Дорога - Генри Олди

Губы Харона тронула усмешка - труп, мумия усмешки, разлагающаяся и страшная. Он еще успел заметить, как бесы расступаются, оборачиваясь назад, а потом над ним склонилось лицо. Скуластое, чуть раскосое, с прядью жестких черных волос, падающей на лоб - и губы ланисты еще раз шевельнулись... неслышно, беззвучно...

Здравствуй, Марцелл, молчал Харон, что скажешь?.. А я вот, сам видишь, - лежу... совсем...

Здравствуй, Харр, молчал Марцелл, зря ты это, полежал - и будет... Давай, я тебе помогу, держи руку... вот так, не спеша, потихонечку...

Неподвижный Пустотник стоял в центре арены. В пяти шагах от него они двинулись в разные стороны, обходя центр по кругу.

Трибуны молчали.

2

Не чувствовал я его. Ненавидел - да, боялся - еще бы, но... Не чувствовал. Полуприкрытая дверь, за которой... Зря мы их Пустотниками прозвали. Было, было дно у этой пропасти, что открывалась за дверью; далеко, дико далеко, не долететь... и что-то там ворочалось на дне, скрежеща чешуей, глухо порыкивая, вытягиваясь в полный рост...

Нет. Не чувствовал я его. И поэтому знал - промахнусь.

Одно мучило меня - почему вчера Кастор кинулся на Пустотника? Гордость, жалость - или понял что-то битый бес, увидел шанс, зацепку - и бросился в пропасть, да не успел?! Я ослабил перевязь, поправил трезубец за спиной и прислушался. Нет, Пауков в цирке не было, их бы я почуял наверняка. Один, один пришел, гад скалящийся, один, но - промахнусь. Как Харон. Как Кастор. Не чувствовали мы его. А он нас - да. Злобу нашу, страх, ненависть... Наверняка бил.

Харон шел тяжело, меч оттягивал ему руку, и держался ланиста преувеличенно прямо. Пустотник покосился на приближающегося человека, хмыкнул нечленораздельно, отслеживая взмах, и в это растянувшееся мгновение я увидел то, что бросило вчера Кастора от барьера.

Удовольствие, скользкое животное удовольствие от трепыхания жертвы, уже обвитой толстыми пульсирующими кольцами, от укусов ее игрушечных, никчемных - зверь выглянул на секунду из-за двери, зверь жадно облизывал губы раздвоенным языком - и я понял, почему бои провинившихся бесов с Пустотниками проводились при закрытых дверях, и обязательно один на один.

Узкая ладонь впечаталась в лицо Харона, в бессчетный раз сбивая его наземь - и я ударил в приоткрывшуюся дверь всем телом, выдергивая из-за плеча родной Лисиппов трезубец...

Ударил - и попал.

Пустотник рухнул на песок, чуть не придавив собой откатившегося Харона. Я перехватил трезубец для решающего выпада, и в следующую секунду дверь внутри Пустотника распахнулась окончательно - я ощутил, как он пытается сдержать ее неукротимый напор, зажимая рассеченную грудь - и пропасть позади двери перестала быть пустой.

С песка вставал Зверь. Плоская, ухмыляющаяся физиономия, утонувшие под низким лбом глазки, розовая пасть с узким длинным язычком и белоснежными клыками. Тело, закованное в зеленоватую чешую с металлическим отливом, прочно покоилось на треугольнике мощных лап и мясистого хвоста. Передние лапы были кротко сложены на груди и выглядели обманчиво хилыми по сравнению с могучим постаментом. По клиновидной груди текла густая кровь.

Безумие снисходительно похлопало меня по плечу и выжидающе уселось в первый ряд партера.

Зверь сделал шаг в сторону, мимоходом наступив на лежащего Харона, Реализовавшего, наконец, свое Право на смерть. Затем ящер оглядел задохнувшиеся трибуны и повернулся ко мне, топорща теменной гребень.

Его чешуя вкрадчиво зашуршала, и в ответ в моем мозгу зазвучал грозный, нарастающий шорох, шелест, бормотание тысяч осенних листьев... На этот раз голос Зала Ржавой подписи не нес с собой видений. Может быть, видения сумели стать реальностью?..

Нет. Просто видения стали воспоминаниями.

Просто рядом со мной, перед немигающим взглядом Зверя, молча встали те, которые Я. И я ощутил их тяжелое дыхание.

Тот, который БЫЛ Я, не боялся. И страх ушел. Совсем.

Тот, который БУДЕТ Я, не умел ненавидеть. И ненависть умерла. Совсем.

Тот, который НЕ Я, не хотел умирать. И больше не осталось ничего. Совсем.

Зверь легко мог справиться с человеком. С бесом. И даже с другим зверем. Но сегодня перед Зверем стояла Пустота. И эта Пустота - убивала.

Я поднял трезубец на уровень лица и медленно двинулся по дуге западных трибун, стараясь оставлять центр строго по левую руку...

3

Все, что в мире нам радует взоры - ничто.

Все стремления наши и споры - ничто.

Все вершины Земли, все просторы - ничто.

Все, что мы волочем в свои норы - ничто.

Что есть счастье? Ничтожная малость. Ничто.

Что от прожитой жизни осталось? Ничто.

Был я жарко пылавшей свечей наслажденья.

Все, казалось, - мое. Оказалось - ничто.

О невежды! Наш облик телесный - ничто.

Да и весь этот мир поднебесный - ничто.

Веселитесь же, тленные пленники мига,

Ибо миг в этой камере тесной - ничто!

Гиясаддин Абу-л-Фатх Хайям ан-Нишапури

4

...Когда я пришел в себя, то обнаружил, что стою на коленях, упираясь руками во что-то мягкое и стонущее. Этим чем-то при ближайшем рассмотрении оказался лежащий ничком Пустотник. Раненый. Чуть поодаль валялся сломанный трезубец и исковерканное тело ланисты Харона. Голова его осталась почти цела, если не считать разорванного уха, и черные брови резко выделялись на фоне белой окаменевшей маски с заострившимся носом. Красные следы от пощечин умерли вместе с Хароном.

Бесконечно долго я вставал, и встал, и опустил взгляд. У моих ног корчился ответ на многие вопросы. Я наклонился, подхватил обмякшего Пустотника, взвалил его себе на плечи и побрел к выходу. Бесы молчаливо расступились передо мной, Кастор откачнулся от своего барьера и на миг прислонился лбом к моей руке. Потом он упал, сел, и уже сидя глядел мне вслед.

Выйдя на улицу, я опустил Пустотника в пыль, повернулся к приближающемуся центуриону Анхизу и подумал, что жизнь все-таки довольно скучная штука. За Анхизом виднелись Пауки. Дюжины три ретиариев с сетями и десять метателей. В другой конец улицы я даже не стал смотреть. Там наверняка было то же самое.

Анхиз поправил шлем и присел на корточки над Пустотником.

- Что ж ты так, Даймон... - пробормотал центурион, трогая лежащего за плечо. - Говорил ведь тебе... А ты - время, мол, придет... Пришло, значит...

Пауки ждали. И во второй раз за сегодняшний день я почувствовал чужое дыхание на своем затылке.

Я обернулся и встретился с молодым, сияющим взглядом Кастора.

- Уходи, Анхиз, - сказал Кастор. - Уходи по-хорошему. И передай Порченым - мы будем в казармах. Поговорить надо. Сам сказал - пришло время. Иначе...

Из цирка выходили бесы. Бессмертные, подонки, рабы, грязь манежная восемьдесят четыре беса Западного округа в полном традиционном вооружении; и пятеро первых несли труп Харона. Восемь школьных ланист стояли в одном строю со своими каркасами. Шипы браслетов, бичи, кованые копыта... и Анхиз не мог не догадываться, что будет с ним, и с его Пауками, и с тысячами горожан, пришедших в цирк - что будет, если все, лишенные Права, одновременно ударятся в амок в центре города.