемена была разительна. Чувство вины и уныние исчезли, сменившись уверенностью. Он напустил на себя грустный вид побитой собаки — такая тактика обороны всегда помогала ему обратить собственное поражение в победу.

Карен тотчас разгадала его обычный ход. В зеркало ей было видно Хомса: крепкий, волосатый, ноги карикатурно кривые от многих часов, проведенных в седле — в Блиссе он был капитаном команды поло, — курчавые черные волосы на груди упруго оттопыривают нижнюю рубашку, точно мягкая набивка. В окаймленном густой бородой лице грубая плотская чувственность похотливого монаха и та же страдальческая гордыня. Он брил шею только под воротничком, и черные завитки волос устремлялись с груди к выбритой шее, как языки пламени к воронке дымохода. Тошнота большой скользкой рыбиной трепыхнулась у нее в желудке от вида этого человека, ее мужа. Она подвинулась на край банкетки перед туалетным столиком, чтобы не видеть в зеркале его отражение.

— Я утром был у Делберта, — сказал Хомс. — Он спрашивал, будем ли мы на вечере у Хендрика.

Его массивный подбородок был решительно выпячен. Спокойно наблюдая за ней и надевая бриджи, он как бы случайно встал так, чтобы она снова видела его в зеркале.

Карен следила за его движениями и, хотя уже знала, что будет дальше, не могла совладать со своими нервами, вибрирующими, как струны под пальцами гитариста.

— Нам придется пойти, — продолжал он. — Никак не отвертеться. Его жена снова устраивает дамский чай, но от этого я сумел тебя избавить.

— От вечера у генерала тоже можешь избавить, — сказала Карен, но ее голос утратил твердость и звучал неуверенно. — Если тебе так хочется, иди один.

— Я не могу каждый раз ходить один, — уныло сказал Хомс.

— Можешь. Скажешь им, что я больна, тем более что это правда. Пусть думают, что я еле жива — это тоже недалеко от истины, и твоя совесть может быть чиста.

— Симмонса сняли с футбола, — сказал он. — Освободилась майорская должность. Старик сначала мне на это намекнул, а уж потом спросил, пойдешь ты на вечер или нет.

— Ты же помнишь, последний раз он чуть не разорвал на мне платье.

— Он тогда слегка перепил. Он ничего такого не имел в виду.

— Надеюсь, — язвительно сказала Карен. — Если бы мне захотелось с кем-то переспать, я бы нашла себе настоящего мужчину, а не эту пивную бочку.

— Я серьезно. — Хомс перекалывал значок пехоты с грязной рубашки на чистую. — Будь ты со Стариком поприветливее, это многое бы решило, особенно сейчас, когда убрали Симмонса.

— Я и так помогаю тебе чем могу. Ты сам знаешь. Меня воротит от всех этих офицерских вечеринок. Я хожу на них только ради тебя. Играю роль любящей жены, как мы и договаривались. Но ради твоей карьеры спать с Делбертом! Не надейся.

— Никто тебя об этом не просит. Разве так трудно быть с ним чуть-чуть поласковее?

— С этим старым бабником? Меня от него тошнит.

Она машинально взяла со стола гребень и снова начала рассеянно водить им по волосам.

— Ну потошнит немного, потерпи — майорская должность того стоит, — просительно сказал Хомс. — Мы вот-вот вступим в войну, а когда она кончится, нынешние майоры с дипломами Вест-Пойнта будут генералами. От тебя всего лишь требуется улыбаться ему и слушать байки про его деда.

— Ему улыбнешься, а он думает, это приглашение залезть под юбку. У него жена есть. Чего ему не хватает?

— Действительно, чего? — ядовито заметил Хомс.

Карен вздрогнула, хотя и понимала, что обвинение носит чисто теоретический характер. Он изображал сейчас несчастного, страдающего любовника, и от этого внутри у нее все дрожало.

— Но ведь у нас с тобой уговор, — грустно напомнил Хомс.

— Хорошо, — сказала она. — Хорошо. Я пойду на этот вечер. Все. Давай о чем-нибудь другом.

— А что у нас на обед? Я голодный как черт. И день сегодня был жуткий. У Делберта просидел бог знает сколько. Он кого хочешь заговорит до полусмерти. Потом еще три часа воевал с поваром и с этим переведенным, Пруитом. — Он внимательно посмотрел на нее. — Меня такие вещи совершенно выматывают.

Она подождала, пока он кончит говорить.

— Сегодня у прислуги выходной, ты же знаешь.

Хомс досадливо поморщился:

— Разве? Фу ты, черт! А какой сегодня день? Четверг? Я думал, среда. — Он с надеждой посмотрел на часы, потом пожал плечами: — Что же делать, в клуб идти уже поздно. А может, еще успею?

Карен под его пристальным взглядом продолжала расчесывать волосы, чтобы заглушить в себе чувство вины — она даже не предложила приготовить ему поесть. Он никогда не обедал дома, в их уговор не входило, чтобы она готовила ему обед, но все равно она сейчас чувствовала себя бессердечной преступницей.

— Что ж, придется перехватить какой-нибудь паршивый бутерброд в гарнизонке, — покорно сказал Хомс, переминаясь с ноги на ногу. Еще немного постоял, потом сел на кровать. — А ты что будешь есть? — опросил он с видом человека, стыдливо напрашивающегося в гости.

— Себе я обычно варю только суп. — Карен тяжело вздохнула.

— Вот как. Я суп не ем, ты же знаешь.

— Ты меня спросил, я ответила, — сказала она, стараясь не сорваться на крик. — Я действительно готовлю себе только суп. Зачем мне врать?

Хомс поспешно встал.

— Ну что ты, что ты, дорогая, не нервничай. Я вполне могу поесть в гарнизонке, ничего страшного. Ты же знаешь, тебе вредно волноваться. Не нервничай, а то опять разболеешься и будешь лежать.