Армагеддон - Генрих Сапгир

— Нет, этого позволить я себе не могу — в карманах шарить. Мужик взбрыкнет и прав будет, — решительно заключила я. — Спрошу напрямик.

— Что он, враг сам себе, — хмыкнула Настенька, — чтобы признаваться?

— Лучше бы таблетки жевал! — откровенно сказала я. — Ждал бы их каждый день. Я бы ему приносила. Как лошадке — краюху с солью. Никуда бы от меня не делся, малыш.

— С ума сошла! — рассердилась мудрая Галина. — Мужика, чтобы удержать при себе, на иглу посадить готова!

— И посажу, если надо будет, — усмехнулась я. — Шучу, шучу, девочки. Вернусь, поговорю. А завтра приходите пораньше, все доложу, как на духу.

— Если у него это серьезно, дай на самом деле таблеток, ты знаешь каких, и без разговоров тащи его в постель, — засмеялась мудрая Галина Петровна.

Надо сказать, мои сослуживицы все про меня знают, а я про них. Такая дружная у нас кардиология. И все красивые, высокие, стройные — на всю поликлинику славимся. Честное слово, то на одни курсы нас тянут, то на другие направляют. Старики профессора тоже неравнодушны. Тем более обидно, муж молчит, он у меня странный бывает. И хлопотно мне с ним. Кажется, прошла трудная полоса. Все равно неспокойно.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Пришла вечером поздно, в квартире — отсутствие его, я это всегда чувствую, пусто — и шорохи, даже скрип форточки пугает. В никелированном кофейнике вода греется, люблю я в нем отражаться — лицо длинное, худощавое, брови черные, будто не мое. Но что-то еще постороннее на письменном столе — розовый прямоугольник. Посмотрела, конверт: крупным уверенным почерком наш адрес и фамилия, внутри твердая бумага, вытрясла несколько цветных фотографий — полароид. И везде эта женщина в желтом, худая, стриженая, как арестантка. Конвоя нигде не видно, наоборот — сзади храмы с драконами, горы, поросшие красивыми деревьями, пальмы. В общем — ботанический сад, Индия, может быть, Вьетнам. Странно мне стало. Вся оцепенела, замерла.

Будто сплю наяву — и все вокруг такое ватное, вязкое.

Смотрит на меня эта фотография на фоне гор и, губами не шевеля, произносит: «Не забудь фикус на кухне, он полива требует. А кактусы наши на подоконник, на солнце переставь. Поняла?»

«Ты-то какое отношение к моему фикусу имеешь? Что раскомандовалась?» — отвечаю мысленно.

«Потому что я в этой квартире жила, и много лет, имей в виду».

«Врешь, и фотография твоя не краснеет! — возмутилась я. — Я здесь всегда жила, и Андрей.»

«Это теперь так устроилось, что ты здесь давно живешь, — будто бы говорит стриженая. — А если бы я вернулась, тебя бы тут как не было никогда.»

Смешно мне стало от такой наглости. «Куда бы я девалась?»

«А туда, думаю, где прежде обитала. И казалось бы тебе, что так всегда и было».

«Нахалка, я еще знаешь, когда с ним жила!»

«Это по другой версии. Это я виновата, что сдвиг в твоей жизни произошел. Вот уйдет он ко мне, и снова ты с прежним мужем жить будешь, уж не знаю с кем. И будет тебе казаться, что так всегда и было. Ты же нормальная красивая женщина. Тебе же лучше, может быть, там и дети у тебя есть».

Надоело мне слушать эту галиматью. Скинула с себя оцепенение, перевернула открытки, кверху изнанкой бросила. А там, смотрю, написано: «Андрею любимому. Решил вернуться, запомни путь — через экспозицию, ключ — три обезьянки…» И какие-то цифры, телефон, похоже. Такая меня злость разобрала, не помня себя, разорвала все фотокарточки на мелкие клочки. На кухню отнесла и в мусоропровод бросила. Все! Нету тебя! И никогда не было здесь, поняла?

Ключ в двери поворачивается. Чего испугалась, дура?

Вошел припозднившийся Андрей, в редакции сидел. Они всегда так, то днями не ходят, то за полночь сидят, над материалом.

Сказал, что там поужинал и сразу — к письменному столу. Ящиками подвигал и — ко мне: где большой конверт?

Я руки на груди сложила, и такое во мне враждебное к нему поднялось.

— Какой конверт, Андрюша?

— Большой, розовый, с фотографиями, вот здесь лежал, — по столу хлопает.

— Никакого конверта я не видела.

— Не мог же он сам уйти!

— Это по твоей версии не мог, — подмывает ему наперекор, — а по моей версии в форточку улетел.

— Выбросила! Дура волоокая! — побелел даже весь. — Куда дела? К тебе это отношения не имеет!

— Вот что я тебе скажу, Андрюша. Жила я здесь больше десяти лет и жить буду. Развестись хочешь, уходи. Но чтоб больше — никаких стриженых уголовниц! Даже фотографий чтоб не было!

— И адрес, и код, и телефон! А… все равно не поймешь! — и рукой махнул. — Хорошо, что ключ сохранился.

И тут я увидела. На стопке книг три нефритовых фигурки сидят — обезьянки. Он тут же схватил и в ящик на ключ запер. Жалко, не заметила прежде, а то бы вместе со всем в мусоропровод спустила. Ночью проснулся, хотел меня обнять. Почувствовала, спиной к нему повернулась, да не спиной — задом. Права была мудрая Галина Петровна.

Снились мне китайские храмы с воздетыми к небу кровлями, с изогнутыми коньками-дракончиками.

Будто я — в вестибюле элегантного отеля. Ко входу подкатывают блестящие обтекаемые машины.

В раскрытый багажник лилового длиннозеркального кадиллака служащие в униформе ставят золотые подносы, сосуды, чаши, шкатулки.

Посыльные в светло-зеленых и желтых униформах неторопливо поспешают, поднимаются на лифтах, разносят по номерам напитки.

Стены коридора обиты желтой тисненой кожей. Номер прохладный, прекрасно обставленный полированной мебелью. В туалете и ванной мрамор серый с белыми прожилками, вода голубая. И всюду длинные белые каллы. «Это потому, что они с моим именем рифмуются!» — радостно думаю я. И так мне хорошо! Звонит белый телефон.

— Я жду тебя в баре, дорогая, — воркует в трубке такой бархатный мужской голос, за ним брезжит белый блейзер, сердце мое сладко замирает. Наскоро взглянув на себя в зеркало — элегантна! — спускаюсь вниз.

Навстречу полный индиец в зеленой чалме несет большую голубую куклу в человеческий рост, кисея, множество побрякушек.

— Свадьба кончилась! — жизнерадостно объявляет всем.

И тут, к ужасу моему, в кукле я узнаю себя. Как в зеркале. Куда меня несут? Вы не смеете! Меня ждет в баре мой самый, самый! Но меня складывают — ноги к животу и суют в темноту багажника. Сверху валятся сумки, шуба. Багажник захлопывается, и в полной тьме меня везут куда-то, куда я совершенно не хочу.

А в Сингапуре я и не бывала. Что мне Сингапур!

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

В редакции у себя нефритовых обезьянок в одном куске камня на стол поставил и стал рассматривать. Одна глаза закрыла руками, другая уши зажала, третья — рот. Гляжу на них и думаю, зачем она мне их прислала? Ключ? А как им воспользоваться? Нет, не она прислала, они. И посол явился с хоботом недаром. С хоботом и с инструкциями. Жалко, выбросила конверт. А если самому догадаться?

Не слышу, не вижу, не говорю — идеальное состояние человека. И чем дольше смотрю на обезьянок, тем свободней себя чувствую. И тут начались чудеса.

Лежал на столе иллюстрированный журнал, причем раскрытый прямо на середине. Со страницы улыбалась знакомая красавица в ярких красках.

Вероника Кастро была вынуждена на некоторое время прервать работу в телесериале «Мексиканская Роза», попав на операционный стол в связи с обострением язвенной болезни. Врачи сделали все, что надо, и актриса вернулась? на съемочную площадку. Энтузиазма ей не занимать: Вероника снимается после годичного перерыва, полностью отданного работе в театре. К тому же ей не хотелось бы? подводить своего брата Хосе Альберто Кастро, продюсера «Мексиканской Розы».

Такое вот семейное? предприятие в сфере телебизнеса.

Статья как статья, но знаки вопроса, поставленные как бы случайно, выглядели подозрительно. О чем они спрашивают? И само собой сложилось. Хочу ли я вернуться к своей жене? Семейное ли это предприятие, мое возвращение?

Пока я решал этот вопрос, за столом напротив появился Сергей. Он кивнул мне и хотел было углубиться в свои записи, но тут взгляд его остановился на трех обезьянках. Так на них и замер — и просветлел необычно. Сергей достал из потрепанного портфеля бутылку водки, только для этого он портфель и носил, налил полстакана мне и себе.

— С добрым утром, — сказал он и выпил.

— А работа?

— Работа — не волк, — и выпил еще. — Ну, как у тебя дела? Статью у себя списал? — при этом он не сводил взгляда с куска нефрита. — Устроим утренний загул.

Признаться, я и сам был не прочь уйти от своих назойливых мыслей.

— Может быть, нам Наташе позвонить?

Наташа работала в секретариате, она была любовницей нашего главного — высокого, смуглого и с решительным носом, как-то они устраивались здесь же, по вечерам. При всем том бросала на нас откровенные взоры.