Франсуаза Фанфан - Александр Жарден

На другой день Фанфан выразила мне благодарность такой телеграммой:

ТЫ ЗАБЫЛ МАЛЕНЬКИЙ БЕЛЫЙ ПОЯС ТЧК ДРУЖБА? ФАНФАН ТЧК

Несмотря на это упущение, мой банковский счет оказался превышен на солидную сумму. Я бросился к своему банкиру просить о студенческой ссуде. Тот любезно выслушал меня, поправил галстук и приоткрыл шлюзы кредита. Милостиво дал отсрочку на два года – до окончания Школы; но жестом дал понять, что на этом его снисхождение исчерпано.

Потом он добавил:

– Признаюсь, я немного удивлен вашими такими внезапными расходами. Тридцать две тысячи триста франков… одним махом. До сих пор вы проявляли больше благоразумия. Что случилось?

– Вы когда-нибудь были влюблены до умопомрачения, мсье?

Тут наш разговор зашел в тупик. Банкир понятия не имел о том, что такое всепоглощающая страсть.

Значит, я закабалил себя на ближайшие годы. Но я гордился тем, что взял на себя такое бремя из-за любви, а не из-за покупки стиральной машины.

Затем я отправился к отцу, чтобы забрать технический паспорт на его машину, который он переписал на мое имя и на мой адрес, но не для того, чтобы подарить мне это средство передвижения, а чтобы переадресовать штрафы за нарушение правил дорожного движения, неизбежно со провождавшие мою езду. Естественно, я их не платил. Я даже использовал их как наказание отцу за его отчаянное легкомыслие. Как только я встречал его под руку с новой любовницей, я брал его машину и припарковывал ее на переходе для пешеходов. Отцу это обходилось обычно в двести тридцать франков. Сначала он пытался заставить платить меня самого. Я тянул волынку. Тогда судебные исполнители стучались в его дверь. И отец раскошеливался, платил штраф, на мой взгляд, вполне заслуженный. Пробовал он и не давать мне машину, требовал вернуть ему дубликат ключей, хранившийся у меня, но всякий раз оказывалось, что ключи куда-то запропастились. После того как я прибегал к такой мере наказания – о причинах отец не догадывался, – он долго сердился на меня.

В отцовской квартире я встретил Анатоля, который сообщил мне, что отец забавляется в ванне с маской и трубкой для дыхания. Анатоль его дожидался.

Анатоль Машкур буквально порабощал и терроризировал меня. Друзья прозвали его Титаником, потому что уже лет двадцать он уходил на дно, прилежно употребляя героин; но каждый раз всплывал на поверхность. Еще его называли непотопляемым.

Титаник резко отличался от обычных людей как своей внешностью фавна, так и своей мятущейся душой. Его пороки носили циклопический характер, его злодейство не знало границ. Он исходил из того, что всякий человек подвластен злу, а ему это как раз на руку. И он совращал кого попало, не зная усталости. Такова была роковая черта его характера. Он старался переспать с женщинами, любившими своих мужей, именно таких он жаждал совратить с пути истинного. Монашка в его глазах – это не познавшая своей натуры шлюха, надо только просветить ее, и она обретет свое истинное призвание и займет свое законное место на панели. Когда он видел, как пожилая дама дает ребенку конфетку, он подозревал, не отравлено ли это лакомство, а когда он гладил собаку, в глазах его появлялось двусмысленное выражение. Позже я узнал, что в половой жизни, как и в воображении, он не знал границ. Не брезговал никакими живыми существами, будь то женщина, мужчина, черепаха или какое-нибудь мелкое млекопитающее. Я даже видел, как он на людях подступал с гнусными предложениями к восьмидесятилетнему старику, бывшему премьер-министру, – тот побледнел так, словно пришел его последний час.

В устах Титаника слова меняли свое значение. «Любить» означало «лгать», «поцеловать» – «предать», «хвалить» – «льстить», «употреблять» – «злоупотреблять». Неподдельными в нем были две вещи: злокозненный вид и искренняя дружба с моим отцом, который был для него чем-то вроде очистительного талисмана.

Отцу нравилось обожание Титаника; к тому же он был очарован этим демоном, который знал наизусть Толстого и хранил в своей необыкновенной памяти все лучшее, что есть у великих авторов. Он мог часами декламировать куски из «Божественной комедии».

Будучи весьма разносторонним сочинителем, Титаник реализовал свои таланты в трех направлениях. Писал пышные многословные романы, жонглируя словами, запас которых у него превышал объем самых больших словарей, без всяких колебаний создавал новые слова, покопавшись в латыни и древнегреческом, на которых говорил почти свободно. А еще он писал статьи на, прекрасном классическом французском для журнала с большим тиражом; и, наконец, он фабриковал для порнографического еженедельника фальшивые письма-свидетельства читателей, а также потрясающие советы якобы сексолога.

Все это было бы лишь эксцентрично, если бы он был безобидным; но этот краснобай был весьма опасен. Конечно, он никого ни к чему не принуждал. Предпочитал виртуозно обхаживать жертву, пользуясь живописностью своей личности и умелой игрой словами, чтобы оказывать зловещее влияние. Рядом с ним начинаешь думать об ужасных вещах. Произносишь слова, которые не осмелился бы вымолвить вдали от него. Он пробуждал в собеседниках дремлющие темные силы, размягчал волю, позволяя становиться малодушным или нечестным. Он был тем более опасен, что врывался в чужую жизнь без стука. Возникал обычно в такой момент, когда человек способен внимать ему, и вцеплялся мертвой хваткой, если чувствовал, что может совлечь жертву на свой скользкий путь.

В тот вечер он, должно быть, чутьем определил мое безденежье и сказал вроде бы в шутку, что, имея на руках технический паспорт на свое имя, я смогу заложить отцовскую машину, если придется совсем туго. Я воздержался от ответа.

Поздоровавшись с отцом, я взял лежавший на бюро технический паспорт и ушел, стараясь забыть Титаника и его подлый совет.

Образ Фанфан преследовал меня, как навязчивый мотив, и какое-то время я горел в лихорадке подобно тому, для кого первый поцелуй решает все. Все фибры моей души расслаблялись, чтобы впустить в нее чувство ожидания, которое я пестовал.

Я надеялся не на нежную любовь и скромные знаки взаимности, а на толчки крови, которые позволяют забыть о прозе будней, разгоняют скуку и заставляют жить полной жизнью; и впервые у меня возникло ощущение, что страсть никогда уже не покинет меня.

Мало-помалу мое разумное равновесие стало давать трещины.

Хоть Фанфан и оставалась в фокусе моих мыслей, я продолжал делить ложе с Лорой. И вскоре мне стало трудно сохранять свои позиции: все мое существо плохо переносило тайные волнения – то и дело меня пробирал озноб от уверенности, что я на ложном пути. Из-за странного поворота мыслей я стал воображать тысячу опасностей, поджидающих нас с Лорой, как будто подобные планы могли возместить неодолимую склонность к Фанфан. Я обставлял наше будущее, чтобы убедить себя, что так оно и будет, еще больше укреплял свои тайные устремления, которые считал ложными.