Кровавая гостиница - Поль Магален (Махалин)

– Этой ночью я, конечно, бредила, как и теперь, кажется, все еще продолжаю бредить, пугая тебя, моя добрая, преданная Флоранс. Но что тут поделаешь? Мой измученный ум все не может успокоиться и пытается разгадать эту зловещую тайну!.. Вот письмо Гастона, который написал из Страсбурга, что возвращается в свой замок, и почти одновременно с этим фермер из Валенкура сообщил, что отправляет ко мне моего крошку с человеком очень надежным, одним из своих друзей, с честным торговцем…

– С торговцем!..

– Я жду их обоих, и жду с болезненным нетерпением… Уже неделя прошла, а от них до сих пор нет никаких известий… Что, если произошел какой-нибудь несчастный случай… если случилось какое-то ужасное преступление…

Дениза почувствовала, как Флоранс задрожала всем телом.

– Но нет! Это же невозможно! — горячо продолжала она. — Гастон — такое честное, благородное сердце, дитя — невинная душа! За что же Бог может послать им несчастье!.. Я ведь увижу их, не правда ли?..

Флоранс едва смогла сдержать стон. Она поднялась на ноги и отвернулась, чтобы скрыть свое помрачневшее лицо. Дениза в изумлении воззрилась на юную подругу.

– Как странно… — прошептала она. — Я напугана, а ты меня не успокаиваешь; я в отчаянии, а ты не утешаешь; я страдаю, а ты даже не скажешь ни единого обнадеживающего слова…

Она, в свою очередь, встала и, приблизившись к Флоранс, которая непроизвольно отступила назад, воскликнула:

– Ты что-нибудь знаешь?..

Губы девушки дрожали, однако она нашла в себе силы проговорить достаточно твердо:

– Я ничего не знаю, клянусь моей бессмертной душой.

Дениза опустилась на стул и печально произнесла:

– Это правда. Ты и не можешь ничего знать. Прости меня, милая, я теряю рассудок…

Бедная женщина сидела совершенно разбитая. Взгляд ее то с немым вопросом устремлялся в пространство, то падал долу, а из глаз неудержимо лились тихие слезы. Флоранс стояла поодаль, погруженная в мрачные размышления. Вдруг со стороны деревушки при замке послышался какой-то шум, донеслись чьи-то крики. Дениза стала прислушиваться… кто-то бежал по дороге к павильону. Дочь сторожа нагнулась к окну и стала всматриваться в приближающуюся особу.

– Это Жервеза, — с удивлением сказала она. — Почему она так спешит и что могло случиться в Армуазе?

Отдаленный шум становился все громче с каждой минутой, словно тысячи голосов сливались в радостном гомоне. Жервеза, маленькая служанка Денизы, которую та посылала в деревню с каким-то хозяйственным поручением, влетела в дом словно пуля… Со сбившейся набок косынкой, в развязавшемся чепчике, в запыленных юбках, красная, запыхавшаяся Жервеза упала на первый попавшийся стул.

– Что там такое происходит? — спросила хозяйка.

– Ах! Милая госпожа, вот это история!..

– История?..

Служанка отерла передником разгоряченное лицо и вздохнула свободнее.

– И какая история! Всех на ноги подняла! А уж вы-то сами как удивитесь!..

– Что все это значит?..

– После такого продолжительного отсутствия!.. Я бы, конечно, ни за что его не узнала, ведь в ту пору была еще очень маленькой… Но в Армуазе все до единого его признали и провожают сюда. Он уже подъезжает. Я хотела первой сообщить вам приятную весть и всю дорогу бежала как сумасшедшая…

Дениза Готье прижала руку к истерзанному сердцу, которое затопила тревога, какой она век не испытывала.

– Боже мой! — прошептала она. — Неужели ты внял моей грешной мольбе?.. Я боюсь ошибиться… Что, если эта радость обманчива?..

Потом, преодолев душевный трепет, она приблизилась к девочке и спросила ее:

– Но кто же приехал и о ком ты говоришь, дитя мое?

– Э! Святая Мария! Добрая моя госпожа, о ком еще я могу говорить, если не о господине нашем?

– Нашем господине?..

– Он вернулся и идет сюда!

Шум приближался: становились слышны шаги толпы поселян и громогласные «виват!». Дениза молитвенно сложила руки и подняла глаза к небу в порыве бесконечной благодарности. Потом, обращаясь к Флоранс, произнесла:

– Дитя, понимаешь ли ты? Это он! Это Гастон! О, как же мне теперь смешны мои химерические страхи! Гастон! Гастон, мой возлюбленный!

Слова еще трепетали на ее губах… но то был трепет счастья, такого глубокого, такого неизмеримого счастья, что она не заметила волнения юной подруги. Та прислонилась к стене, чтобы не упасть в изнеможении. Грудь ее высоко вздымалась, издавая тяжелые вздохи, холодный пот покрывал бледные виски, бессвязные фразы с хрипом срывались с кривившихся от ужаса губ. Дениза ничего этого не видела… Беззаветно отдавшись своей радости, как отдавалась печали минуту назад, она шла к дверям, повторяя:

– Гастон! Это Гастон! Он отыщет Жоржа! Да будет благословенно имя Господне! Гастон! Мой господин! Мой супруг!..

Шумное «ура» прогремело по ту сторону двери, готовой впустить желанного путника. Но, когда эта дверь отворилась, Дениза отступила, ошеломленная: вместо маркиза дез Армуаза на пороге стоял поручик Филипп Готье, освещенный последними отблесками вечерней зари…

XIV

Брат и сестра

Поручик — поскольку он был облачен в свою новую форму — остановился на минуту. Радость переполняла его сердце, и от избытка чувств Филипп не в состоянии был произнести ни единого слова, а увлажнившиеся глаза его с любовью взирали на молодую женщину.

Дениза также не могла произнести ни слова, она замерла на месте, с любопытством и недоумением глядя на посетителя.

– Что же, сестренка, неужели ты не узнаешь меня? — воскликнул наконец Филипп. — Это же я, Филипп Готье, твой брат! Sacrodieux! Подойди же поцелуй меня!..

Замешательство, охватившее Денизу, быстро прошло. Услышав имя гостя, она вернулась к действительности. Это был Филипп, к которому так сильно ревновал ее старик отец, говоря: «Я ревную, потому что девочка любит брата больше меня!» — Филипп, дорогой брат, который сидел у ее колыбели, заменяя собой умершую мать, веселый товарищ детства, с которым она резвилась, играла, бегала и смеялась.

Все эти дорогие сердцу воспоминания быстро промелькнули в уме Денизы, и она бросилась на шею брату. Большая радость, как и сильное горе, лишает человека сил; мужественный герой египетской и итальянской кампаний, Филипп едва устоял на ногах под поцелуями сестры. Жервеза плакала навзрыд. Крестьяне, сопровождавшие Филиппа, кричали изо всех сил на улице: «Да здравствует поручик Готье!»

Не выпуская Денизы, которую он подхватил как перышко на руки, Филипп с прямотой военного обратился к толпе.

– Друзья, — сказал он, — вы должны знать, что нет такого милого общества, которого бы не покидали. Как сказал покойный король Дагоберт своим собакам, когда вел их топить… Нам с сестрой многое нужно обсудить! Ведь столько всего произошло за время моего отсутствия! Теперь, поскольку я вернулся сюда навсегда, у нас не единожды будет случай встретиться, выпить вместе и поболтать… Трубят отступление! Всем пора возвращаться по домам…

Было уже поздно. Лампа освещала стоявший на столе обильный ужин. Жервезу отпустили спать. Брат с сестрой остались поболтать наедине. Они успели уже многое рассказать друг другу.

– Я мог бы, дорогая сестра, — заметил между прочим новоиспеченный жандарм, — еще восемь дней тому назад доставить тебе удовольствие, которое ты испытываешь сегодня, — и поверь, что дело было не в отсутствии у меня желания. Но, представляешь, на следующий день после моего приезда в Эпиналь, где я должен был нанести несколько официальных визитов местным властям, — случилось самое дьявольское приключение, какое только могло произойти в этом чертовом крае, кишащем грабителями… короче говоря, меня задержали на целую неделю. В результате всего этого мы составили — гражданин прокурор и я, — целый план по захвату разбойников, в чем ты можешь принести нам большую пользу.

И, отвечая на вопросительный взгляд Денизы, Филипп продолжал:

– Пока ни слова об этом, девиз наш и пароль — осторожность, терпение и скромность… Но, когда мне обо всем сообщат, я скажу, чего ждут от тебя. Нужно будет сделать одно доброе дело. Я полагаю, ты останешься довольна, что выбор пал на тебя.

Разговор коснулся Флоранс и ее семейства.

– А, да, хозяева «Кок-ан-Пат»! — воскликнул Филипп. — Они мне вовсе не симпатичны. Насколько мне помнится, трактирщик и его жена — двое плутов…

– Жак-Батист Арну умер, брат мой…

– Упокой Господь его душу. Что касается их старшего сына, то мне кажется, что с него живого кожу сдерут. По крайней мере он производил на меня такое впечатление, когда мы вместе посещали школу.

– Дети покойного трактирщика, как и он сам, оказали нам немало услуг, брат мой.