Последняя песнь трубадура - Наталия Володина

– Я, доктор, в эти штучки не верю.

– Напрасно. Незаменимый способ очистки подсознания. А как вы относитесь к тому, чтобы обратиться к другому специалисту? Мне не кажется, что между нами возникло доверие. Для успеха врачу необходимо, чтоб в его штучки верили.

– Точно? – нагло спросил Блондин.

– Мы работали сорок пять минут, – проигнорировал вопрос Аркадий. – Сейчас я дам вам листочек с расценками.

Аркадий наклонился над письменным столом, покрытым стеклом, стал рыться в бумагах, наблюдая тем временем за отражением пациента в застекленной картине, висящей у стола. Когда Блондин отразился в стекле стола, Аркадий молниеносно повернулся, ловко схватил занесенную над своей головой руку с зажатой гантелей и полоснул его скальпелем по груди. Тот рванулся, но впервые в жизни почувствовал, что противник сильнее его. В кабинете уже мигала лампочка сигнализации, кнопку которой успел нажать Аркадий. Блондину удалось дотащить вцепившегося мертвой хваткой Аркадия до двери, ударить его головой в лицо и лишь затем вырваться и выскочить из кабинета, сбив с ног в коридоре бегущего охранника.

– Будем звонить в милицию? – спросил влетевший в кабинет охранник.

– Не будем, – сказал Аркадий. – Это псих. Он и без нас сейчас попадется. Ты иди.

Оставшись один, он умылся, приложил мокрое, холодное полотенце к разбитому носу и задумался. «Это не псих. Кто его прислал? Князев? Виктория? Светка? Нечего гадать. Нужно исключать». Он открыл сейф, где держал сильнодействующие препараты и сунул один пузырек себе в карман.

Алиса Голдовская шла по коридору частной хирургической клиники вслед за санитаркой, которая несла в ее палату чистое постельное белье. Алису не пугали врачи. Они ей честно сказали, что удаление меланомы на спине, возможно, только разведка. Не исключено, что опухоль распространилась дальше кожного покрова. «А что дальше? – путано думала она. – Позвоночник? Легкие? Господи, помоги мне. Спаси хотя бы от сильной боли».

ГЛАВА 12

Расписной самовар кипел уже не первый час. Филипп Нуаре пил чай с клубничным вареньем. Сергей Кольцов все больше водку. На столе лежали свежая плетенка, помидоры и огурцы. Поскольку уборщица придет только утром, Филипп старался посуду не пачкать.

– Я в растерянности, Серж. – Филипп капнул водку к себе в чай. – Моя задача – помогать Дине выйти из ее проблем, а не следовать за ней в криминальные истории. Как это так? Тысячи сиделок ухаживают за больными, и только в нашем случае больную пытаются убить?

– Это ошибочное мнение, Фил, будто те больные, которых мы не знаем, либо выздоравливают, либо тихо угасают своей смертью. Не стану называть точных цифр, я официальной статистики не знаю, да и нет ее на этот счет. Но скажу тебе как бывший следователь Генпрокуратуры: у нас убивают больных, стариков и детей, возможно, чаще, чем в других странах. Я мог бы рассказать тебе случаи, от которых твое французское сердце кровью бы облилось. Да, собственно, возьми любую газету, почитай хронику происшествий: дочь задушила мать за квартиру, мать по пьяни выбросила ребенка с десятого этажа, муж расчленил жену и разбросал по помойкам вокруг своего же дома! Да что там! Я недавно просто обалдел: статья на полосу с фотографиями: семнадцатилетний внук изнасиловал семидесятилетнего деда.

– Мой бог, Серж! В любой стране есть безобразные преступления, но за каждым из них следует большой показательный процесс. Если общественность знает…

– Если хочет знать, старик. А если не хочет, то кто и ради кого станет затевать процесс? Кто заплатит адвокату за старика, ребенка, бедную женщину?

– Но правосудие не может определять только денежный фактор.

– Боюсь, что может. В отдельно взятой стране в отдельно взятый период.

– Да, это марксизм. Бисмарк говорил: «От этого бухгалтера Европа еще наплачется». Но Европа – опытная старушка, а Россия…

– А Россия – мать моя, родина. За что мы с тобой, Фил, сейчас и выпьем.

– Мы, конечно, выпьем, хотя нужно за нее как раз не пить.

– Ладно. Клиника у нас теперь охраняется. Дело Тамары постараемся выиграть. Центр по защите гражданских прав, может, создадим. А Динка?.. Может, скажем ей как есть? Надоело дурить человека.

– Это очень личный вопрос. И он не мой. Я не могу решать. Мы имеем дело с волей очень своеобразного человека, одинокого, странного, ранимого. Он искал родных людей, но когда нашел, остановился. Понимаешь, не решается приблизиться, нарушить свою и чужую жизнь. Но и оставить без своей опеки уже не может.

– Дядька с прибабахом.

– Да, но ты знаешь, во сколько оценивается этот «прибабах»?

И они оба залились безудержным, никак не трезвым смехом.

Дина влетела в квартиру.

– Топик, ты не представляешь, что у меня. Давай быстро прошвырнемся, покушаем и посмотрим.

Пес с готовностью завилял хвостом. Через час он, сытый и помытый, возлежал на подушках, а Дина раскладывала на кровати содержимое шкатулки. Длинные сапфировые серьги с бриллиантами. Такое же колье. Длинное ожерелье из белоснежного жемчуга и короткая нитка черного жемчуга, крупного, отборного, отсвечивающего всеми цветами радуги. Небольшие серьги – звезды из изумруда. Крупный кулон – сердечко из рубина на необычной золотой цепочке. Серьги очень сложного, филигранного рисунка из белого золота с крупными белыми и черными жемчужинами. Изумрудная капля на золотой нитке. Бусы из разноцветных камней – сапфира, рубина, изумруда, топаза. Крупные серьги из золотистого топаза. Брошь в форме цветка из синего сапфира с желтым посередине. Брошь-кулон – тончайшая золотая роза. Господи! Прямо как та, у Паустовского. Дина стащила к кровати три настольные лампы, зажгла несколько свечей, открыла шкаф в поисках нарядного платья, но ничего достойного не нашла. Попробовала примерять украшения с ситцевой ночной рубашкой. Но это вносило комизм в роскошь ситуации. Дина сбросила рубашку. Надела сапфировые длинные серьги и колье, ожерелье из белого жемчуга обернула вокруг талии. Вынула заколку из волос. Близко подошла к большому зеркалу.

На нее томно взглянула глазами, сверкающими ярче сапфиров, прекрасная царевна из сказки. Дина примерила топазы. Они, как множество солнечных зайчиков, пойманных золотой оправой, оттенили смуглые щеки, безупречный овал лица, светлые волосы. Дина надела черный жемчуг и жемчужные серьги. Украшения подчеркнули нежный подбородок, вишневые, изумительной красоты губы. Дина попробовала надеть несколько колец. Но быстро сняла: руки стали шершавыми от хлорки, ногти коротко обрезаны. Она смотрела на них и видела уже не украшения, а лицо Тамары под убивающим ее пакетом, свои руки, которые никак не могли этот пакет разорвать, пришлось зубами… Бедная, бедная Тамара. Ее бескровное лицо, скорбные губы. Как легко потерять человека, который успел стать близким. Из-за какого-то подонка. Дина вдруг расплакалась – горько, громко, по-детски. Пес подошел, положил лапы ей на плечи и стал нежно слизывать слезы.

Блондин разговаривал с Наташкой за углом салона красоты.

– Я пролетел. Сами виноваты. «Его любой псих грохнет. Надо только ненормально». Я и пошел, как на лоха. А там тигр бешеный, а не мужик. Видишь? – Блондин показал свежие порезы под рубашкой. – Я чудом свалил.

– Ну и что я теперь скажу? Она там сидит сейчас. Бабки принесла.

– Придется ей в другой раз принести. Я сделаю.

– Ох, Блондинчик, я так этого не люблю. Начнут ныть: ты что, хорошего бандита не нашла?

– А ты и плохого не нашла. Я не бандит. Ты это запомни. Не нравится, пусть идет к браткам: они и мужа грохнут, и жену за компанию замочат.

– Я скажу.

Блондин медленно побрел к метро. Он сказал правду. Он не имел отношения ни к одной из банд. Он, можно сказать, был сыном полка. От действительной службы Валентина Надеждина должны были освободить как единственного кормильца матери-инвалида. Но нет у инвалидов денег на освобождение своих детей. Валентин особенно и не противился. Устал от нищей жизни. В армии хотя бы кормят. Но очень быстро понял, что кормят в армии отнюдь не пирожными. Слишком красивый, слишком белокурый, слишком невинный парень быстро стал любимой игрушкой «стариков». И быть бы ему «девкой» весь срок доблестного служения родине, если бы не редкая физическая сила и независимый нрав. Никто не догадывался долгое время ни о том, ни о другом. Валентин терпел, сколько мог, как учила его мать. Но однажды ночью, когда пьяные сержанты разбудили его, вытащили в дежурку, скрутив руки, спустили трусы и поставили на колени, он совершил нечеловеческий рывок, разбросал трех человек, а четвертого схватил за горло. И задушил его за какие-то секунды. Никто не успел выхватить оружие.

Затем, избитый, истерзанный, он сидел в карцере и ждал, когда его отправят в тюрьму или просто пристрелят. Но его привели в кабинет, где сидел чистенький, прилизанный человек в гражданском. Человек встал, протянул ему руку, представился Вячеславом и предложил ему выбор. Он выбрал не тюрьму.