Когда герои восстают (ЛП) - Дарлинг Джиана

Он подходил Данте гораздо больше, чем его черно-белая квартира в Нью-Йорке, и, к своему удивлению, я обнаружила, что он подходит и мне.

— Мне нужно быстро встретиться с Дамиано и Торе, но после я покажу тебе все вокруг, ладно? — Данте погладил волосы у моего виска и поцеловал меня в висок.

Я кивнула, уже бредя по коридору, махнув ему рукой.

— Со мной будет все хорошо, иди.

— Елена, — позвал он, когда я отвернулась, ожидав, пока я оглянусь, чтобы улыбнуться и сказать: — Ты сделала меня счастливее, чем я когда-либо был. У тебя хватило смелости последовать за мной сюда, и я никогда не забуду этого и не перестану стремиться быть достойным этого.

— То, что ты так говоришь, доказывает, что ты уже достоин, — тихо прошептала я, улыбка на моем лице была почти незнакомой, нежной и болезненной.

Мы смотрели друг на друга в течение секунды, пока снаружи не начали входить мужчины. Я кивнула ему, а затем повернула назад по длинному коридору. На оштукатуренных стенах висели семейные фотографии, на которых были изображены Сальваторе, молодой Александр, Данте в юности, когда он был бандитским ребенком с непокорными густыми волосами, крепким подростком и, наконец, красивым, солидным мужчиной, каким он являлся сегодня. Я дотронулась пальцами до старой фотографии в рамке, на которой были изображены Торе, Данте, Александр и, должно быть, Кьяра и Ноэль. К их огорчению, мальчики в основном походили на своего отца, особенно Александр с его золотистым цветом волос. Ноэль был крупным, довольно высоким и мускулистым для британского пэра, и даже на фотографии выглядел устрашающе. Он невозмутимо стоял с краю маленькой счастливой компании, крепко сжимая руку Кьяры в своей.

Он не очень хорошо скрывал свою способность быть больше монстром, чем человеком.

Из рассказов я знала, что Александр делал это немного лучше, а Данте скрывал это лучше всех.

Но во всех их взглядах, когда они смотрели в камеру, было эхо тьмы.

Даже Кьяра, которая была настолько красивой и итальянкой, что выглядела как модель из 1950-х годов. Ее волосы были убраны назад косынкой, но темные пряди щекотали ее обнаженные плечи, когда она слегка наклонилась, обнимая Данте. У них были одинаковые черные волосы и темные глаза, небольшая впадина на крепком подбородке. Серебряная цепочка, которую Данте теперь носил, виднелась на ее шее, исчезая в черном платье, которое она надела на свою стройную фигуру.

Великолепная семья, пока не присмотришься.

Я сглотнула, прежде чем двинуться дальше, чувствуя себя немного навязчивой, хотя фотографии были выставлены на всеобщее обозрение.

Я уже собиралась пройти на кухню, когда заметила последний снимок полароид, вставленный в простую черную рамку. Он был выцветшим, будто его слишком часто обрабатывали, подвергая воздействию жаркого итальянского солнца. Но я могла разглядеть женщину, сидящую на краю дамбы в Неаполитанском заливе, потому что я провела большую часть своей жизни, глядя на нее.

Мама.

Она была так молода, так красива, почти идентична Козиме, но с пышным изгибом тела Жизель. Ее улыбка была шире, чем я когда-либо видела, голова откинута назад к солнечному небу, волосы каскадом спускались по спине, когда она наслаждалась радостью, которую ей только что подарили. Такая беззаботная, какой мне никогда не доводилось видеть Каприс.

Я знала, что у Торе была история с нашей семьей, но всегда полагала, что это больше связано с мафией и Симусом, чем с мамой.

Теперь я не была так уверена.

Рядом с ней висела большая фотография Данте, Торе и Козимы. Моя сестра расположилась посредине между двумя мужчинами, они обхватили ее руками и прижались к ней своими большими телами, словно защищали ее и одновременно демонстрировали ее. В их улыбках не было тьмы, только чистый, сияющий свет. После всего, через что Козима прошла, когда Симус продал ее в сексуальное рабство, она заслуживала этого счастья, защиты и ласки этих двух мужчин.

Тем не менее, злой голос в глубине сознания шипел на меня, напоминая, что я не первая Ломбарди в этом мире, что Козима и даже мама были до меня. Я старалась не подавать виду, что чувствую себя особенной, когда меня представляют как женщину Данте, как его донну, но одиночество просачивалось за края моей вынужденной убежденности.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Моя старая знакомая меланхолия снова поселилась в моем нутре.

Я почувствовала себя внезапно и ужасно одинокой, стоя в этом длинном, пустом зале в доме воспоминаний, в котором я не участвовала и не понимала, потому что я еще не так много знала о прошлом Данте.

Я долго смотрела на фотографии, разворачивая запутанные теории, пока не запуталась в путанице нитей.

Как будто вызванный моими мыслями, телефон в моей сумочке начал вибрировать.

Всю поездку он был включен в авиарежиме, и когда я переключила данные, высветились сообщения от мамы, Себастьяна, Козимы, Яры, Бо и даже Дэниела. 

Дэниел: Я получил сообщение от Данте Сальваторе. Просто проверяю, все ли у тебя в порядке, Елена.

Я смотрела на смс и пыталась решить, остались ли в моем переполненном сердце какие-то чувства к нему.

В этом все еще была горечь предательства, которая, как я сомневалась, когда-нибудь полностью пройдет, и отголосок моего собственного стыда за то, что я не дала ему должного шанса объяснить мне свою сексуальность. В том, что наши отношения не сложились, была как моя, так и его вина, но я все равно хотела бы, чтобы он не влюблялся в мою младшую сестру.

В этот момент я желала им всего наилучшего, действительно желала, потому что они явно делали друг друга счастливыми, и я хотела этого для них обоих.

Но даже будучи влюбленной в Данте, с каждым днем все больше и больше, я не знала, буду ли я когда-нибудь снова близка с кем-то из них.

Я не знала, хватит ли у меня сил противостоять демонам, которых они оба представляли как личности, и я в том числе.

Телефон снова зазвонил в моей руке, на экране высветилось мамино имя.

Я колебалась.

Мама была моим доверенным лицом так же, как и Бо. Она поддерживала меня на протяжении всего романа Даниэла и Жизель. Но я понимала, особенно глядя на ее полароид на стене Торе, что я не была для нее таким же доверенным лицом.

Мне хотелось хранить от нее свои собственные секреты.

Это было злобно и нездорово, но таков мой инстинкт.

Только голос Себастьяна в моей голове, говорящий о расстоянии, которое все наши секреты вызвали между членами нашей семьи, заставил меня ответить на ее звонок.

— Мама, — пробормотала я, выходя из прихожей на кухню.

Это было великолепное помещение в деревенском стиле, но я не стала задерживаться. Массивные стеклянные двери во внутренний дворик были открыты, и я прошла через них в теплый, пахнущий цитрусовыми воздух заднего сада.

Аромат напомнил мне о Данте и заставил улыбнуться.

— Lottatrice mia (пер. с итал. «мой боец»),— тепло сказала мама. — Я прочитала в газете, что Данте сбежал. Все плохо, не так ли?

Я прикусила губу, подойдя к круглому, потертому деревянному столу под террасой и устроившись в мягком кресле.

— Ну, если бы он вернулся в страну, его посадили бы в тюрьму за бегство под залог. Они могли бы отпустить его со штрафом и/или общественными работами, но обвинение слишком сильно хочет его заполучить, чтобы согласиться на это.

— Значит, он уехал навсегда? — в ее голосе звучало глубокое уныние по поводу этой идеи, что меня удивило.

Насколько мне известно, Данте и мама за все эти годы общались не более нескольких раз.

— Я не знаю, — честно ответила я.

— Что это значит для тебя?"

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Я пожевала нижнюю губу, заметив намеренный рубец на деревянном столе. У меня перехватило дыхание, когда я наклонилась поближе, чтобы прочитать там символы «ЭДД».

Эдвард Данте Давенпорт. Я могла представить Данте маленьким мальчиком, сидящим на этом самом стуле и вырезающим свои инициалы на столе, оставляя неизгладимый след в прекрасном воспоминании.