Один на один - Ник Перумов

"Заметим, что пострадавшие - в основном мужчины. Не наблюдалось ни одного случая галлюцинаций у детей", - написал Савелий Сергеевич на отдельном листке.

- Ну и что? - нетерпеливо спрашивал Шестаков, быстро листая папку. - К чему нам эта лирика?

- Как это к чему? - СССР, как обычно в разговоре с Мишей, начал багроветь. Он совершенно не привык, чтобы его труды обзывали "лирикой" и относились к ним столь легкомысленно. - Вы что, не видите закономерности?

Разговаривать было страшно неудобно. В комнату непрерывно входили и выходили люди, приносили какие-то ящики, что-то постоянно спрашивая у Шестакова.

- Знаете, Михаил, я лучше попозже зайду, - предложил СССР

- Хорошо, - как-то слишком равнодушно отозвался Миша. - Да, а как с уловом быть? Сегодня три штуки попалось. И вчерашних две. Заберете?

- Заберу, - покорно ответил Профессор. К вечеру подсобка уже не так сильно напоминала штаб, как днем. Толик уютно пил чай, вяло переругиваясь с Шестаковым. Миша выглядел уставшим, но глаза его глядели весело.

- ... Завтра подписываю последние бумаги - и вперед, - говорил он Мухину.

- А по-моему, ты торопишься, - заметил Толик, отставляя пустую чашку - У нас и доказательств почти нет.

- Все вопросы к товарищу Профессору - Миша сделал в сторону СССР широкий приглашающий жест.

Почему-то именно это равнодушно-ироничное движение ужасно оскорбило Савелия Сергеевича.

- А знаете, Михаил, - чуть срывающимся, звенящим голосом начал он, - вы ведь зря так легкомысленно от меня отмахиваетесь. И сейчас, простите, вы напоминаете мне ребенка, который, увлекшись новой игрушкой, задвигает в угол старую.

- Игрушки? - пришла очередь побагроветь Шестакову - Ну и сравненьица у вас, господин Профессор!

- Ага! - страшным голосом произнес СССР. - Вот уже "господин", а не "товарищ"!

Мухин, в предчувствии скандала, переводил умоляющий взгляд с Профессора на Мишу, но не мог произнести ни слова.

- Вас не устраивает мое сравнение? Я могу привести другое, и даже не одно. Вы, вероятно, относитесь к тем современным господам, которые берутся в одиночку спасать мир? И всерьез убеждены, что главный принцип жизни неистребимое и всеразрушающее: ввяжемся, а там разберемся! Пора бы уже переболеть этой детской болезнью и начать наконец думать! Думать хоть чуть-чуть, а потом уже действовать!

- Уж не вы ли будете учить меня думать? - Шестаков медленно встал, и у Толика вдруг мелькнула жуткая мысль, что он сейчас ударит Профессора.

- Буду! - срывающимся голосом крикнул Савелий Сергеевич, и сразу стало ясно, что разговаривать в таких тонах он совершенно не умеет. - Уже в течение, как минимум, недели я наблюдаю за вашей активной деятельностью. Не надо быть гениальным провидцем, чтобы понять: здесь готовится боевая акция. Проще говоря, вы собираетесь воевать. Прекрасно! С кем? С крысами! Вот этим! Нельзя не признать, что Профессору вполне удалось эффектно открыть ящик с винтовками. - И где? На территории противника! В плохо освещенных тоннелях, с массой боковых ходов, низкими потолками, проводами на стенах... Простите, но вы - скверный полководец. Мы не знаем, почему люди сходят с ума в метро, а вы собираетесь запустить сюда вооруженных неподготовленных людей! Вы не подумали о том, что они могут просто-напросто сгоряча перестрелять друг друга?

Шестаков так же медленно сел. Тысячи самых злых и обидных слов еще вертелись у него на языке. Но теперь все они предназначались ему самому. Страшным усилием Миша проглотил свое самолюбие и глухо сказал:

- Савелий Сергеевич, я - болван.

И снова, как две недели назад, СССР сидел за столом и перебирал бумаги в черной папке. Теперь он это делал уже по-хозяйски, кратко комментируя полученные сведения. Он оценил мужественное признание Миши, поэтому старался говорить по возможности мягко и деликатно:

- Я начал догадываться об этом уже после третьего визита... Смотрите. Все галлюцинации имели, так сказать, бытовую окраску... Жуткие, нелепые видения, но совершенно жизненные: утопленники, радиация, серьезная травма. Я не нашел ни одного человека, который бы видел нечто сверхъестественное.

- М-м-м... - Толик хотел было что-то сказать, но лишь вопросительно глянул на Шестакова.

- Простите? - После своего недавнего бурного монолога СССР вернулся в привычный образ интеллигентного человека. - Вы что-то хотели сказать?

- Да... - Мухин помялся. - Вот вы говорите: ничего сверхъестественного. А я помню, что одна женщина... Давно еще... Помнишь, Мишка?

- Калашникова Антонина Васильевна, - по памяти процитировал Шестаков, дежурная по станции "Площадь Мужества". Остановила эскалаторы. Жертв нет. Только народу много попадало.

- Вот-вот! - Толик смущенно глянул на Профессора. - Мне кажется, она-то как раз полную чертовщину видела... СССР кивнул.

- Да, да, я понимаю, о чем вы говорите. Яркое, с многочисленными красочными подробностями видение. Врата ада. Я ездил к Антонине Васильевне. Она живет за городом у матери. Сейчас отвечу. Поймите, когда я говорю о сверхъестественном, я имею в виду образ или ситуацию, которым неоткуда взяться в нашей реальной жизни. То есть вы можете прочитать на ночь бредовую статейку в газете, затем лечь спать и во сне увидеть зеленого инопланетянина с тремя глазами. Но все это - плоды чьей-то глупой фантазии. Здесь же мы имеем дело с одной из самых устойчивых и тщательно - веками! - разрабатываемых идей.

- Какой? - не понял Миша.

- Религией. Мне удалось поговорить не только с Антониной Васильевной, но и с ее матерью. Это очень пожилая и строгая женщина. Самое главное, что они староверы. Настоящие, ортодоксальные, для которых загробная жизнь - такая же реальность, как для вас, Михаил, простите, Уголовный кодекс.

- Почему "простите"?

- Я побоялся, что вас может обидеть такое сравнение... Шестаков только махнул рукой.

- Ничего. Я, кажется, понял, к чему вы клоните. Все эти, м-м-м, черт, потерпевшие... короче, каждый увидел то, чего больше всего боялся?

- Именно! Вот это-то и странно. Я проглядел литературу, правда, очень наспех, но не нашел описания галлюциногена с подобным действием. То есть когда или из подсознания, или из глубин памяти вытаскивается самый большой страх. Далее... Я много думал. - СССР покопался в папке, достал из нее листок и положил сверху. - Чтобы не утруждать вас длинными рассуждениями, я просто сообщу свои выводы. Удивительные, надо заметить, выводы. - Тут он снова перебил сам себя, и Миша подумал, что Профессор хоть и пообещал не утруждать, но говорит на самом деле ужасно длинно, если не сказать - занудно. - Это даже не назвать выводами. Это, скорей, констатация странностей. Итак. Во-первых. Неожиданность появления феномена.