«Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII – начало XX века - Владлен Измозик

В Коллегию иностранных дел 18 марта 1742 года по инициативе кого‐то из ее руководителей (то ли канцлера Карла фон Бреверна, то ли А.П. Бестужева-Рюмина) был зачислен ученый-математик Х. Гольдбах – в качестве специалиста по дешифровке дипломатической переписки. Копированием корреспонденции как знаток иностранных языков занимался по совместительству библиотекарь и советник канцелярии Академии наук И.И. Тауберт229. Первых успехов в дешифровке Гольдбах достиг спустя примерно год. 30 июля 1743 года он представил Бестужеву-Рюмину пять дешифрованных писем, 2 августа – также пять писем, 10 августа – два письма, 20‐го – пять писем, 27‐го – два письма, 30 августа – два письма. Только за июль – декабрь 1743 года было дешифровано 61 письмо «министров прусских и французских дворов»230. В Архиве внешней политики сохранились перлюстрированные материалы переписки иностранных посланников, находившихся в российской столице: английских, французских и шведских – с 1742 года, австрийских, голландских, датских, прусских – с 1743‐го, саксонских – с 1744‐го, польских – с 1749‐го, турецких – с 1750 года231. Секретные чиновники регулярно информировали начальство о корреспонденции иностранных дипломатов, проходившей через Выборгский, Московский, Петербургский почтамты, и кратком ее содержании. С 19 мая по 31 июля 1749 года было подано сорок таких реестров232.

В ряде случаев императрица отдавала прямые распоряжения о перлюстрации переписки тех или иных иностранцев, находившихся при российском дворе. Неудивительно, что 20 июня 1745 года, за два месяца до свадьбы наследника Петра Федоровича (будущего Петра III), вице-канцлер М.И. Воронцов получил от императрицы Елизаветы Петровны следующую записку: «Друг мой Михайла Ларивонович. Прикажите… наикрепчайше смотреть письма Принцесины [будущей Екатерины II] и Брюмеровы [Отто Фридрих Брюммер – обер-гофмаршал великого князя Петра Федоровича], также и Королевского Высочества Шведского, какие они интриги имеют»233. Из перлюстрированных писем Елизавете стало известно, что мать Екатерины, княгиня Иоанна-Елизавета, приехавшая в 1744 году с дочерью в Россию, согласилась быть осведомителем короля Пруссии Фридриха II. В результате принцессе Ангальт-Цербстской с трудом удалось оправдаться, а матушку ее выпроводили домой.

Еще одной громкой историей, основанной на перлюстрации, стало в те же годы дело маркиза Шетарди. Французский посланник в России, впервые приехавший в Санкт-Петербург 15 декабря 1739 года, считался личным другом императрицы. Он поддерживал Елизавету, когда она, дочь Петра Великого, жила под постоянным страхом опалы при дворе сначала Анны Иоанновны, а затем младенца Ивана Антоновича. Реальная претендентка на престол могла бояться ссылки, насильственного пострижения в монахини или заключения. Именно Шетарди наряду со шведским послом Э.М. Нолькеном с конца 1740 года через личного врача цесаревны Иоганна Лестока вступил в переговоры с Елизаветой, обещая ей поддержку в борьбе за престол. И хотя переговоры эти были не слишком результативными, а сам переворот 25 ноября 1741 года оказался для французского посланника сюрпризом, Шетарди поспешил представить себя чуть ли не душой заговора. Он действительно стал своим человеком в Зимнем дворце. При отъезде Шетарди из России в сентябре 1742 года Елизавета Петровна наградила его орденом Андрея Первозванного, табакеркой со своим портретом, щедро изукрашенной драгоценными камнями, а также перстнем с бриллиантами234. В декабре 1743 года маркиз вновь появился в столице России в качестве чрезвычайного посланника. Ему было поручено добиваться заключения союза с Россией против Австрии. Главное препятствие он усматривал в позиции руководителя внешней политики страны – Алексея Петровича Бестужева-Рюмина. С помощью Лестока и уже упомянутого Брюммера Шетарди стал плести интриги против российского канцлера. Но в результате в эти сети попал он сам.

Оказалось, что с начала 1744 года все донесения Шетарди в Париж тщательно перлюстрировались. Не спасли даже шифры, которыми велась переписка. Криптограф Х. Гольдбах в январе 1744 года писал Бестужеву-Рюмину:

Милостивый государь мой! Принося Вашему сиятельству первые плоды третьяго цифирного ключа, надеюсь, что вместо нарекания мне какого‐либо в том медления, паче моей поспешности удивляться причину иметь будут, ежели когда‐нибудь соизволено будет сличать самой ключ с разобранными письмами и когда усмотрится, что потребно было каждое число или каждую цифру весьма прилежно свидетельствовать, нежели возможно было познать содержание хотя б одного письма. Но понеже сия работа уже сделана, то я в состоянии нахожусь, в день по одной пиесе разобрав, отдавать, ежели я, однако ж, другими делами от того отторгнут не буду. Что же касается до четвертого и пятого ключей, от которого я еще несколько штук [писем] в руках имею, то оныя ключи несравненно труднее первых нахожу…

20 марта того же года было направлено новое донесение:

Понеже я в четвертой цифире успех возымел, того ради я в состоянии буду вашему сиятельству не токмо по пиесе [письму] на день из тех, которая с оною сходство имеют, возвращать. <…> А ныне я разбираю пятую цифирь, которая по всему виду гораздо важнейшие пиесы откроет; но всепокорно ваше сиятельство прошу мне по меньшей мере две недели сроку дать, дабы я себя в состояние привесть мог вам такой опыт представить, который бы вашей апробации достоин был235.

Всего Гольдбах дешифровал 69 донесений министру иностранных дел Франции д’Алиону и ответов на них, а также письма Шетарди генералу Тейлю.

Между тем Шетарди, видимо, был настолько уверен в своем положении и невозможности прочитать его шифр, что ничего подозрительного не замечал. В донесениях в Париж он, раздосадованный отсутствием каких‐либо успехов своей миссии, начал все чаще критически отзываться не только о советниках императрицы, но и о ней самой, ее привычках и образе жизни. Например, 24 декабря 1743 года он писал: «…и так она леность по делам имеет, что для избежания труда думать, она лучше любит пореже ее министров принимать». 22 марта 1744 года маркиз сообщал в Париж: «…любовь [к] самыя безделицы, услаждение туалета четырежды или пятью на день повторенное и увеселение в своих внутренних покоях всяким сбродом… все ея упражнение сочиняют [составляют]». Одновременно он неоднократно высказывал надежду на устранение вице-канцлера. В частности, в одном из писем Шетарди сообщал: «Пункт о низвержении вице-канцлера еще в состояние не приведен, но мы много надеемся»236.

Однако трудность состояла не только в дешифровке. Дипломаты свои письма обычно пересылали в конвертах, которые прошивались ниткой и опечатывались. Письмо могло содержаться и в двойном конверте, также прошитом и опечатанном. О трудностях перлюстрации можно судить по письмам петербургского почт-директора Ф. Аша А.П. Бестужеву-Рюмину. Аш рапортовал 29 февраля 1744 года:

Покорнейше доношу, что я не премину списываемые унтер-библиотекарем Таубертом копии с оригинальными письмами прилежно сличать и находящиеся иногда погрешности в письме или цифири переправлять… Не меньше ж я и пробу хотя делал, возможно ли заклеенные письма вскрыть, не повредя приметным образом куверта. Чего ради я подобно тот куверт сам заклеивал и оно, паки высушедши наперед, паки вскрыть старался, но как без мочения до того достигнуть нельзя, то бумага не токмо зело замаралась, но и со всякою удобовымышленною субтильностью [предосторожностью] однако ж таким образом вскрыть возможно не было, чтоб оной куверт по некоторым местам не изодрался. И тако по сей мне неудачной пробе заключать можно, что таковые заклеенные куверты без подания о том явных знаков вскрывать нельзя…

В другом письме Аш подробно описывал процесс перлюстрации трех пакетов, один из которых был отправлен прусским посланником бароном А. фон Мардефельдом в Берлин, другой – секретарем посольства Варендорфом в Кенигсберг и третий – сотрудником посольства Латдорфом к брату в Ангальтенбург. Руководитель перлюстрации докладывал:

Последние два письма без трудности распечатать было можно, чего ради и копии с них при сем прилагаются. Тако же де куверт в придворный почтовый амт [почтамт] в Берлин легко было распечатать, однако ж два в оном письме, то есть к королю и в кабинет, такого состояния были, что, хотя всякое… старание прилагалось, однако ж… отворить невозможно было <…>: куверты не токмо по углам, но и везде клеем заклеены, и тем клеем обвязанная под кувертом крестом на письмах нитка таким образом утверждена была, что оный клей от пара кипятка, над чем письма я несколько часов держал, никак распуститься и отстать не мог. Да и тот клей, который под печатями находился (коли хотя я искусно снял), однако ж не распустился. Следовательно же, я к превеликому моему соболезнованию никакой возможности не нашел оных писем распечатать без совершенного разодрания кувертов237.