Подпольная империя - Дмитрий Ромов

убегает на кухню. А Генка плюёт в ладонь и складывает пальцы в большой кукиш, демонстрируя это самое «во».

Наконец, пельмени оказываются сваренными и мы ведём чуть живого дядю Гену за стол. Быстро и без разговоров едим и тащим, клюющего носом участкового в постель. Он не сопротивляется и даёт себя уложить. Я поворачиваю его на бок и на всякий случай подтыкаю одеялом и подушками, чтобы он не перевернулся на спину.

— Спасибо, — вздыхает Рыбкина.

— И тебе спасибо, — говорю я. — Пельмени сама делала?

Она кивает.

— Молодец ты, Наташка.

— Знаю, — снова кивает она со вздохом.

— Ну ладно, пойду я. Времени много уже…

— Погоди, — удерживает меня она и, взяв за руку, подводит к разложенному и застеленному дивану. — Присядь. Я тебе скажу просто и всё. Быстро, не беспокойся.

Мы садимся на самый край и какое-то время просто сидим молча, не глядя друг на друга.

— В общем…

Она вздыхает. Видно, что волнуется, не зная как начать. Кусает губы. Руки теребят краешек подола короткой ночнушки.

— Ладно. Я вот, что хочу тебе сказать… Я согласна… Давай просто будем друзьями. Или братом с сестрой…

Я недоверчиво смотрю на неё.

— Не беспокойся, я смогу. И больше не буду мучить тебя своими чувствами …

Она снова вздыхает и отворачивается. Мне кажется, пытается не зареветь…

— Короче… Если тебе сейчас не до чувств, я подожду. Делай, что хочешь, ты мне ничего не обещал… Но я думаю, что ты… — она опять вздыхает.

Я опускаю глаза и слежу за её пальцами, сворачивающими и разворачивающими край ночной сорочки. Смотрю на острые колени, на красивые руки… и отворачиваюсь. Ну не хочу я подвергать её риску. Не могу. Лучше пусть помучается, зато останется живой… Такое чувство, будто я сам себя пытаюсь уговорить и не верю. Сам себе не верю…

— Мне кажется, — продолжает она, — что ты меня… что ты меня любишь, но почему-то боишься в этом признаться. Я же вижу, как ты на меня смотришь. Ты с пятого класса на меня глаз положил…

— А ты на меня с какого?

— Не помнишь?

— Может и помню. Скажи сама.

— В седьмом классе на школьной дискотеке… когда мы танцевали, я почувствовала…

Ах ты ж, Брагин! В седьмом классе дал девочке почувствовать, а я теперь расхлёбывать должен. Так что ли? Я даже какую-то ревность чувствую по отношению к тому, доисторическому Егору, который тыкался в как бы мою Наташку три года назад на дискотеке. Поглядите-ка, ботаник, а туда же. Любовь у него, понимаете ли…

— Мы тогда ещё поцеловались с тобой… Неужели не помнишь.

— Да что ты, разве такое можно забыть, — говорю я, ёрзая…

Блин, держись, Егор. И держи свой уд, завязанным на узелок. Не смей даже думать о невинной девчонке, ненасытный мазафака.

— Наташ…

— Погоди-погоди, я уже почти сказала, что хотела… В общем, я тебя не буду дёргать. Я готова ждать… Сколько потребуется. Ты понимаешь меня? Я знаю, что ты будешь моим и подожду, пока ты сам это не поймёшь…

Ну вот и славно. Как всё отлично складывается… Жди меня, и я вернусь… А пока будешь ждать найдёшь кого-нибудь более спокойного и безопасного… И почему я не чувствую радости? Даже не знаю… Наверное, просто устал, и всё тело болит, отвлекает от радостных чувств.

— Наташ… ты мне очень дорога. Но я тебе уже сказал, я приношу не счастье, а что-то совсем другое. Поэтому я не требую от тебя, чтобы ты хранила мне верность. Я очень хочу, чтобы ты была счастливой.

Она кивает, ничего не говорит, и даже отворачивается. А я встаю и ухожу. Долгие проводы, как там говорится… лишние слёзы, так что ли?

В половине девятого утра я захожу в кабинет первого секретаря горкома ВЛКСМ.

— Разрешите, Ирина Викторовна?

На мне костюм, белая рубашка, галстук в бело-красную полоску, на лацкане комсомольский значок. Образцовый активист. Даже взгляд соответствует образу, одновременно горящий и циничный.

— Заходи, — кивает она.

Я осматриваюсь. В кабинете никого, только мы вдвоём.

— Садись поближе, — кивает Ирина. — Мы вчера отвлеклись, не договорили. А вопрос серьёзный, между прочим.

Я улыбаюсь.

— Нечего-нечего, — ненатурально строжится она. — Ишь, глазки масляные. Одно на уме. Как твои побои, кстати?

— Прекрасно. Начинают желтеть.

— Бодягой надо.

— Сделаем, раз надо…

— Итак, — говорит Ирина, — ты через полтора месяца заканчиваешь школу. Что дальше?

— Прежде, чем мы начнём, ты можешь, пожалуйста, нашу директрису чем-нибудь наградить? Дать ей звание какое-нибудь охренительное? И чтобы гороно отметило её эксклюзивную роль в деле воспитания настоящего советского человека, будущего передовика и героя.

— Зачем тебе? — хмурится Новицкая.

— Очень надо. Сможешь?

— Ну… постараюсь, а вообще… лучше Ефима об этом попросить. Ладно, это потом, давай к делу, а то мало времени.

— Хорошо. После школы я пойду учиться в ВУЗ. Но, поскольку я и так очень умный, а времени у меня мало, я пойду в такой вуз, чтобы мне не нужно было напрягаться, зато была возможность ударно работать. По предварительным моим расчётам это филиал Заочного Института Советской Торговли, учётно-экономический факультет.

— Торговый? — морщится она.

— Да, там у моего родственника есть блат, и я планирую им воспользоваться.

— Ну что же. Можно и торговый, конечно…

— Экономика и учёт — наше всё, — говорю я, поднимая вверх указательный палец.

— Ну хорошо. Даю тебе добро на Швейную фабрику. Иди работай, но ненадолго. Примерно через полгода я планирую переехать в столицу. Только, пожалуйста, ни с кем это не обсуждай, ни с какими Куренковыми. Ясно тебе?

— Абсолютно, — киваю я.

— Хорошо. Моё место освободится и Ефим хочет вместо меня поставить Пашу Журкина, командира областного штаба ВССО.

— Блин… — чешу я затылок.

— Чего ещё?

— Мы же Куренкову обещали…

— Я лично ничего ему не обещала. Ну, и ты сам подумай, эта жопастая ещё и года не отработает к тому времени. И что? Сразу горком возглавлять? Это чтобы все охерели что ли? Успеет ещё. Не перебивай. Журкин займёт моё место. Дорофеев хочет его поставить первым секретарём Томского обкома, но это через год ещё. Он уже со всеми договорился. Вот тогда твоя Куренкова и взойдёт на престол. Но