Почти живые - Сергей Дышев

В дверях комнаты, как привидение, появилась мама. Она была бледна, ее подвижные глаза не находили себе места; взгляд женщины перебегал с внучки на дочь, потом на Глеба и так далее по кругу.

— В общем, так, — изо всех сил стараясь сдержать слезы, произнесла Ольга, с ненавистью глядя на Глеба. — Пошел вон отсюда! Пошел отсюда быстро, и так, чтобы я тебя больше никогда не видела. Чтобы твоего поганого духа здесь больше не было. Чтобы…

— Ольга… — ахнула мама и прикрыла рот рукой.

— Мамка, не прогоняй дядю Глеба! — капризно протянула Ксюшка.

— Я сказала! — жестко повторила Ольга и взяла со стола тяжелую хрустальную вазу для цветов.

— Да, — тихо ответил Глеб, кивая. — Конечно. Можешь быть спокойна. Я сейчас уйду… — Он осторожно убрал ручки Ксюши и погладил ее по головке. — Не грусти, малышка.

— Ты уходишь? — всхлипнула девочка.

— Ухожу. Но мы еще обязательно встретимся.

— Ты никогда больше с ней не встретишься! — сквозь зубы процедила Ольга. — Ты будешь гнить на нарах, подонок, и она тебя быстро забудет!

— Если бы это было самое страшное в моей жизни, — произнес Глеб и, схватившись за лицо, вдруг заплакал навзрыд. Слезы просачивались под ладонями, стекали на подбородок, плечи его содрогались.

— Ольга, как ты можешь… Это грубо! Это жестоко! — заволновалась мама и, как наседка к цыпленку, подлетела к Глебу.

— Он стрелял в Сергея, — глухим голосом ответила Ольга и запрокинула голову, изо всех стараясь удержать в глазах слезы. — Этот негодяй убил Сергея…

— Может, это какая-то ошибка? — Мама мучительно искала выход из трудного положения и не знала, обнять ей Глеба или не стоит.

— Нет, мама, это не ошибка, — ответил Глеб дрожащим голосом. — Это правда…

— Какая она тебе мама, дерьмо! — взвилась, словно от боли, Ольга.

— Господи… — прошептала мама, отступила от Глеба на шаг и трижды перекрестилась. — Вот беда-то какая…

Глеб совладал собой, хотя слезы все еще лились по его лицу. Широко раскрывая рот, словно вытащенная на сушу рыба, и глотая слезы, он принялся неточными движениями поправлять рубаху, галстук, застегивать пуговицы пиджака.

— Прости, Оленька, — изо всех сил мужаясь, сказал он. — Извини, что я посмел назвать Ирину Геннадиевну мамой. Прости. Так получилось. Не по злому умыслу, а от сердца. Я ведь никогда не знал своей мамы. В детском доме были воспитательницы, я их называл по имени-отчеству… Без злого умысла я произнес это слово… Видит бог, без злого умысла… Ирина Геннадиевна очень близкий для меня человек…

— Проваливай! — глухо произнесла Ольга.

— Не говори так, дочь! — взмолилась мама. — У меня сердце разрывается все это видеть и слышать!

— У меня тоже…

— Я уйду, — затягивая галстук потуже, произнес Глеб. — Я, конечно, уйду. Все равно мне с таким грузом больше не жить. Я тюрьму восприму с облегчением. Но не стану замаливать грех. Потому что… потому что я не мог поступить иначе. И если время повернуть вспять, я снова бы выстрелил…

— Я сейчас кину в тебя вазу, — произнесла Ольга.

— Погоди, — часто дыша, словно после продолжительного бега, ответил Глеб. — Дай мне все сказать. Другого случая уже не будет… Я тебя, Оленька, чисто и искренне любил много лет подряд. И сейчас я тебя люблю больше своей жизни. Ты, твоя мама и твоя дочь — это для меня все: и смысл, и суть, и радость жизни. Я впустил вас в свое сердце сразу и навсегда, как взрыв, как океанскую волну…

— Меня тошнит от твоих слов, — процедила Ольга.

Мама начала всхлипывать. Не сдержавшись, она прижалась к груди Глеба, щедро поливая ее слезами.

— Моя вина только в том, — продолжал Глеб, сглатывая слезы, — что я, дурак, пытался казаться тебе совсем другим человеком, чем был на самом деле. Я наивно полагал, что ты крепче меня полюбишь, если я стану богатым, сильным, уверенным в себе. И я лез из кожи вон, чтобы крепко встать на ноги, чтобы сделать себе карьеру. Я — ха-ха, это смешно, очень смешно! — часами стоял перед зеркалом, отрабатывая громкий голос, волевой взгляд и тренировал смелое выражение лица. А на самом деле я как был, так и остался слабым, легкоранимым и впечатлительным человеком. Только ты об этом не знала. Ты не знала, каких усилий мне стоило корчить из себя преуспевающего и самодовольного бизнесмена. Я жил только одной мыслью и надеждой на то, что ты станешь моей. Я готов был в лепешку расшибиться, чтобы сделать тебя счастливой…

— Глеб, — прервала его Ольга измученным голосом, — я ненавижу тебя. Я не могу больше тебя слушать. Уходи быстрее!

Она обессиленно опустилась на диван. Ее знобило. Мама вытирала краем фартука слезы.

— Еще два слова, — пообещал Глеб. — Я не буду прятаться от милиции. Зачем? Какой смысл жить на этой планете, среди этих людей, если у меня не будет тебя? Я до последнего надеялся, что смогу завоевать твое сердце. Мне казалось, что наше счастье совсем близко, можно протянуть руку и потрогать его… Но тут появился он, этот парень. Оленька, я сразу почувствовал, как он выталкивает меня из этой жизни, как отрывает нас друг от друга, как раздавливает меня. Он сильный, высокий, у него на груди ордена, а за плечами — война. Куда мне с таким тягаться? Но ведь он отбирал мое, то, что ему не принадлежало! — Глеб зажмурил глаза, потряс головой, и на его щеки снова выплеснулись слезы. — И я понял, что мы вдвоем… что нам…

Он не договорил, слезы начали душить его. Мама запричитала:

— Глебушка, ну не убивайся же ты так! Не кори себя!

— Что толку, мама… — прошептал Глеб, бережно отстраняя от себя женщину. Ксюшка захлопала мокрыми глазами, шмыгнула носиком и погладила Глеба по рукаву.

— Мне тебя жалко… И зайка плакать будет…

— Прощайте, — прошептал Глеб. — Простите, если сможете…

Он уже повернулся, чтобы выйти в прихожую, как в дверь позвонили. Мама встрепенулась, оглядела комнату, будто выбирала, кому можно было бы поручить открыть дверь, приложила палец к губам и на цыпочках вышла в прихожую. Она с опаской приблизилась к «глазку», как к дулу пистолета, и тотчас отшатнулась от него.

— Это милиция! — прошептала она, округлив глаза.

Глеб вздрогнул и непроизвольно прижал руки к груди, словно защищался от удара. Он выглядел так, словно палач вел его на эшафот: голова безвольно опущена, плечи приподняты, в глазах — покорность судьбе и жалкий страх. Ольга вскинула голову, резким движением смахнула с лица слезы и как-то странно взглянула на Глеба. В ее взгляде можно было заметить и мстительный огонек, и легкое недоумение, словно она хотела сказать: что, уже? так быстро? вот и все?

Мама вышла из оцепенения первой, отреагировав быстро и неожиданно. Она схватила Глеба за руку и потащила его за собой в детскую комнату. Казалось, Глеб плохо понимал, что происходит, и ничего не спрашивал, не сопротивлялся. Мама второй раз метнулась в прихожую, сорвала с вешалки куртку Глеба, подняла с пола его ботинки и закинула все это в детскую. Ксюшка развеселилась, как от забавной игры, запрыгала и захлопала в ладоши. Мама мельком глянула на себя в зеркало, смахнула со лба челку и открыла дверь.

Ольга с поразительным спокойствием наблюдала за происходящим. Она не сопереживала маме, не следила с напряженным злорадством за вошедшим в квартиру милиционером и не испытывала досады от того, что в самый последний момент Глебу удалось ускользнуть от справедливого возмездия. Можно было подумать, что она смотрит вялотекущий телевизионный сериал, и смотрит только потому, что нечем заняться в скучный вечер. Глаза ее были пусты, губы расслаблены.

Милиционер был мокрым с головы до ног. Он провел под дождем не один час. Под его ногами на ламинированном паркете расползалась мутная лужица.

— Скажите, Ольга Николаевна Герасимова здесь живет? — спросил он, зачитав фамилию по бумажке.

Ольга поднялась с дивана, встала в дверях комнаты, скрестив на груди руки.

— Я Ольга Герасимова.

— Если не ошибаюсь, вы были свидетелем…

— Да.

— В таком случае я должен задать вам несколько вопросов.

Мама засуетилась и как бы нечаянно наступила Ольге на ногу. Из детской выглянула Ксюшка, посмотрела на милиционера. Тот ей подмигнул, и Ксюшка ретиво, как ящерица, исчезла у себя.

— Проходите в комнату, — любезно заворковала мама. — Ничего, ничего, не надо снимать ботинки. Нам все равно убираться.

Она кидала короткие, как молния, взгляды на дочь, и в этих взглядах была мольба. Милиционер прошел в комнату, сел на край дивана. Ольга — напротив него, в кресло. Не успел милиционер раскрыть рот, как Ольга спросила:

— Он жив?

— Пока да, — ответил милиционер и наконец снял фуражку. Оказывается, под ней скрывалась чистая, как яйцо, лысина и ребристый от множества морщин, высокий лоб. — Врачи борются за его жизнь.