Маленькая женская хитрость - Ольга Хмельницкая

Висевшая в туалете под потолком тусклая и чрезвычайно пыльная лампочка бросала слабый свет на древний железный умывальник и крашеные влажные стены.

«Ну когда же они поменяют проводку! Ведь лампочка-то сколько стоит? Копейки!» — рассердилась Аля, решив накупить лампочек для коридора и туалета из собственной ближайшей зарплаты. Было очень сыро и зябко. Аля подошла к умывальнику, включила воду, вымыла наконец руки и подумала, что лучшим выходом будет уволиться завтра же.

«Надоели мне эти вечная темнота, сырость, прячущаяся по углам Рашидова, Полканавт со своими дурацкими цветочками… и эта Лилька тоже надоела. Хватит!» — решила девушка. Почему-то ей было очень обидно. Пережитый стресс отзывался ознобом. Аля вытерла руки платком, подошла к двери и замерла — кто-то тихо прошел по коридору. Шаги проследовали в глубь здания и вскоре вернулись назад, пройдя мимо туалета в обратном направлении. Эти шаги остро ударили по Алиным натянутым нервам.

«Спокойно, Алиса, — попыталась она успокоить себя. — Если бы не инцидент на площадке первого этажа и не разгромленный кабинет, ты бы ни за что не отреагировала на какие-то там шаги. С другой стороны, складывается впечатление, что человек крался, стараясь остаться незамеченным и производить как можно меньше шума. Люди, которым нечего скрывать, так не ходят».

Поежившись, Аля выглянула из своего убежища, аккуратно приоткрыв скрипучую дверь, когда-то белую, сейчас неопределенного серого цвета, но человек уже ушел. Аля вышла в коридор, прижимаясь к стене, как вчера поступил прятавшийся от Лили Тигринский. В том крыле, куда ходил неизвестный, было четыре комнаты. В одной сидели Наташа, Барщевский и младший научный сотрудник Таня Куликова, чрезвычайно полная русоволосая девица с острым выступающим подбородком и большими ушами, которая недавно родила двойню и сейчас была в декретном отпуске. В другой — Зульфия, Марья Марковна и Полканавт. Еще одну комнату занимали учебные пособия, там была кладовая. Последнее помещение было редакцией «Вестника географических наук». В одной из комнат горел свет, яркая полоса была видна на полу. Аля тихонько выскользнула из туалета, подавив желание спрятаться в нем до утра, и, собрав все мужество в кулак и вытерев со лба выступивший пот, пошла вперед. Аля шла на свет, шаги гулко отдавались в коридоре. Вдруг ей показалось, что сзади за ней кто-то идет, девушка обернулась, но за спиной была только глухая глубокая чернота. Она сорвалась с места и побежала к комнате, где горел свет. Аля остановилась на пороге, пытаясь унять дыхание. В углу комнаты за столом сидел Барщевский и наливал в стакан водку из высокой прозрачной бутылки.

— Привет… Заходи! — сказал он, с трудом ворочая языком.

Аля вошла, тяжело плюхнулась на стул, взяла еще один стакан и налила его на треть, потом залпом выпила. Черная тень, следившая за ней из коридора, бесшумно отступила назад и пошла в сторону зала заседаний.

— Санек, ты чего раскис? — Аля погладила Барщевского по руке. Сердце застучало, страхи исчезли, остались только любовь и ощущение счастья от того, что можно сидеть рядом с ним, и гладить его, и дышать с ним одним воздухом.

Барщевский молчал. Аля точно знала, что он в состоянии говорить, просто не хочет отвечать. Они пили вместе много раз, и всегда Александр, которого после первого же стакана все начинали называть «Борщ», развозил по домам менее стойких собутыльников. Сейчас он молча глядел на свой стакан. За окном смутно угадывались деревья, моросил дождь, сверкал огнями супермаркет. Иногда проезжали машины, бросая яркие дрожащие пятна на окна, покрытые каплями воды. Аля сидела напротив Александра, смотрела на него и чувствовала острый прилив нежности и любовалась его мужественным лицом, темными глазами, короткой стрижкой ежиком, твердой линией губ.

— Я не раскис, — наконец проговорил Борщ, — просто у меня сегодня был тяжелый день.

— А какой у меня был тяжелый день! Ты даже не представляешь… Просто ужас какой-то, а не денек.

Она налила еще водки. На краешке стакана был виден отпечаток красной губной помады.

— И вовсе я не раскисал, — снова повторил Борщ, глядя на Алю хоть и замутненными, но вполне разумными глазами. — Стручков уже пришел?

— На защиту-то коробковскую? А как же. Сидит в зале, всем улыбается, пребывает в добродушном расположении духа. А что?

Барщевский поежился.

— Ты его аспиранткой была?

— Была, — вздохнула Аля и прижала руки к пылающим щекам.

— Ну и что?

— А ничего. То есть чего — Лилька защитилась по моим материалам.

— Ну, это все знают. Ты злобу-то не копи. Это вредно для здоровья. И для вечной жизни. Извини, закуски нету.

Борщ выдавил себе в стакан из бутылки последние капли, но пить не стал.

— Санек, — проникновенно сказала Аля. — Я бы сбегала за закуской, но, мой милый дружочек, я боюсь выйти в коридор. На Стручкова я злобу не коплю, я его недолюбливаю… Ну за что мне его любить?

— Скажи, Невская, — снова сменил тему Барщевский, покачиваясь на стуле, — а что от тебя Стручков хотел за диссертацию? Тоже секс-услуг?

Глаза Борща уперлись прямо в лицо Але. Она улыбнулась, стекла очков упрямо сверкнули.

— Нет, от меня всего лишь требовался рабский труд. Я, так сказать, для секс-услуг формами не вышла.

— За себя и за Лильку работала?

— Ага. А что? Он тебе, что ли, интим предлагает?

— Не мне. Наташе.

— А она что?

— Ничего. Согласилась.

«Ах-ах-ах… Как нехорошо», — подумала Аля, глядя на осунувшееся лицо Борща, потерявшего девушку, в которую он был влюблен. Несмотря ни на что, она ощутила сочувствие.

— Нет, Алька, я не был в нее влюблен, но она мне нравилась, — проговорил Барщевский, отвечая на ее невысказанный вопрос. — Я ей помощь предлагал, но она отказалась.

— Слышь, Борщ, — сказала Аля, накрывая его руку своей, — ты не убивайся так. Наташка сделала свой выбор. К тому же она тебя не любила, хотя я не понимаю, как тебя можно не любить.

Борщ наклонился через стол и крепко поцеловал девушку.

— Знаешь, милый мой Санюлька, — Аля опустила голову и поковыряла ногтем в щели старого стола с пятнами канцелярского клея. — Ходят слухи, что в институте нет ни одной девушки, с которой ты не был бы близок.

— Это чудовищное преувеличение, — пробормотал Борщ. — Одна такая девушка есть.

— Я, что ли? — алкоголь шумел в ее голове.

— Да, — ответил Борщ и опять крепко ее поцеловал.

Коробков заканчивал свой доклад. Членам ученого совета уже давно надоело слушать его бормотание, они все чаще посматривали в сторону банкетного зала.

«Колбаска уже, поди, засыхает», — думала Полканавт, волнуясь. Ее мощная комплекция требовала постоянной подпитки. Поесть Эмма Никитична любила.