Эволюция эстетических взглядов Варлама Шаламова и русский литературный процесс 1950 – 1970-х годов - Ксения Филимонова

силу тяжелого жизненного опыта его отношение к оттепели было довольно сдержанным, с другой – в этот период он спешил записать все, что накопилось за долгие годы заключения, – «Колымские рассказы» и множество стихов. Оттепель с ее дискуссиями, невероятной популярностью поэзии, расцветом литературных журналов более всего напоминала Шаламову 1920-е годы, которые во всех воспоминаниях остались для него главным периодом жизни, формирования взглядов и его самого как писателя. Именно поэтому он добивался публикации материалов о А. К. Воронском и «Красной нови» в журнале «Москва», считая, что далеко не вся правда о 1920-х была сказана. Переписка и встречи с Пастернаком, кумиром и моральным авторитетом, стали для Шаламова подтверждением верности выбранного пути – Пастернак разговаривал с ним на равных, без снисхождения, как с поэтом. И наконец, в эти годы Шаламов предпринимал первые попытки сформулировать свою эстетическую позицию, категорически не совпадающую с текущей литературной повесткой и впоследствии выросшую в теорию новой прозы.

Глава 3

Поздняя оттепель: несбывшиеся надежды

Круг чтения и литературные связи Варлама Шаламова в эпоху поздней оттепели

Круг чтения Варлама Шаламова в 1960-е годы реконструируется по архивным материалам: записям в тетрадях, упоминаниям авторов и названий произведений в переписке, устным свидетельствам[26]. Записи представляют большой интерес и вместе с тем большую сложность: они часто не имеют точной датировки, обычно на обложках имеется надпись «60-е». Эти записки, которые с оговоркой можно назвать «записными книжками»[27], выполнены в школьных тетрадях простым карандашом. Некоторые даты можно реконструировать по времени описываемых событий, иногда – по вырезкам из газет, вклеенным Шаламовым в тетради, также – по датам журнальных публикаций литературных произведений, на которые отзывался писатель. Однако имея дело с микрофильмами, которые доступны в РГАЛИ, достаточно сложно определить порядок записей, их систематизацию. Кроме того, большую проблему составляет существенное ухудшение почерка писателя со второй половины 1960-х годов из-за прогрессирующей болезни. Некоторые записи нечитаемы, в ряде документов есть пометки (попытки расшифровки) рукой И. П. Сиротинской.

Большая часть описываемых документов опубликована, хотя и не всегда в том виде, в котором они представлены в архиве. В частности, заметки «О прозе», «О новой прозе», «О моей прозе», опубликованные как литературные эссе, являются отрывочными записями или выдержками из писем. Письма публикуются в основном по черновикам Шаламова, беловые варианты, отправленные адресатам, отсутствуют или недоступны исследователям (в частности, письма из архива А. И. Солженицына).

Записи Шаламова в тетрадях 1960-х годов отражают реакцию на многие события литературной, культурной и спортивной (почти никогда – политической) жизни в СССР, которой он активно интересовался. Они содержат также два важных для нашей работы момента: информацию о том, что составляет круг чтения самого Шаламова в этот период, и рекомендации произведений, которые, по его мнению, должен читать писатель и поэт.

1960-е годы были очень продуктивными для писателя. Несмотря на болезнь и полученную инвалидность, он много читал, постоянно ходил в Ленинскую библиотеку[28], много писал, опубликовал три сборника стихов в издательстве «Советский писатель» и один рассказ («Стланик») в журнале «Сельская молодежь» в 1965 году, работал внештатным рецензентом в журнале «Новый мир». У Шаламова был широкий круг общения, что отражено в его переписке, хотя она становится менее объемной по сравнению с 1950-ми годами. С одной стороны, в ней больше нет необходимости, так как Шаламов жил в Москве и мог общаться с друзьями и знакомыми лично. Часть переписки все же сохранилась, что можно объяснить состоянием здоровья писателя: из-за болезни ему было сложно передвигаться по городу, а из-за глухоты он не мог общаться по телефону. Письма являлись не только средством коммуникации, но и способом сформулировать важные мысли. Случалось, что Шаламов писал письма и передавал их адресатам при встрече. В 1965 году он участвовал в мандельштамовском вечере в МГУ, который вел И. Эренбург, и читал рассказ «Шерри-бренди».

Отдельного внимания заслуживает сюжет с появлением В. Шаламова на советском телевидении. 16 мая 1962 года Шаламов читал три стихотворения из сборника «Огниво» [Шаламов 1961] в передаче «Новые книги» первой программы. Рассказ об этом событии мы находим в двух письмах Шаламова к О. С. Неклюдовой: одно датировано 9 мая, второе – 16 мая 1962 года. Эти документы важно представить целиком по нескольким причинам. Во-первых, они еще не открыты исследователями, находятся в неразобранной части архива О. С. Неклюдовой. Во-вторых, в биографии В. Шаламова, опубликованной в серии «Жизнь замечательных людей» (автор В. Есипов), это событие упоминается вскользь, с кратким сообщением о том, что запись не сохранилась. Однако по подробному описанию Шаламова можно восстановить обстоятельства этой съемки и отношение к публичному чтению своих стихов, что расширяет и дополняет биографию писателя. В первом письме он сообщал о подготовке к передаче, отборе стихов:

Москва, 9 мая 1962 года[29].

Дорогая Оля. Милое твое письмо получил еще вчера, но отложил ответ на сутки по причинам важным: ждал ответа от телевизионного театра. Н. Н. Успенская позвонила вчера и через Зин. Ал-дровну сообщила, что передача будет 16-го мая, а мне надо явиться в театр. Я вчера и сегодня ездил для того, чтобы выбрать стихи и встретиться с режиссером. На передачу уже есть календарная программа (вырезку тебе посылаю). Вступительное слово сделает Борис Абрамович Слуцкий – лучшее, что я мог бы ждать и желать. Я буду читать три стихотворения: «Память» (далась им эта «Память»), «Сосны срубленные» и «Камею» («Камею» – в полном варианте, а «Сосны» в книжном). Кроме этого, наш знакомый Юра Колычев, который ходит у них в главных чтецах – прочтет «Оду ковриге хлеба» и решили еще – «Шесть часов утра». Но сегодня «Шесть часов утра» заменили другими стихами – из тех, что я читал в Доме писателей – «Вырвалось писательское слово».

В телетеатре не хотят, чтобы я читал по бумажке, по книжке, а я ведь своих стихов не учу, читаю редко, а следовательно, плохо помню. Помню хуже, чем Пушкина, Блока. Это происходит (кроме того, что память ослабела) еще и по причине того, что в своем стихотворении всегда много отвергнутых вариантов вспоминается, которые невольно снова лезут в голову, а в чужом – только один канонический текст. Словом, я волновался ужасно, читая стихи эти, путал. Будет еще репетиция в студии на Шаболовке в день передачи. Очень, очень жалко, что тебя нет и не только потому, что посмотрела бы телевизор – это бесконечно важно. Я ведь ничего не слышу, а длительная езда отнимает все силы, и я чувствую себя много хуже, чем когда-либо за последнее время.