Город и столп - Гор Видал

Он замолчал, готовый защищаться, но в этом не было нужды. Джим вежливо смотрел на него, думая о том, когда прилично будет уйти. Несколько обескураженный его молчанием, Шоу попытался пройти по воде:

— Я уверен, что Питер сможет мне ответить любовью в той степени, в которой я сам ее даю. По крайней мере, я надеюсь на это. Должны же когда-то закончиться и мои несчастья. Не хочу, чтобы ты думал, что я тебя обвиняю, Джим. Нет, нет. Я знаю, как тебе, должно быть, было трудно. Ведь ты по-настоящему никогда не любил меня, но, по крайней мере, ты со мной был честен. Ты никогда не говорил, что любишь. Но поскольку ты никогда и не говорил, что не любишь меня, я так надеялся и даже верил, что ты меня все же хоть немного да любишь. И только теперь, когда у меня есть Питер, я могу взглянуть на то, что у нас было, на нашу связь, отстраненно и с полным пониманием. Я вижу, что ты просто был зелен. Я и сам виноват, что пытался достичь невозможного.

Джим узнал эту фразу. Это были заключительные слова из его последнего фильма. Крылатые словечки из сценариев нередко закрадывались в речь Шоу.

— Я надеюсь, — продолжал Шоу, подставляя вторую щеку, — что ты поймешь это, прежде чем сделаешь больно и Салливану. Да, я признаю, ты мне сделал больно. Очень больно. Но я на тебя не в обиде. Единственное мое качество, которого ты не найдешь ни у кого больше, я всегда прощаю. Но простит ли Салливан?

Джим пытался изобразить интерес к этому новому вопросу. Ему было известно, что ответ на него вскоре будет получен. Так оно и случилось:

— Понимаешь, Пол Салливан не обычный человек, в этом нет никаких сомнений. Его пригласили сюда, чтобы привлечь снобов, по крайней мере, они на это рассчитывали. Он настоящий интеллектуал, и я думаю, ленивые из Гринвич-Виллиджа считают, что он просто замечательный, хотя он не написал ни одного настоящего бестселлера или какой-нибудь вещи, которую хоть кто-то читал. Уж я-то точно не читал. Конечно, у меня и времени читать особо нет, но ведь я прочел всех классиков: Вальтера Скотта, Дюма, Маргарет Митчел и всю эту братию. А уж они-то были популярны! — Он замолчал, поняв, что перебрал с этой популярностью. — Во всяком случае дело не в том, хороший он писатель или нет. Важно другое. Умеет ли он чувствовать? Достаточно ли он зрелый человек, чтобы прощать тебе твои недостатки? Говорят, он довольно жестоко поступил с одним парнишкой, но я уверен, что тебе повезет больше. Я хочу, чтобы ты был счастлив. Я действительно этого хочу, правда, — улыбка во все лицо почти скрыла ненависть в его глазах.

В этот момент в холле послышались шаги, и в дверях появился темноволосый юноша. Шоу воскрес из мертвых:

— Входи, Питер, выпей с нами кофе. Джим задержался, чтобы попрощаться.

До Салливана Джим не знал человека, которому собственные страдания доставляли бы такое странное наслаждение. Преследуемый неудачами, профессиональными и личными, не умея выпускать пар, как это делал скандалист Шоу, Пол Салливан имел одну отдушину, писательство. Но даже в своем творчестве он был так расчетлив, так сдержан, что в его книгах присутствовала лишь едва заметная горечь, легкое недовольство миром, который в общем-то был не так уж суров к нему. У него были заботливые родители, пока в шестнадцать лет он не порвал с католицизмом. Его тогда долго уговаривали, но он был непоколебим. Даже семейный духовник отступился от него, изумленный таким неожиданным отступничеством. Никто не подозревал, что он отказался от церкви из-за своего гомосексуализма. Долгое время пытался он изгнать этого дьявола из своего тела, яростно требуя от бога, чтобы тот избавил его от этой противоестественной наклонности. Он непрерывно молился, но, когда в конце концов Бог предал его, он обратился к черту. Он изучал книги по магии, отслужил черную мессу, пытался продать свою душу дьяволу, чтобы только освободиться от похоти. Но и дьяволу он тоже оказался не нужен. И тогда Пол Салливан отрекся от религии вообще. Какое-то время Пол был счастлив, по крайней мере Салливан доказал себе, что может быть свободным. Однако счастье его было недолгим. В школе он влюбился в молодого спортсмена. Прошло несколько месяцев, прежде чем он решился заговорить с ним. А за эти месяцы он только и мог, что сидеть рядом с ним в классе, смотреть, как он играет в бейсбол, и ждать. Наконец однажды вечером, когда все ушли домой, они встретились возле школы. Парень заговорил первым. После этого все шло как по маслу. Хотя Пол был хрупким и застенчивым, все принимали его как мальчишку. Все знали, что он много читает, и за это его уважали, а потому спортсмен, подружившись с ним, не терял своей репутации. Так все оно и началось. Вместе они проводили сексуальные эксперименты, и Пол был счастлив как никогда после этого, и вполне был удовлетворен тем, что и небо и ад забыли о нем. Но на следующий год все изменилось. Спортсмену нравились девушки, а он в свою очередь нравился им. Потому Пол был покинут и страдал. Он стал еще более застенчивым, еще более замкнутым. Он ни с кем не дружил. Родители беспокоились за него. Мать Пола была уверена, все его несчастья из-за того, что он отказался от Бога и церкви. Он не стал ее разубеждать. Ведь не мог же он рассказать ей, что разделило его с остальными и внушило какое-то смутное ощущение превосходства над гетеросексуальным миром, пусть и основывавшееся всего лишь на том, что у него была тайна, о которой они не могли догадаться, свое виденье мира, им не доступное. Но в то же время он ненавидел себя за то, что без тела другого мужчины он не мог чувствовать себя совершенным. Он нравился женщинам. В особенности женщинам постарше. Они были добры к нему, и в результате он хорошо изучил женщин. Тогда как его сверстники пока изучали всего лишь девичьи тела. Но это знание дорого ему обошлось. В какой-то момент у этих милых собеседниц появлялась мысль, что за доверительными разговорами может последовать продолжение. Почувствовав эту перемену, он пускался в бегство.

В семнадцать лет Пол уехал в Гарвард. Впервые в жизни оказался он в атмосфере терпимости. Вскоре он обзавелся друзьями, все они хотели сочинять книги. Под их влиянием он с головой ушел в сочинительство. Когда отец предложил ему поступить в школу бизнеса, его реакция была такой бурной, что этот вопрос никогда больше не поднимался. В колледже Пол написал свой первый роман, о молодом человеке, который хотел стать романистом. В те годы популярностью пользовался Томас Вулф. Роман был отвергнут всеми издательствами, которым Пол его предлагал. Он также писал стихи, и некоторые из них были опубликованы в маленьких журнальчиках. Пол уверовал в свой поэтический талант, и покинул Гарвард, так и не получив степени. Он порвал все связи с семьей, отправился в Нью-Йорк и, перебиваясь случайными заработками, написал роман об ожесточенном молодом человеке, который перебивается случайными заработками в Нью-Йорке. Роман естественно получился незрелым, с марксистскими идеологиями, и лишь неприязнь к католицизму была подлинной. Книгу опубликовали, и он приобрел репутацию многообещающего молодого человека, живущего в Нью-Йорке, просто кишащем многообещающими молодыми людьми. Однажды он попытался взбунтоваться против собственной природы и женился на девушке одних с ним лет. Ничего путного из этого не вышло. Женское тело вызывало в нем отвращение, ему нравились лица женщин, но не их тела. Ребенком он однажды увидел, как раздевается его мать, и вид ее дряблого тела привел его в ужас. С тех пор все женщины вызывали у него ассоциацию с матерью. Не только табу, но и нечто неэстетичное. Жена ушла от него, и брак был расторгнут. У Пола было множество связей, одни из физической потребности, другие от скуки, а немногие по любви или оттого, что он считал любовью. Все они заканчивались плохо, и он не понимал почему. Конечно мужчины, которых он любил, были простоватыми бисексуалами, обычно спортивного типа. Они предпочитали тихую гавань семейной жизни пикантным наслаждениям гомосексуальных связей, поэтому Пол стал наведываться в те бары, где всегда можно было найти парня, готового провести с ним ночь за деньги, и своим равнодушием причинить ему ту боль, к которой он уже успел привыкнуть и в которой втайне нуждался.

Он жил один и почти ни с кем не встречался. Он много путешествовал и писал романы. Он вкладывал в них все. Но результат был неутешительным. Его книги хвалили, но всерьез не принимали. Он зарабатывал достаточно, чтобы хватало на жизнь, но числился в середнячках. Он искренне презирал плохие романы, которые шли нарасхват, но по секрету завидовал их авторам. Пусть их ругала критика, но деньги они зарабатывали немалые. И все же он продолжал писать. А что ему еще оставалось? Настоящей жизни у него быть не могло, только ее эрзац — писательство. Становясь старше, он преднамеренно все шире открывал себя страданию. Он как бы подпитывался им, даже становился сильнее. Но горечь никогда не оставляла его, и в глубине души он по-прежнему был все тем же мятущимся мальчишкой, который когда-то отслужил черную мессу. Он был убежден в том, что дьявол рано или поздно наградит его беззаветной и взаимной любовью. С мужчиной или женщиной — ему все равно. За это он был готов отдать свою душу. Со временем Пол настолько привык к жизни без любви, что ему пришлось подыскивать для себя новые и более изощренные мучения. И вот он решил последовать за теми легендарными проклятыми душами, которые продали свое искусство золотому тельцу и отправились в апельсиновые рощи Калифорнии. После долгих переговоров — продавать себя занятие нелегкое — одна из киностудий согласилась заплатить ему ту цену, которую запрашивал его агент. И Пол переехал в Голливуд, где впал в отчаянье, обнаружив, что очень даже доволен собой. К счастью, вскоре он встретил Джима, и сразу же снова почувствовал себя уязвимым. Их связь выглядела многообещающе и открывала перед ним безграничные возможности для самоистязания. После разрыва с Шоу Джим и Салливан перебрались в Новый Орлеан. Они остановились в большом отеле в современной части города и принялись исследовать французский квартал с его узкими грязными улочками, низенькими зданиями, железными мостками, длинными окнами со ставнями и, конечно же, с тысячей баров и ресторанов. Особенно на Бурбон-стрит, где ни днем ни ночью не умолкали звуки джаза и где ни на минуту не прекращался круговорот. Моряки с кораблей и фермеры в поисках чернокожих девиц с колючими волосами. Девицы хихикали, бросая откровенные взгляды, и обещали доставить удовольствие.