О НАРЕЧІЯХЪ РУСКАГО ЯЗЫКА. - Владимир Даль

Въ Смоленской губ. отчасти не дзекаютъ только въ Вяземскомъ и Гжатскомъ уѣздахъ; о прочихъ же можно сказать съ украинцами: Хиба лихо озме литвина, щобъ винъ не дзекнув! Въ Дорогобужѣ слышимъ уже: слухай, хадзи́, ошука́уся (обманулся); въ Сыневкѣ, кто дзекаетъ, кто нѣтъ; но всѣ говорятъ: ба́виться, стежка, у комнати, я войду, вм. уйду. Въ сосѣднихъ губерніяхъ Ржевъ, Зубцовъ, Волоколамскъ, Можайскъ, Медынскъ, Мосальскъ носятъ на себѣ болѣе или менѣе признаковъ бѣлорускаго или смоленскаго говора, которому слѣдуетъ обращикъ:

Яжъ табѣ каза́въ, ня бяри́ больши адъ яднаго во́за; ну и увзя́у ба адзинъ. Якъ хто хочиць, такъ па сваёмъ бацьку и плачиць. Кабъ ня дзи́рка у ро́ци, хадзіу ба у зло́ци (о пьяницѣ). Абица́нка, цаца́нка, дурня́ги ра́дасць (т. е. посуленное красно́, а дуракъ тому и радъ). Ды сяго́дни и у городи ни боли (нисколько) жидау нѣ́туци, дыкъ и торгу нѣ; хуць кажуць шта жиды худы, а бязъ ихъ и толку нѣ́туци; боль ихъ зна́иць, гдзѣ яны падзива́лись; ка́жуць шта свята́ ихъ зайшла; дакъ я на базари и ня прадався.

Это бѣлоруское наречіе, какъ сказано, распространяется на западъ, до польскихъ губерній, на югъ до малорускихъ, отличаясь въ различныхъ мѣстностяхъ нѣкоторыми особенностями и принимая, по сосѣдству, слова, обороты и говоръ польскій, малорускій или великорускій, послѣднее въ особенности относится до губерніи Смоленской; а сильное участіе бѣлорускаго слышно въ Черниговской, Орловской, Калужской, Тверской, и особенно въ Псковской; можно сказать, что оно слышится и въ Москвѣ, потому что а́канье или высокій говоръ нашъ, сдѣлавшійся общимъ, конечно произошелъ отъ смѣси новгородскаго со смоленскимъ.

О языкахъ искуственыхъ.

Скажемъ, для полноты, нѣсколько словъ о языкахъ искуственыхъ въ Росіи, хотя это предметъ болѣе или менѣе посторонній.

Напередъ всего языки ламанскій или офенскій: онъ далеко неполонъ и ограничивается нужнѣйшимъ въ быту ходебщиковъ. Начало его не извѣстно; родина — Алексинская волость, Ковровскаго уѣзда (Владимірской губ.), откуда уже въ 1700 году разсыпа́лись ходебщики, коробейники по всей Росіи, называя сами себя страннымъ именемъ масыковъ. Торговля эта нынѣ въ упадкѣ, а съ нею и языкъ, который впрочемъ распространился, съ нѣкоторыми отмѣнами, между такими же мелочными торговцами и въ нѣкоторыхъ другихъ губерніяхъ: въ Костромской, Тверской (Бѣжецкъ), даже Симбирской и Рязанской. Замѣтимъ мимоходомъ, что покойный Макаровъ помѣщалъ въ словарѣ своемъ, безъ разбора, офенскія слова, приписывая ихъ тому либо другому мѣстному наречію: примѣру сему послѣдовала и академія наша, помѣстивъ въ областномъ словарѣ своемъ, безъ всякой оговорки, нѣсколько офенскихъ словъ. Придуманный языкъ этотъ сшитъ многими поколѣніями исподволь изъ переиначенныхъ рускнхъ словъ, коимъ дано, по какимъ либо отношеніямъ ихъ, иное значеніе; есть слова мѣстныя, занесенныя ходебщиками изъ дальнихъ отъ родины ихъ концевъ Руси; есть вновь придуманныя, по рускому складу; граматика и все строеніе речи, разумѣется, рускія. Вотъ обращикъ:

Мисо́вской куре́хой стремыжный бендюхъ прохандырили трущи: лохи биряли колыги и гомза, кубы биряли бряеть и въ устреку кундяковъ и ягренятъ; аламонныя карюки курещалн курески, ласые мещаты грошались. То есть: Въ нашей деревнѣ третьяго дня проходили солдаты; мужики угощали ихъ брагой и виномъ, бабы подавали ѣсть, а въ дорогу надавали пироговъ, яицъ и блиновъ; красныя дѣвки пѣли пѣсни, малые жъ ребята смѣялись.

У владимірскихъ офеней кафтанъ — шистякъ, у симбирскихъ — шерснякъ; шаровары — шпыни. влад. и чнары, симб., сукно шерсно и вехно; но бо́льшая часть словъ одни и тѣ-же. Иныя прямо рускаго происхожденія: двери — скрипы; кнутъ — визжакъ; дитя — па́щенокъ; дѣлать — масты́рить; домъ — курёха; другія, неизвѣстнаго: дворъ — рымъ; деньги — юсы; дрова — воксари, и пр. Иногда слова составлены одно по другому, по рускому образцу: Богъ — Стодъ; богатый — сто́день; долгъ — шилгъ; долго — шилго; жечь — ду́лить; жарко́е — дульное; иногда рускимъ словамъ дано иное значеніе: городъ называется костеръ; умереть — отемнѣть; мнимое же сходство офенскаго языка съ греческимъ едва ли не ограничивается словомъ хирки, руки, при чемъ надо вспомнить, что и въ Нерехтѣ и Галичѣ рукавицы зовутъ нахирегами. Впрочемъ, пенда. пять, и деканъ, десять, въ счетѣ офенскомъ также замѣчательны, по такому же сближенію.[5]

Костромскіе шерстобиты, таскаясь съ лучка́ми своими по всей Руси и подражая ковровцамъ, также сложили себѣ свой языкъ, частію перенявъ офенскій, а частію переиначивъ и добавивъ его своимъ сочиненіемъ. Можетъ быть я приложу, въ концѣ словаря, словарики офенскій и шерстобитовъ.

Въ Рязанской и Тверской губерніяхъ записные нищіе, по промыслу, и мошенники, воры, конокрады, звере́нщики, говорятъ почти тѣмъ же офенскимъ языкомъ, съ небольшими только измѣненіями, и называютъ его кантюжнымъ.

Столичные, особенно питерскіе, мошенники, карманники и воры различнаго промысла, извѣстные подъ именемъ мазуриковъ, изобрѣли свой языкъ, впрочемъ, весьма ограниченный и относящійся исключительно до воровства. Есть слова общія съ офенскимъ языкомъ: клёвый — хорошій; жуликъ — ножъ, но также воришка; ле́пень — платокъ; ширманъ — карманъ; пропу́лить — продать; но ихъ немного, больше своихъ, напримѣръ: бутырь — городовой; фараонъ — будочникъ; стрѣла — казакъ; канна — кабанъ; камышевка — ломъ; мальчишка — долото, и пр. Этимъ языкомъ, который называется у нихъ байковымъ, или по-просту, музыкой, говорятъ также всѣ торговцы Апраксина-двора, какъ надо полагать, по связямъ своимъ и по роду промысла. Знать музыку — знать языкъ этотъ; ходить по музыкѣ — заниматься воровскимъ промысломъ. Вотъ обращикъ этого говора:

Что стырилъ? Срубилъ шмель да выначилъ скуржаную лоханку. Стре́ма, каплюжникъ: перетырь жулику да прихерься. А ты? угналъ скамейку да проначилъ на веснухи. То-есть: Что укралъ? Вытащилъ кошелекъ да серебряную табакерку. Чу, полицейскій: передай мальчишкѣ; да прикинься пьянымъ. А ты? укралъ лошадь да промѣнялъ на часы.

Коновалы, конокрады, барышники также составили родъ условнаго мошеническаго языка, еще болѣе ограниченнаго и притомъ образованнаго сплошь изъ перековерканныхъ татарскихъ словъ и искаженнаго татарскаго счета, чему можно видѣть примѣры въ словарѣ Бурнашева.

Былъ когда-то еще мошеническій или разбойничій языкъ у волжскихъ разбойниковъ, если нѣсколько условныхъ реченій и речей можно назвать языкомъ; но отъ него, благодаря Бога, остался одинъ только слѣдъ или память, въ поговоркахъ: сарынь на кичку, да дуванъ дуванить. Са(о)рынь и нынѣ мѣстами значитъ чернь, толпа; кичка — носъ судна; это было приказаніе бурлакамъ убираться въ сторону и выдать хозяина, что́ всегда и исполнялось безпрекословно, частью потому, что бурлаки были безоружны и считали разбойниковъ кудесниками, а частью и потому, что бурлакамъ до хозяина и товара его не было никакой надобности. Дуванъ дуванить — дѣлить добычу.

Кстати, увѣряютъ, будто есть также бурлацкій языкъ и будто въ разныхъ городахъ поволжья составляютъ словарь этого языка. Напрасно: такого словаря не будетъ, потому-что языка этого нѣтъ; развѣ угодно будетъ назвать такъ судоходныя выраженія по Волгѣ или шуточныя выраженія гульливой молодежи: хлеба́лка — ложка; яда́ло — ротъ; ню́хало — носъ; грабилки — руки, и пр.

На Кяхтѣ образовался общій съ китайцами торговый рускій языкъ, или наречіе, котораго непривычный не пойметъ. Это — рускія слова, изломанныя по китайскому произношенію, а речь, исковерканная по китайской граматикѣ, безъ склоненій и спряженій.

Тарабарскій языкъ школьниковъ состоитъ въ перестановкѣ или замѣнѣ согласныхъ, по извѣстному правилу, тогда-какъ гласныя остаются неизмѣнны: Вмѣсто б, в, г, д, ж, з, к, л, м, н, ставятъ: щ, ш, ч, ц, х, ф, т, с, р, п, и наоборотъ; такъ-что вмѣсто: я унесъ у Ваньки калачикъ, говорятъ смѣло и въ-слухъ: я упелъ у шапти тасагитъ!

Говоръ по-херамъ, то есть гдѣ за каждымъ слогомъ приговариваютъ херъ, достоинъ вниманія развѣ по слѣдующему событію: два братца, охотники до погулокъ, рѣшились объясниться въ присутствіи отца по херамъ, но не искусились еще въ этомъ дѣлѣ и потому, приставляя по херу только предъ каждымъ словомъ, а не слогомъ, одинъ сказалъ: Хер-братъ, хер-пойдемъ! Хер-куда? Хер-въ кабакъ. Къ крайнему ихъ изумленію, отецъ видно также зналъ говорить по-херамъ и, вмѣшавшись въ бесѣду, сказалъ: А хер-кнутъ? и сыновья присѣли на лавку.

Правописаніе для словаря наречій.

Послѣ этого очерка — краткаго для дѣла, а для читателей быть можетъ слишкомъ длиннаго — можемъ приступить къ другому, весьма важному вопросу: какое правописаніе принять для словаря наречій?