Око тайфуна - Сергей Переслегин

Модель Рыбакова, по-видимому, отвечает требованию устойчивости. Действительно, в посткапиталистическом обществе открытому неравенству людей всегда предшествует скрытое, прежде всего — неравенство в распределении информации. При наличии телепатического общения что-либо скрыть просто невозможно. Так исчезает самая основа социальной выделенности.

Можно рассуждать менее абстрактно. Абсолютная открытость общества приводит к тому, что каждый знает каждого. Знает и дурное, и хорошее. И тогда либо каждый должен быть абсолютным подлецом (именно абсолютным: любой современный негодяй предпочтет тысячу раз умереть, чем открыть окружающим — пусть таким же, как он — свои мысли и желания), либо подлецов не будет вообще. Телепатия приводит к определенному естественному отбору характеров.

С очевидным недоразумением связано слышанное мной однажды сравнение моделей Рыбакова и Ст. Лема. Определенное сходство книг действительно налицо. Впрочем, все «Возвращения» так или иначе похожи. Есть и некоторая общность главных героев, хотя постоянное чувство вины, которое испытывает Коль, заставляет вспомнить скорее Кельвина из «Соляриса», чем Эла Брегга. Во всяком случае, мир, который изобразил В. Рыбаков, принципиально отличается от мира «Возвращения со звезд». В реальности Лема люди просто не могут ненавидеть, убивать, насиловать. Они начисто лишены агрессивности. Бессмысленно оценивать их поведение, исходя из критериев добра и зла — такая оценка подразумевает свободу выбора, которой у бетризованных нет. В модели Рыбакова каждый волен выбирать свою судьбу. Другое дело, что нельзя скрыть свои мысли и поступки. Но никакого внешнего ограничения телепатия на человека не накладывает. Герои Лема напоминают Азимовских роботов с модифицированным Первым законом. (Помните? Робот не может причинить вред человеку.) Герои Рыбакова остаются людьми, способными не только любить, но и ненавидеть. «Неприязнь естественна для человека, так же, как и любовь, — подчеркивает ленинградский писатель, — стыдны не чувства — их сокрытие. Стыдно их стыдиться». Подчеркиваем еще раз главное отличие двух моделей будущего: у Лема отсутствует свобода выбора линии поведения, у Рыбакова эта свобода сохранена и умножена.

Вновь обратимся к судьбе Коля Кречмара. Одиночество его было нарушено приходом в заповедник компании ребят-студентов. Коль влюбляется в молодую художницу Симу Реброву, но это лишь углубляет его трагедию. Он чувствует себя бесконечно хуже остальных людей. Любовь почти переходит в ненависть, когда Сима показывает ему его портрет.

«На бумаге был он — не дед во сто лет, не то, чем он привык считать себя, как выглядит снаружи — там был Коль Кречмар, вывернутый наизнанку, выставленный всем на поругание вместе со своей поганой душой.

— Да не на поругание же! — отчаянно крикнула она, чуть не плача.

Он зарос неряшливой бородой, пытаясь спрятать в ней усталое насмерть, безнадежное лицо, но эта грязненькая тоска из-за того, что тебя понимают, выпирала наружу. Его глаза, когда-то быстрые, умные — там ясно чувствовалось, что они были такими — погасли, ушли внутрь, сузились, и на плесневелом взгляде застрял замасленный клок похоти. Все, что он знал о себе хорошего, было здесь. Но здесь было и все, что он знал о себе плохого и чего не мог позволить знать никому!

— Почему? — спросила она.

— Ч-что?

— Почему нельзя знать плохое, можно только хорошее?

Вот так. Ну попробуй, объясни… Или они действительно не столько улучшались, сколько учились понимать, принимать друг друга?»

Ребята уходят, и Коль заболевает от одиночества и сознания собственной ущербности.

«— Я умер, — говорит он врачу.

— Люди думают о тебе, — отвечает тот.

— Делать им нечего».

Но, по-видимому, не только плохое прикипает к душе. В конце концов Коль понимает, что «ложь не необходима для существования».

На этом заканчивается повесть «Мотылек и свеча». Мир выдержал главный экзамен на человечность — испытание чужаком с иной, устаревшей, системой ценностей. Мир сумел убедить Коля, сделать его своим. Собственно, это еще одно — главное — доказательство его устойчивости.

Так что же, модель Рыбакова совершенна? Он сумел описать нам счастливое будущее и решил основную проблему футурологии?

К сожалению, пока нет.

Дело в том, что мир повести «Мотылек и свеча» создан чудом — телепатией, возникшей ниоткуда.

Глава 2.

Перерождение

Власть исходит от народа,Но куда она приходит,И откуда происходит,До чего она доходит…

Чистая правда со временем             восторжествует,Если проделает то же, что             явная ложь.

Эта глава — о мире, в котором чуда не произошло. Повесть называется «Доверие». Время действия — то же, что и в «Мотыльке».

«— Что говорят в Совете? — спросил Акимушкин.

Ринальдо отнял ладони от висков и сложил на коленях.

— Совет не знает, — нехотя произнес он, видя, что гигантский Чанаргван… не собирается отвечать.

— Как не знает? — глаза Акимушкина широко распахнулись.

Чанаргван не отвечал, темнел, как скала в ночном тумане.

— Мы не отчитывались перед Советом, — процедил Ринальдо. — Для Совета эвакуация проходит успешно, по плану».

«— Планета работает на меня, а не на Совет! И она будет подчиняться мне, а не Совету, потому что сейчас не до Совета, у нас нет времени объяснять этим слюнтяям и болтунам, зачем мы убили сто тысяч народу и почему мы будем убивать их и дальше!!»

Я буду использовать много цитат. Иногда сокращать их, но не для сомнительного редактирования прекрасной повести — просто для ограничения объема статьи.

Итак, время действия то же, что и в первой книге В. Рыбакова. Сначала кажется, что и реальность аналогична. Только телепатии нет.

«На пороге стояла, уперев руки в боки, девчонка: свет, бивший ей в спину, высвечивал сквозь платье ее силуэт, и Дикки стал внимательно и не скрываясь рассматривать этот силуэт, а Гжесь, судорожно обернувшись на миг, вновь уставился в темноту, облизывая внезапно пересохшие губы.

— Легка на помине! — сказал Дикки бодро.

— Ну да! — ответила девчонка. — Буки, сидят тут, да еще, оказывается, мне кости перемывают. Чего вы скрываетесь?

— Да противоречие возникло, — объяснил Дикки, начиная смотреть девчонке в лицо. — Я его зову купаться, а он никак решиться не может, не хватает ему общества для любования красотами ночного рифа. Я, говорит, для него слишком неэстетичная натура…

— Прекрати! — прошептал Гжесь, но Дикки и бровью не повел.

— За такие разговоры в мое время вызывали на дуэль, — сказала девчонка и опустила руки. — Я бы на вашем месте, сэр Ричард, согнала бы плесень с этого тюхти.

— Идея! — воскликнул жизнерадостный Дикки и вскочил, проворно цапнув стоящие у стены шпаги.

— Сударь, я и не догадался бы, но прекрасная леди Галка открыла мне глаза на вашу подлую сущность! Галь, будь моим секундантом!

— Почту за счастье, — сказала Галка и села на верхнюю ступеньку, чинно сложив руки на коленях».

«Гжесь, яростно вздрогнув, как от пощечины, попытался сесть, но она с неожиданной силой удержала его и вдруг положила его голову к себе на колени. Он замер, перестав даже дышать, впившись затылком в гладкую прохладу ее кожи, в томительно атласное беспамятство.

— Лежите, рыцарь мой, вы еще слабы, — сказала Галка чуть напряженным голосом, держа его за плечи. Он медленно поднял руки и накрыл ее ладони своими.

Стало тихо. Дремотно шумел океан.

— Как здорово, что мы вместе летим, — прошептал Гжесь…»

«…и маленькая Земля, ошалев от счастья и восторга, летела сквозь пустоту пустот, крутясь волчком на одной ножке своей оси. И когда первые лучи пурпурного солнца, торжественно всплывавшего над светозарным, радостно распахнутым океаном, выхлестнулись из-за горизонта, ударили в берег, и деревья швырнули свои длинные тени на прохладный ковер песка, двум детям показалось, что это их Солнце, Солнце Их Дня, взошедшее лишь с тем, чтобы дать им видеть друг друга, любоваться друг другом, и это теперь надолго, навсегда… И не было поэтому в истории людей Солнца добрее и щедрее, чем Солнце Этого Утра».

Гжесь, Дикки и Галка погибли. Они были в числе тех ста тысяч народу, о которых говорил Чанаргван.

Ребята собирались участвовать в освоении Терры, землеподобной планеты одной из близлежащих звезд. И в официальной информации речь идет именно о колонизации, в ходе которой человечество должно обрести вторую родину и тем самым стать галактической расой. Размах операции грандиозен: каждый корабль несет сто тысяч человек, и стартовать они должны ежедневно. Треть человечества будет участвовать в первой волне колонизации. Отбор желающих — чисто медицинский: солнце Терры отличается от земного, поэтому, пока не будет разработана специальная прививка (дело двух-трех лет), лететь могут не все. Галка и Гжесь вошли в треть, Дикки тайком проник в звездолет, не желая покидать друзей. При включении нейтронных запалов звездолет взорвался.