Ледяная кровь - Андреа Жапп

– Ты прав. Скажи ей, что она может уйти в свою комнатку и что мы очень довольны ее стряпней. Не забудь уточнить, что она готовит так же хорошо, вернее, даже лучше, чем Мабиль.

– Она преисполнится гордости.

– Мимолетная гордость порой играет роль пряника, особенно если речь идет о бедной девушке, к которой жизнь относилась слишком сурово. А потом, если гордость питается лишь похлебкой и жарким, она практически не влечет за собой никаких серьезных последствий.

Клеман пошел за дровами. В течение нескольких последовавших за его уходом минут одиночества Аньес сидела перед своим терракотовым кубком полностью опустошенная. Нет, не опустошенная. Ее мысли витали где-то далеко. У нее было предчувствие. Все подтверждало то, что она предвидела, во что отказывалась верить. Чего же она боялась на самом деле? Она не могла точно сказать. Возможно, правды.

Мысли текли потоком. Матильда, вновь и вновь. Ярость, которая придала Аньес сил, несмотря на истощение, когда девочка попыталась отправить Клемана на костер, не превратилась в ненависть вопреки молитвам. А ведь как Аньес хотелось бы вырвать дочь из своего сердца и разума! Разумеется, она была не настолько слепой, чтобы думать, что ее детище преобразилось лишь под влиянием Эда и его подленькой душонки. Нет, нечестивый мошенник старательно проращивал отравленные ростки, без него заложенные в Матильде. Аньес, по справедливости, чувствовала себя ответственной за эти самые ростки, по крайней мере частично. Она считала себя виновной в том, что ей не удалось вырвать с корнем эти ростки зла. Ей не было прощения за то, что она не сумела распознать их существование, развитие и даже природу. Ростки зла были расплатой за материнские ошибки.

Клеман сел рядом с Аньес. И они стали смотреть, как из углей вновь взвились ввысь языки пламени. Скудное тепло, которое огонь дарил огромной ледяной комнате, освещенной смолистыми факелами, висевшими вдоль стен, не могло прогнать холод, забравшийся под кожу Аньес.

– Мадам, поговорите со мной, прошу вас, хотя бы чтобы меня отругать, – вдруг взмолился Клеман, которого столь долгое и тягостное молчание сводило с ума.

– Клеман… я боюсь. – Аньес закрыла лицо руками и продолжила: – Одна очень красивая и очень мужественная дама, имя которой ты носишь, однажды заверила меня, что страх всегда кусает, как собака. Она была права, но… Как мне ее не хватает! Мне так давно ее не хватает! Знаешь ли ты, как я боюсь оказаться не на высоте, не оправдать ожиданий мадам Клеманс де Ларне? Ее учтивость скрывала бесстрашие, решимость, любезность, а также доверие.

– Вы на высоте, мадам. Вы на высоте, которую нельзя измерить.

– Какие милые слова! Но я глубоко разочарована, потому что не верю им. Видишь ли, Клеман, я так боялась в этом зловонном застенке… Я так боялась смерти или – того хуже – страданий… Я так боялась сдаться, проявить трусость, предать, отречься… Мадам Клеманс гордо вскинула бы голову, поджала губы и взглядом уничтожила любого, кто стал бы ей угрожать.

– Но вы не сдались, также как и она. Я согласен с вами, страх кусает всегда. Но если нет страха, это не значит, что тебя никто не кусает.

– M что же ты предлагаешь?

Клеман улыбнулся. В какой-то момент Аньес спросила себя, что бы он сказал, если бы увидел свое лицо в зеркале.

– Если бы мне пришлось выбирать между страхом перед укусами и глупым пренебрежением опасностью? Я сказал бы себе, что раны от укусов, даже самых сильных, проходят. Убедил бы себя, что лучше позволить разорвать свою плоть, чем потерять душу. Плоть зарубцовывается и восстанавливается, но душа – никогда.

– Клеман… Я прошу тебя об одном одолжении…

– О любых, мадам, всех без исключения, – прервал ее Клеман.

– Клеман, подведи итог тому, о чем я не осмеливаюсь даже думать. Я теряюсь в догадках. Свяжи воедино все эти разрозненные нити, прошу тебя. Свяжи их ради меня. Подумай об открытии, сделанном тобой в Клэре, и визите рыцаря-госпитальера в застенок, этом благочестии, которое заставило его упасть на колени в зловонную грязь. Мне казалось, что он был в трансе. Не забудь о странных словах Аньяна, молодого клирика, секретаря Никола Флорена, также готового умереть ради моего спасения. Все это не имеет никакого смысла. Никакого видимого смысла, если только не предположить, что эти мужчины знают или предчувствуют нечто, остающееся для меня тайным.

– Тайным, говорите? Нет, рассуждения доказывают, что вы близки к решению. Просто нам не хватает большинства фактов. Я рассказал вам о главном. Интуитивно я чувствую многое, но у меня нет основополагающих элементов, чтобы проверить свои догадки.

– О чем ты говоришь? Что ты интуитивно чувствуешь?

– Сам толком не знаю. Я думаю, что мы, вернее, вы находитесь в эпицентре вихря, сущность которого мы только-только начинаем осознавать.

Услышав ответ Клемана, Аньес чуть не задохнулась: мальчик пришел к тем же выводам, что и она.

– Какого вихря?

– Я спрашиваю себя, не связана ли первая астральная тема с вами?

– Это немыслимо! Что? Незаконнорожденная дочь дворянина, неимущая вдова? Мне с трудом удается кормить своих людей, обменивая на зерно мед и воск, которые я вот уже два года ворую у своего сводного брата и сюзерена, а также разводя свиней и выращивая гречиху и просо. И вдруг обо мне упоминается в дневнике двух рыцарей-госпитальеров, один из которых сражался в Сен-Жан-д'Акр? Что за чушь!

– Неимущая вдова, которую хочет погубить сеньор инквизитор и спасает рыцарь по справедливости и по заслугам, посланный небесами. Право же, мадам… Я, как и вы, блуждаю в потемках. И все же, согласитесь, что отдельные совпадения слишком очевидны, чтобы быть просто совпадениями.

Аньес внимательно посмотрела на Клемана и ответила:

– Я согласна с тобой. Согласна, и поэтому мне страшно.

– Мне тоже, мадам. Но нас двое.

– Клеман, как ты думаешь, тебе удастся окончательно расшифровать эти темы?

– Для этого мне придется изучить теорию Валломброзо.

– И возвратиться в Клэре, чтобы вновь свериться с дневником?

Лукавая улыбка озарила лицо мальчика, и он успокоил Аньес:

– Вовсе нет. Во время своего последнего посещения Клэре, перед вашим процессом, целую вечность назад, я тщательно переписал темы и оракул, а также другие сведения. Этот листок бумаги хранится в надежном месте.

Аньес не поняла, откуда вдруг взялось неимоверное облегчение, мгновенно сделавшее ее дыхание легким. С ее губ слетела фраза, значение которой она толком не осознала:

– Тогда не все потеряно.

– Да, но мне не хватает трактата Валломброзо, а без него у меня нет никаких шансов продвинуться вперед. Я хочу воспользоваться, на этот раз с вашего разрешения, рождественскими праздниками, чтобы вновь проникнуть в библиотеку и отыскать его, если, конечно, он по-прежнему там хранится.

– Завтра я попрошу аудиенции у мадам де Бофор. Возможно, после моего визита многое прояснится.

Женское аббатство Клэре, Перш, декабрь 1304 года

Элевсия де Бофор тянула время. Ее пугала перспектива встречи с мадам де Суарси. Но аббатиса не могла выпроводить ее без объяснений. Вздохнув, она встала и прошла в рукодельню, где ее ждала Аньес. Молодая женщина поднялась с узкой скамьи, стоявшей перед потухшим очагом, и протянула руки к аббатисе со счастливой улыбкой на устах. У Элевсии мелькнула мысль, что она напрасно согласилась на встречу. Как избежать ответов на вопросы, которые Аньес несомненно задаст ей? Сумеет ли она скрыть правду? Внезапная слабость заставила аббатису сесть. Такая изматывающая слабость, что она становилась опасной. Молодая женщина ничего не знала о своем чрезвычайно важном значении и, главное, не должна была знать.

– Спасибо, что вы так быстро меня приняли, матушка. Я знаю, как вы заняты.

– Не за что. Вы так редко приезжаете к нам. Вы уже оправились после этого чудовищного процесса? Как поживает наш любезный озорник Клеман?

– Чудесно. Он стал мне еще более дорог с тех пор… – Аньес не закончила фразу, уверенная, что аббатиса поняла намек на Матильду. – Что касается процесса, я стараюсь забыть о нем, вплоть до малейших подробностей, хотя сомневаюсь, что мне это удастся… Мне нужно рассказать вам об удивительном визите, случившемся тогда, когда я находилась в мрачном застенке…

Элевсия внимательно слушала ее, изображая полнейшее неведение.

– Ко мне приходил ваш племянник-госпитальер.

– Неужели? – вымолвила аббатиса со столь наигранной непринужденностью, что Аньес догадалась о том, что той все было известно.

Аньес продолжала:

– Ах… я подумала, что это вы прислали его, чтобы поддержать меня. Признаюсь, что не понимаю, как он узнал о моем заключении. К тому же я даже не догадывалась, что ему известно о моем существовании.

Бледные щеки аббатисы порозовели, когда она была вынуждена солгать:

– Возможно, я рассказывала ему о вас, о вашей тяжелой жизни в Суарси.