Хозяйка города - Мария Чурсина

Она не строила из себя партизана и не слишком желала выгораживать Вету вместе с Антонио, но она знала — стоит ей заговорить, проболтаться о самой незначительной мелочи, и следователь, как за ниточку, вытянет из неё столько, что хватит на самое жуткое обвинение.

Впрочем, качать права и требовать адвоката тоже бессмысленно: в их городе военные свои дела решали сами. Так уж повелось, что ни полиция, ни судебная система не рисковали влезать между Центром и поисковиками. Сегодня встанешь на пути поисковика, а завтра в твой дом явится чёрная аномалия, пройдёт через стену и сожрёт всех, не оставив ни крови, ни трупов. Доказывай потом — кому, что?

Следователь ждал. По его лицу Надя читала — ведь прекрасно знала все эти стратегии изнутри — он готов ждать и час, и два, и восемь. Столько, сколько она попытается выдержать. Можно неделю или месяц.

Человеческий организм имеет вполне определённый предел прочности. Однажды она сдастся и всё расскажет, и всё подпишет, и примет на себя все преступления, лишь бы закончить пытку.

В его руках — то ли чётки, то ли россыпь мелких брелоков, сцепленных друг с другом кольцами. Свет слишком бил в глаза, чтобы она смогла разглядеть точнее. Но его руки нервные и ни секунды не лежат спокойно. А её руки — устало опущены на край стола — бледные, в царапинах, в следах чернил и городской пыли.

— То есть вы хотите сказать, что не были на набережной?

Если она сознается — следователь вытянет из неё всё остальное. Если соврёт, что не была, а видеозапись всё-таки существует, он поймает её на вранье. Надя сгорбилась, глядя в стол.

— Я этого не говорила. И не говорила, что была. Я ничего не говорила. Запишите в протокол именно так.

Она прикрыла глаза. Факт в том, что вытащить её отсюда способен только Антонио. А если он не сможет — о боже-боже, вдруг он даже не захочет, — то её спасёт разве что чудо. Не стоит даже загадывать.

Это в сказках говорится, что чистосердечное признание облегчает меру наказания. Нет, ни капли. Разве что — приближает исход. Впрочем, иногда это тоже делает жизнь легче.

Следователь царапал что-то плохо пишущей ручкой на листе бумаги. Он не торопился, куда ему было торопиться. Белая лампа высвечивала чернильные строчки, и Надя не могла разобрать ни буквы, как ни щурилась.

Она играла со следователем в слова, пока не вымоталась совершенно. Он делал вид, что не устал, но костистые пальцы дёргали странные чётки, едва не разрывая металлические кольца.

Тлеющие апельсины — вот чем пах её страх. Он шаг за шагом прокрадывался в душу. Надя молчала, разглядывая край стола. В особенно глубоких царапинах набилась пыль и запеклась старая кровь. Кровь и тлеющие апельсины. Предчувствие уже жгло изнутри, но ещё не обернулось в догадку.

В комнату вошли ещё двое. Надя видела только ноги в форменных брюках и начищенные ботинки. Заглядывать им в лица ей не хотелось. Следователь поднялся и вышел вместе с ними, и бормотание за дверью быстро заглохло.

Дверь снова открылась, и вошёл следователь. Хлопнул об стол толстой папкой с делом, но садиться не спешил. Надя подняла глаза: следом за ним в комнату вошла женщина в тонком летящем плаще. Неслышный стук каблуков по звукоизолирующему полу Надя ощутила всем телом.

Она села на место следователя, хотя и брезгливо поджала губы. Это было не самое приятное место, не самое приятное время — на часах с запястья пришелицы Надя рассмотрела время. Половина третьего ночи. Ещё пара часов, и над рекой займётся рассвет.

— Может быть, ты расскажешь им всё, чудовище?

Чёртовы жжёные апельсины. Мама принесла их с собой — так пахли её волосы и просторные рукава блузки. Вычерненные ресницы и высветленные губы.

Надя выдохнула и откинулась на спинку стула, чтобы сделаться подальше. От апельсинов — а может, от недосыпа — слезились глаза.

— О чём ты? Ничего не понимаю.

Прежде чем старые обиды рванули наружу, Надя успела увидеть на её лице испуганное нетерпение.

— Хватит ломать комедию! Ты понимаешь, насколько всё серьёзно? Ты не была там, а я была. Двадцать пять лет назад. Это жутко, можешь поверить. Он уничтожал нас! Почему ты ведёшь себя, как обиженный детсадовец? Ты обязана повзрослеть.

Надя не испугалась этой вспышки: разговоры на повышенных тонах, впрочем, как и холодные, сквозьзубные отговорки, для них были нормой.

— Я хочу вернуться в камеру, — сказала она, поймав взгляд следователя. — Я имею на это право после трёх часов допроса.

Он глянул на часы. Выполнять её просьбы он, конечно, не торопился, и Наде некому было жаловаться. Но чем больше они на неё давили, тем меньше ей хотелось сдаваться.

— Лучше бы вы начали с нами сотрудничать. Я бы посодействовал, чтобы вас отпустили под подписку.

Надя слишком устала, чтобы злиться.

— Я сотрудничала с вами, или вы не заметили? Я сама приехала на набережную, чтобы поймать фантом. А теперь вам что ещё нужно? Из этого застенка я точно никого не поймаю. — Она резко дёрнула головой, обозначая своё зажатое в угол положение.

Руки мамы лежали неподвижно — таких идеальных рук не было ни у кого во всём мире. Если не считать торжественной бледности и вовсе не торжественной дрожи.

— Нам нужна помощь другого рода, — выдавил следователь. Вымучил из себя по слову, как будто это его пытали, а он мужественно держался.

— И какого рода? — Надя смотрела исподлобья. Свет резал глаза, а от жжёных апельсинов некуда было деваться.

— Ваши преподаватели говорили, что у вас есть способность призывать сущности. Нам необходимо, чтобы вы привели фантом города в одно строго определённое место.

Закрыв на мгновение глаза, Надя представила, что рассвет уже занимается над серыми водами реки. Над обрушенной набережной. Какая же долгая ночь.

— Это невозможно. Вы же понимаете, что это невозможно, правда? — Она нервно рассмеялась. Мама царапнула длинными ногтями по столешнице. — Это как если бы в институте я решала квадратные уравнения, а вы бы пожелали: докажи теорему Ферма. Это невозможно и это опасно для жизни. Не только для моей.

Мама смотрела на неё, не отрываясь. Морщинки залегли у уголков её идеальных губ, на переносице, и тонкая паутинка подёрнула виски. Но всё равно это была та самая Вера, которую преподавательница биологии так легко назвала первой красавицей класса. Та Вера, которая вместе со своими друзьями-идиотами вызывала первый фантом. Она-то конечно знала, чем всё может обернуться теперь, потому и дрожали её пальцы. А вот Надя не знала, потому ей было проще.

— Не беспокойтесь, о своих жизнях мы как-нибудь позаботимся сами, — монотонно отозвался следователь.