Сетевые публикации - Максим Кантор
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И кто-то называет это положение дел — кризисом власти. Чьей власти, помилуйте?
Это просто кризис детективного жанра.
Эпос, дорогие друзья, никто не отменял. История — есть, даже если убийца — парикмахер. Это история стрижки овец, и на смену одному парикмахеру приходит другой.
Фашист звонит дважды (02.08.2012)
Пруссия так устроена, что не умеет пройти мимо фашизма.
Общий поворот Западного мира к фашистской риторике вызывал сомнения, пока Берлин не подаст характерный сигнал.
Это всякий раз у пруссаков происходит с легкой новизной, но всегда узнаваемо: когда Берлин подаст знак, всякий поймет — вот оно, пора!
Прусский дух умеет послать такой внятный сигнал миру — что сигнал слышно далеко. Совместный с версальцами расстрел парижских повстанцев, судьбоносные работы Шпенглера, убийство Карла Либкнехта и Розы Люксембург, выставка дегенеративного искусства, процесс о поджоге Рейхстага — это каждый раз громкая, международного резонанса акция.
Бисмарк, Людендорф, Носке, Гитлер — все эти люди умели из Берлина просемафорить о намерениях.
И не обязательно отделять политический демарш от эстетического кредо, в Пруссии это единый монолитный маршевый процесс, все пруссаки — стихийные гегельянцы.
Кстати будь сказано, экзекуции и массовые казни в лагерях смерти назывались элегантным словом «акция», предвосхищая современный дискурс.
Поворот к логике фашизма был ясен в мире уже давно — но непонятен был Берлин; если все обстоит именно так — то отчего же столь культурен Берлин? Не может фашизм обойтись без Берлина. Так не бывает, чтобы над всем миром было «безоблачное небо», (это был сигнальный пароль франкистского мятежа), а над Берлином — безоблачного неба не было.
Безоблачное — в их терминологии означает, что отныне сомнений в культурной политике, в модернизации, в гегемонизации, в стандартизации — больше нет.
Тучки культуры рассеялись, и открывается безоблачное небо фашизма.
В прошлый раз сигналом о наступлении фашизма явилась выставка «Дегенеративного искусства» — эта выставка означала, что приняты нормативы развития.
В этот раз сигналом является закрытие великого музея западного искусства — Картинной Галереи Берлина (так называемой Гемельдегалери), лучшего музея классического искусство в Европе.
Этот музей существовал ровно 14 лет — гигантскую коллекцию собрали из нескольких собраний, разделенных Берлинской стеной, выстроили небывалый по красоте и удобству музей в центре. Этот музей — лучший музей в Европе. Лувр, Прадо и Эрмитаж — не музеи, это пышные тяжелые дворцы, отданные под экспозицию, сочетающие с картинами и скульптурами утварь и декорацию залов. Национальная Галерея Лондона — прямой аналог Берлинской Гемальде галлери была также построена под музей национальных сокровищ, и может конкурировать как музей с Берлинским. Правда, Берлинский музей имеет преимущество новейшей архитектуры и собрание, думаю, значительнее.
Десятки Рембрандтов, десятки Дюреров, и по списку: Кранах, Брейгель, Ван дер Вейден, Ван Эйк, Босх, Мемлинг, Ван дер Гус, Рейсдаль, Остаде, Вермеер, Гольбейн, Хальс, Эль Греко, Тициан, Гоббема, Ватто, Шарден, Пуссен — это музей величайший.
И возник он после войны и после объединения двух Германий — в самом центре города, из которого шли приказы уничтожения людей.
А теперь этот музей закрывают, картины переводят в запасники на десятки лет — снова, как и прежде, как и во время войны.
Происходит это потому, что два богача, коллекционеры современного искусства — прежде всего коллекционеры Йозефа Бойса — отдали огромные собрания своему прусскому городу и потребовали для своих даров помещения и перманентной выставки.
И город Бисмарка не замедлил с решением. Прусский дух не замедлил явить радикальность. Отдадим лучшее — бросим принцессу дракону.
Выкинуть старье в подвалы — и поместить новое, радикальное, авангардное, пионерское — вместо Рембрандтов и Вермееров. Теперь в этих залах будут инсталляции!
И произносится: «Мы ведь за новое, пионерское, не дадим авангардному пылится! Пусть главным в городе станет прорывное и радикальное». Берлин желает быть авангардной столицей в авангардном мире.
И на первый взгляд кажется, что данная акция противоположна акции с «Дегенеративным искусством».
Ведь поддерживают неформальное, авангардное!
Нет, происходит ровно то же самое.
Только хуже.
Тогда, в 37-м году на смену упадническому так называемому абстрактному гуманизму шел бодрый новый прусский дух, радикальное творчество нового времени.
Так происходит и сегодня.
Фашизм это, прежде всего, нео-язычество.
Фашизм — это культ власти и силы.
Фашизм всегда начинается с отрицания Рембрандта.
Фашисты мнят себя наследниками великих эпох — но наследуют они лишь одному язычеству.
Фашизм начинается с того, что один сегмент культуры — и это всегда властное язычество — провозглашают прогрессивным по отношению ко всей культуре в целом.
Фашизм начинается с того, что ради понятия «прогресс» выбрасывают из музеев шедевры прежнего времени — прежде всего, гуманистические и христианские картины.
Фашизм начинается с того, что прогресс делается агрессивен.
Абсолютно неважно, в какой форме этот самый НОВЫЙ ДУХ ВРЕМЕНИ отольется сегодня — важно лишь то, что классическая гуманистическая культура, культура «не радикальная», культура христианская — будет в который раз сметена языческими тотемами.
Музей в Берлине был невероятен прежде всего тем, что это великий музей христианского искусства — и его построили в сердце Пруссии, в том самом Берлине.
А теперь пруссаки музей закрывают.
Именно тогда закрывают, когда весь мир поворачивается к фашизму, — видите вы это или нет.
А если вам нужен символ, так вот он: Йозеф Бойс, чьи инсталляции будут отныне выставлены вместо картин Рембрандта, был самым натуральным фашистом и летал над Белоруссией.
Вот такой «акцией» завершилась Берлинская весна.
Дополнение в FacebookСправка: Несколько читателей возмутились моим сообщением о том, что Картинную Галерею в Берлине (Гемельдегелери) закрывают и открывают музей современного искусства с инсталляциями Бойса.
Так, читательница Бубнов пишет «что не надо верить МК ни в чем», а другая дама (забыл, увы, фамилию) сообщает, что все «передернуто».
Сообщаю, что не «передернуто», увы, — ничего.
Богач по фамилии Маркс, коллекционер Йозефа Бойса, действительно передал Берлину свою коллекцию с условием ее непременного показа в лучшем месте — и совместными усилиями выбрали вот это место — Картинную Галерею классики.
Сообщаю также, что процесс, описанный мной — общего характера.
В это же самое время идет борьба за спасение Бодлеановской библиотеки в университете Оксфорда — старейшей сокровищницы. Дело в том, что сверхбогатый донатор Мартенс основал в Оксфорде «институт 21 века» — аналогичных институций много, это вечный дискурс ни о чем, но денег он дал немерено и свое имя прославил на бронзовых табличках. И вот здание, которое было хранилищем античных книг, отдано под институт «современного дискурса» — это было условием богатого донатора, он захотел именно здесь. Это часть Бодлеановской библиотеки, не главный корпус, но очень большая часть — так что, приходится хранение перемещать в главный корпус и менять зал, и менять здание, ужимать пространство. Это общий процесс: деньги и самодовольное желание отметиться в современной культуре — отвергают прочую культуру.
Шанс прославиться, совершив что либо по ведомству культуры, — у Мартенса был невелик. Но вот закрыть часть Бодлеанской библиотеки, или объявить Бойса равновеликим Рембранту по значению — вот это он может. И решающую роль здесь играют деньги. Они думают купить себе бессмертие. Надолго не купят — но десяток лет испоганят.
Это РОВНО ТОТ ЖЕ ПРОЦЕСС что и открытие галереи Шилова в Москве — или музея Глазунова напротив Пушкинского.
И тот, кто этого не понимает, — не понимает очень многого.
Между Бойсом и Глазуновым разница вообще исчезающе мала — оба националисты, оба создают плакатное искусство.
Донатор инсталляций Бойса в Берлине — хочет поместить их именно в Картинной Галерее классики. Донатор «Института 21 века» — хочет разместиться именно в античной библиотеке. Хотя и у того и у другого — есть деньги на отдельное здание. Но если их собрания будут существовать отдельно, тогда их могут и не заметить.
Надо сказать (это говорю тем читательницам, которые могут предположить, что я пристрастен к судьбе музейной коллекции), что моего персонального интереса тут нет: моя большая гравюра «Встающий» находится в собрании Гемельдегелери, а в собрании Маркса находится холст Любовники (который не люблю). Впрочем, правда и то, что терпеть не могу инсталляции как таковые — ну, некоторые не любят, когда ножом по стеклу или тараканов. Бывает.