Ветер, ножницы, бумага, или V. S. скрапбукеры - Нелли Мартова

Нестерпимо захотелось ощутить его снова, всего целиком, сбросить наваждение, вернуть вечеру хотя бы ту малую толику романтического уюта, что была в нем еще полчаса назад. Ее озорная ладошка пробралась поближе к Алику. Есть один способ разбудить его так, что он не будет возмущаться.

Снова жадные руки гуляли по ее телу, и проснулось внизу живота волнительное ожидание, и снова все было так, как много раз до этого. «Все, что с нами происходит, уже когда-то было», – завертелась в голове фраза из открытки. И сразу отпустило, и накатила волна облегчения, как бывает, если сбросить с усталых ног тесную обувь, и рассыпались-разбежались раздумья. Инга скатилась в долгожданную негу, туда, где есть только тело, огромное, всепоглощающее, где не верится, что крохотный кусочек кожи, легкое прикосновение, нежное движение вызывают сумасшедшую, неугомонную бурю, заставляют одно тело выгибаться навстречу другому и тут же ускользать от него. Два дыхания слились в одно, и на миг Инга почувствовала – вот сейчас, сейчас отвлечься на долю секунды от огня, играющего с телом, глянуть – не глазами – внутренним взором на Алика, и откроется то неведомое, невообразимое, непонятное, что терзает ее весь вечер. И станет ясно, почему он и чужой, и родной одновременно. Мелькнул донной рыбой где-то в глубинах души испуг, она сжала бедра, укусила Алика за плечо и вцепилась в реальность изо всех сил, отмечая каждую деталь: пятно света на потолке – внизу проехала машина, у Алика нос вспотел – дрожат капельки, грозят сорваться, сосед наверху сходил в туалет – ухнула с ревом вода в унитаз.

И едва отпустила победная, вырывающая из тела стон волна, как накатило долгожданное спокойствие. Разлился внутри тихий, прохладный, безмятежный голубой океан. Все, что с нами происходит, уже когда-то было. А значит, нет ничего, что было бы важным сейчас. Если бы Инга заглянула сейчас в тумбочку, то заметила бы, как дернулась нарисованная карусель, и парусник уехал вниз, к бархатно-голубому морю. Но она уже сладко спала, и ей не снилось ровным счетом ничего.

Первым объектом для эксперимента Софья выбрала Фаниса. Хотя в офисе его дразнили «хитрым татарином», из всех сотрудников он казался ей самым простым и понятным, прозрачным и предсказуемым, как бутылка водки. В тот день, когда состоялось памятное совещание, она попробовала подсунуть открытку с ластиком Фанису, но она не произвела на него никакого эффекта. Тогда она предположила, что открытка должна зацепить человека чем-то очень близким и знакомым ему, как Ванда заинтересовалась листиком от цветка. У Фаниса было две мечты – большой плоский телевизор и поездка в Турцию. Его стол всегда украшала пачка красочных рекламных проспектов из магазинов техники.

– Йоханый бабай, опять в этом году в Турцию не съездил. Ну уж на будущий год точно поеду, – вздыхал он.

– Нет там ничего хорошего, в этой Турции твоей, – ворчала Валечка. – Работай теперь на этих турков.

– Не скажи. Все нормальные люди там отдыхают.

Прошлым летом Олечка тайком взяла кредит и купила путевку на двоих, и теперь сестры отдавали банку добрую половину зарплаты. Олечка и Валечка в офисном оркестре разыгрывали одну фортепьянную пьесу на двоих, причем Оля играла только на черных клавишах, а Валя – исключительно на белых. В свободную минутку Олечка доставала любовный роман, а у Валечки под рукой всегда был учебник английского. Обе девушки перелистывали страницы одинаковым движением руки, слегка послюнявив палец, и одинаково потирали коленки, если героиню Олечкиного романа бросал очередной возлюбленный, а Валечке попадалась особо заковыристая грамматическая форма. Олечка вечно что-нибудь путала или забывала, а на Валечке целиком и полностью держалась работа всего отдела. Она была теми двадцатью процентами сотрудников, которые делают восемьдесят процентов всей работы.

Пожалуй, из всех сотрудников в Турции не побывали только двое – Фанис и нормоконтролерша Лилечка, которая охраняла шубу.

– Куда я поеду?! – кудахтала она. – У меня же шуба, пятьдесят тыщ, я ж не могу ее оставить, вдруг сопрут.

– А ты свою шубу с собой возьми, – советовала Ванда.

– Ты что, а если багаж потеряется? Или горничная из номера украдет? – серьезно парировала Лилечка.

На самом деле Лилечка вообще никогда не брала отпуск совсем по другой причине – потому что его никогда не брал Юра Суханов. Лилечка звучала в общей какофонии офисных настроений яркой любовной нотой. Пухлая и нежная купидонша, перебирающая струны арфы, она была из тех женщин, что всю жизнь страдают от неразделенной любви к человеку реальному, но заведомо недосягаемому. Наивная влюбленность в школьного учителя переходит в тихую одержимость поп-звездой, а с возрастом перерождается в пылкое чувство к большому начальнику или, напротив, вздохи украдкой по молоденькому мальчику. Влюбчивой и романтичной Лилечкиной душе тело досталось неподобающее, далекое от мужских идеалов, как Северный полюс от Москвы. Коротконогая и приземистая, с обширным бюстом, на котором запросто могла бы разлечься кошка, с копной рыжих волос в мелких кудряшках («Как в одном месте», – метко выразилась Ванда), она никогда не была избалована мужским вниманием, что, впрочем, не помешало ей выйти замуж и обзавестись парочкой детишек. «Влюбленная тумбочка», – так звала ее про себя Софья. В последнее время Лилечка грезила о начальнике ведущего отдела Юре Суханове, который был младше ее лет на десять, а то и на пятнадцать, и к тому же женат. Поначалу Софья никак не могла понять, почему Юриным до черточки выверенным чертежам достается от нормоконтролерши столько нелестных слов. Пока однажды, выходя из его кабинета, она не поймала на себе болезненный, затравленный взгляд Лилечки, и все сразу стало ясно. По телу пробежала волна неприятной ломки, как будто начиналась простуда, Софья поежилась, обняла себя руками и отвернулась. С тех пор они взаимно старались избегать друг друга.

Фанис часто говорил, что у него слишком много работы для отпуска. Он стрелял очередную сотню до получки и доставал из лаковой барсетки дорогой мобильник, такой, «как у всех приличных людей». Поддержание имиджа «нормального человека» отнимало у него слишком много денег, чтобы хватило еще и на Турцию.

Как узнаваемо изобразить на открытке Турцию, Софья не придумала, поэтому выбор пал на телевизор. Она стащила один из рекламных буклетов со стола Фаниса, выбрала самый большой и красивый. Вторым ключевым образом должна была стать корова. Уж очень ярко отложилось у нее в голове первое впечатление от их знакомства – пятнистая шкура на ядовито-зеленом лугу, отвисшее вымя, огромные коровьи губы смачно пережевывают траву, вокруг жужжат мухи и пахнет так, как обычно пахнет летом в деревне. Но что изобразить на открытке? Корову показывают по телевизору? Корова жует телевизор? Сидит верхом на телевизоре? Наваливает на него кучу? Вылезает из телевизора? К тому же сюжет открытки должен быть таким, чтобы Фанис подумал: это рекламный проспект. Над всем этим Софья ломала голову за ужином, невпопад отвечая на вопросы отца. Она уронила вилку, наклонилась за ней, и взгляд упал на танцующего негритенка. Разом пробрал по коже мороз. Вспомнились совещания, лицо Фаниса – честное и простое, и такое же откровенное, простое, без всякой фантазии, вранье: «Вы сломали плоттер. Надо вызывать специалиста». Она вспомнила, как ругался мастер из сервиса, показывал страницу из инструкции, учил, как открыть крышку и вытянуть застрявшую бумагу. Уходя, посмотрел со вздохом на Софью и не выставил счет за ремонт. Потом она даже не вспомнила – физически ощутила, как дрожал, преломлялся в ее руках теплый волшебный поток, когда она рисовала прошлую открытку, и сразу же поняла: к черту логику! Нужно просто сесть и начать.

Софья отодвинула тарелку, налила себе чашку чая и поднялась:

– Я наверху попью.

Отец вопросительно сдвинул брови.

– Хочу кое-что по работе почитать.

Он одобрительно кивнул и снова уткнулся в газету.

Софья уселась за стол, глотнула чаю и отставила кружку. Погладила стол, перебрала пачку картона и разноцветной бумаги. Прислушалась к себе. Тишина. Руки потянулись к тяжелым старым ножницам с бронзовыми ручками. Она кожей почувствовала крохотных бабочек на ручках, холод металла, и проснулось, зашевелилось знакомое уже ощущение. Дальше уже не нужно было думать, только работать, дать рукам свободу, позволить им вести себя, как им захочется, пуститься в вольный танец, ловить в один момент ускользающий поток и тут же, в следующий миг, наслаждаться его полнотой. Когда открытка была готова, она достала фотографию и долго ее разглядывала – проявилось что-нибудь новое или нет? Похоже, все по-прежнему – маленькая девочка с бантиками, смутный силуэт в огромных ботинках и больше ничего.

Она заснула под утро, полная любопытства и предвкушений, как в детстве перед Новым годом. Ее мучили две мысли: как именно подействует открытка на Фаниса, и проявится ли еще что-нибудь на снимке?