Обители пустыни - Шарлотта Брайсон-Тейлор

— Можно войти? — спросил Дин и поспешно вошел. На миг он застыл и прислушался, определяя месположение Меррита, и пересек палатку по направлению к нему, ощупывая путь тростью с беспомощной неловкостью недавно ослепшего человека.

— Посмотри-ка — из левого рукава моей рубашки, около плеча, вырван кусок? — отрывисто спросил он и наклонился ближе к Мерриту. Меррит заметил, что дыхание Дина было учащенным, а в его манере держаться ощущалось плохо скрываемое волнение.

— Нет, — сказал Меррит. — Рукав цел.

— Хвала Господу, — благочестиво пробормотал Дин.

— Но тогда все это становится совсем странным. Не понимаю, что могло произойти. Что-то буквально сейчас вцепилось в меня внизу, в раскопах. Не верится, что это игра воображения.

Одновременно Меррит воскликнул:

— Постой! Ты сказал — левый рукав? Я вижу шестидюймовую прореху на правом рукаве, вот здесь, где я тяну. Ты задел рукавом за гвоздь?

Дин перевел дыхание.

— Так все же, есть прореха, значит? — спросил он странным голосом. — Нет, это совсем не гвоздь.

Меррит поднял голову и посмотрел ему в лицо.

— Что случилось? — спросил он.

Но Дин, не замечая вопроса, быстро и все так же напряженно заговорил:

— Тогда я верю во все, верю всему. Я считаю, что люди правы. Верю, что это место проклято. И думаю, что Боба и арабов заманили в ловушку сверхъестественные силы. Я отвергал эту мысль и насмехался над нею раньше, но отныне я поверю всему, что преподнесет мне эта земля. Я проиграл, и я сломлен. Я ничего не понимаю — но я верю. Верю!

Его голос перешел в хриплый шепот. Меррит встал и мягко встряхнул его.

— Послушай, старина, так не пойдет. Тебе нужно успокоиться. Осталось потерпеть еще немного; самое большее десять дней — и мы покинем это место.

— Десять дней, — повторил Дин. — Десять дней. Думаю, десять дней я выдержу, разве нет?

— Если ты предпочитаешь тронуться в путь раньше, — сказал Меррит, — то возьми все нужные припасы и людей и отправляйся. Как бы то ни было, я думаю, что это самый лучший план. Твои глаза нуждаются в лечении. Я не задержусь здесь надолго.

Но Дин прервал его с внезапной яростью, с взрывом неуместного гнева, так что Меррит уставился на него в полном изумлении.

— Нет, это ты послушай! Больше такого не повторяй, понятно? Неужели ты сам не понимаешь, что предложил мне? Отпраздновать труса — сбежать и спрятать голову в песок; превратиться в еще более жалкое зрелище, чем я являю сейчас. Вот что ты предлагаешь мне! Но я не желаю — Бог свидетель, не желаю! Не думай, что если я бесполезен, если я стал обузой, то позволю тебе — или любому другому — оскорблять меня.

Его голос осекся, задрожал; словесный поток иссяк. Он произнес с какой-то непривычной робостью, с умоляющим смирением, резавшим слух:

— Я, я не хотел обидеть тебя, Меррит, душой клянусь, не хотел! Я нынче сам не свой.

— Ступай и ложись спать, — решительно сказал Меррит. — Это лучшее, что ты можешь сейчас сделать. Хорошо спится в последнее время?

— И десяти минут не проспал с тех, с тех пор, как вернулся, — коротко ответил Дин. — Иногда мне удается задремать, но это, это хуже, чем ничего. Всякий раз я снова оказываюсь там, далеко, спотыкаюсь о камни, обезумев от голода и жажды.

Он вытер лоб тыльной стороной ладони.

— Порой я чувствую на шее высохшие руки и что-то ластится ко мне, как было в тех снах в пустыне! — он содрогнулся. — И тогда мне остается только бодрствовать остаток ночи.

— Поезжай домой, Дин! — попробовал уговорить его Меррит. — Тебе не стоит оставаться здесь. Никому не стоило бы — после всего, что случилось.

Гнев Дина мгновенно вспыхнул с новой силой, безумный, яростный, несоизмеримый с вызвавшими его словами.

— Кажется, я вполне счастлив и без твоей помощи, — сказал он с жестокой иронией. — Ты ведь не думаешь, что я подожму хвост и сдамся сейчас, в последний миг?

— Нет. В конечном счете, я полагаю, что тебя это никак не устроит, — мрачно сказал Меррит, внимательно поглядев на осунувшееся лицо Дина.

Дин сразу же успокоился.

— Так и думал, что ты со мной согласишься, — сказал он удовлетворенно. — Конечно же, ты можешь войти в мое положение.

Он угрюмо рассмеялся резким, дребезжащим смехом.

— Боже, что за фарс! Я во всем повторяю Холлуэя: прихожу к тебе с хныканьем, чтобы ты уложил меня спать, как приходил ко мне он, бедняга! Дальше мне предстоит подобраться в ночи к твоей палатке — только бы слышать твои шаги внутри; затем я начну бродить внизу среди могил; а затем…

— Что это ты выдумал? — беспомощно отозвался Меррит. — Будь добр, не думай больше о Холлуэе. Сейчас я дам тебе кое-то выпить, а потом ты ляжешь.

— К чертям выпить! — воскликнул Дин. — Бога ради, меня-то ты не обманешь! Я сам не раз поил чудесным средством таких же расклеившихся героев и укладывал их спать, заставляя поверить, что они получили приличную дозу снотворного. Избавь меня от фокусов с лимонадом!

Меррит чуть слышно охнул.

— Что ж, отлично. В таком случае я зайду попозже и гляну, все ли у тебя в порядке.

Он вернулся к своему дневнику. Дин, на пути к выходу, спокойно бросил через плечо:

— Тогда тебе лучше громко запеть перед тем, как войти. Хамд, это черное дьявольское отродье, внезапно решил навестить меня прошлой ночью. Я порядком придушил его, прежде чем он сумел сказать мне, кто он такой. Я едва держусь, честно говоря.

Он вышел, коротко выругавшись, когда наткнулся по дороге на складной стул.

«Да уж! Он дошел до предела. Я должен как-то помочь ему», — сказал себе Меррит и вновь взялся за перо.

Некоторое время спустя Меррит, громко возвещая свое появление, вошел в палатку Дина, но нашел ее пустой. Меррит остановился у входа и тревожно огляделся, нахмурив брови.

— Жаль, что я не предложил ему переночевать у себя, — произнес он вслух. — Парень не в том состоянии, чтобы оставаться сейчас в одиночестве. Он может, того и гляди — Господи! Он может.

Меррит сел на кожаный сундук и стал ждать. Ночь была недвижна и тиха. Ни звука не доносилось из лагеря; весь мир спал. Меррит задремал в неудобной позе, его голова свесилась вперед, руки безвольно повисли между коленями. Он сонно подумал, что спит уже давно. В сновидении за десять минут могут пройти долгие годы, и Мерриту показалось, что миновала добрая половина ночи, когда он наконец собрался с мыслями, виновато сознавая, что должен встать и пойти искать Дина. Он зевнул, потянулся и поднялся на ноги с мутной от сна головой, заметив некстати, что лампа продолжает гореть, а лунный свет, льющийся сквозь распахнутый полог, стал мерклым и болезненным. Но вдруг он дернулся, мгновенно пришел в себя и начал прислушиваться, склонив голову и стиснув руки: в глубинах ночи зародился стон, нарастающий и переходящий в крик, разорвал тишину и внезапно прервался, словно захлебнувшись в удушливом молчании; наступило глубочайшее безмолвие. Крик, понял он, донесся из раскопов. Меррит выскочил из палатки и ринулся к траншеям, с силой сжав зубы, напрягая каждый мускул, готовясь встретиться с неведомой опасностью. Он знал лишь то, что безошибочно подсказывал ему инстинкт — опасность была совсем рядом.