Прощай, Атлантида - Владимир Шибаев

– Ребята, а где тут электричка? – спросил совсем заплутавший географ.

– Кофе и сигареты… – звонко пропел один, брякнув не в строй по гитарным струнам.

– В гробе, – ответила какая-то девчушка. – Я тут электричка, – и звонко засмеялась, перегнувшись назад почти вдвое.

– А вы что тут делаете? – сразу же удивился Арсений своему вопросу.

– Уроки делаем. Кулички печем, формочки наполняем, – пропищала хихикающая девчушка. – В ножички играем, и в салки. Видишь – вся засаленная, – и она приподняла подол короткой юбчонки. – А ты, дядька, кто?

– Я слесарь, – заученно не подумав ответил учитель. – А где электропоезд, в какой стороне, ребята?

– Сторона позорная, мурка поднадзорная, – пощелкал по струнам гитарист.

– Этот не слесарь, это похож на новую географичку, – резонно заметил баском из темноты папиросный огонек и сильнее затлелся.

Но ему возразили другие.

– Сейчас не отличишь. По обществоведению сама гавкала – на подсобном огороде с мотыгой пашет…

– Он больше на чучело скелета в зоологии похож…А, может, это денежный мешок с дыркой для рта…как у копилки..

– Как наш физкультурник, когда бомбу сегодня искал…

– А бомба-то была настоящая?

– А то. Так муляж делать надо, а этого добра, что вшей у бобра.

– Ладно, ребята, тогда пойду, – уныло пробормотал Арсений, сожалея о несостоявшейся беседе.

Но вдруг увидел выставленные хлопчиками из темноты сверкнувшие в огне сигарок парикмахерские бритвы, остренькие шилочки и точеные треугольнички напильничков.

– Кофе и сигареты, – звякнул гитарист, не спеша дергая струны. – Пошлину плати, за проход нашей родной улицы. Пять минимальных откатов и еще на пузырь спрайта.

– Денег-то у меня нет, – с сожалением протянул географ. – Все отдал свободным женщинам и заразному святому. Да и где тут улица? – поразился Арсений Фомич, удивленно оглядывая заваленный рухнувшими гаражами пустырь. – И улицы у вас тут нет, и проулка.

– Во, Краснуха, как твоя матерь Эвелина лохов умеет раздевать, учись, неоконченная пятилетка, – хохотнул паренек, а смешливая Краснуха засучила в песочке ножками, будто зашлась в танце.

– А ты, дядька, устройство сралки знаешь? – спросил гитарист, откладывая инструмент.

– Вы бы, ребята, лучше в школу ходили. Там и веселее, чем у вас.

– Кабан, Папане слесарюга нужен, – чихнул голос из темноты, пыхнув огоньком.

– Без твоей сопелки не упомню, – сообщил музицировавший, оказавшийся кабаном. – Краснуха, покажи дядьке школу.

Тут перед географом возникла засалившаяся девчушка, захихикала, отдала пионерский салют, повернулась спиной и сказала:

– Ты, дядька, школу с какого места осматривать будешь, с актового зала или с мастерских? – и, вдруг, ловко нагнувшись, спустила трусы и представила онемевшему путешественнику худючую мосластую попку.

Тут же какой-то хмырек, не выпуская сигарету, присел за путешественником, а другой, подлетев, с силой пхнул его в грудь, и Арсений Фомич кубарем покатился по песочнице, выронив фибровый чемоданчик, сметая горстки песка, куриного помета и судорожно кашляя.

– Дядька, струмент, барахло! – крикнул гитарист, стоя над поверженным и мотая старушкин чемоданчик, и бросился прочь.

А Арсений Фомич в бешенстве вскочил и, отпихнув пару напильников и заточек, помчался за похитителем.

Только ветер, подстывшая к ночи грязь, да редкие, шарахающиеся к обочинам прохожие знают, как ему удалось, мчась впотьмах за мельтешащим силуетом, не потерять похитителя, то мелькающего серым упругим кошачьим пятном на верхней доске забора, то подлезающего ластящейся ящерицей под брюхом застывшего в холодной стали маневренного тепловозика на давно запасных путях, то падающего и карабкающегося по горке хмурого шлака или прыгающего через неудачно сложенную поленницу.

Наконец пацаненок Кабан попытался скрыться, шмыгнув в какую-то освещенную дверку пивнухи, над которой величественно мелькнуло не всеми горящими буквами " Касабланка", но был крепко схвачен Арсением Фомичем и прижат к давно не крашеной тертой боками дощатой стенке.

– Папаня, – заорал пацаненок, – я тебе слесарюгу сволок, сралку починять.

Арсений, поначалу принявший "папаню" на свой счет, оглянулся и обмер. Кабан, и вправду, пригнал его в пивнуху, где пара лавок была уставлена задами здоровенных жлобов, а длинный стол перед ними – несметным скопищем рюмок и фужеров в разной стадии пустоты. В угол одной из лавок и забился, видно страшась неласковых рож, еще один малолетка, белобрысый, вихрастый и тощий, одетый кое-как и, видно, несколько дней назад. " Ребенка мучают, звери вечерние", – мелькнуло в перетасованных колодой дня мыслях запыхавшегося географа.

Один мордоворот приподнялся с лавки, подкатил крупным чугунком, приподнял высоко локти, так что шея погрузилась в плечи, и, глядя на Арсения паровозом и дыша недельным салатом из чеснока, строганины и рыбной молоки, приправленного водкой, уксусом и потом, коротко и страшно рыкнул " У-у!" и ткнул двумя початками пальцев в Арсения. От неожиданности Полозков выпустил добычу, и Кабанок быстренько склизнул к школьному приятелю в угол скамьи и пристроился рядом, уволочив и многострадальный чемоданчик.

Огромные пацаны, не обращая внимания на недавно прибывшего, продолжили прерванную застольную беседу, из которой Арсений, от изумления обратившийся в слух, ничего не понял и не разобрал. Потому что, считая себя знающим русские слова, к стыду своему не определил ни слова, а к тому же устал от бега и хотел хоть куда присесть.

– …Ы забор ведать набрусок а ихних не дал хмыря коешь пошто триста кило не семга урыльник рвет…скажи… – почудилось географу в речи одного, злобливо пробубнившего.

– где…посля чмырь не поперек гада сквозь тее сколь за четыре а говно не рожа…поди режь, – уперся другой.

– На школьную считалку не ходим, бузы, вот они и пупырь, – вдруг в озлоблении крикнул припертый в угол белобрысый хлопчик. – Пускай все как тут, – и эти вдруг помирились.

– Папаня не даст, – раздумчиво проворчал первый.

– Все одно захлест, – сник второй.

Вступил еще один с дальнего конца лавки, нервно вскочив и жестикулируя головой и спиной, но Сеня опять ни буквы не понял, и, показалось, что говорят так:

– Чего…за фуфан три вагона с подката таможка сыта а в сыре дурь как позапрошла на ванадий с венгров не сыпь…повел махра?

Но взвинтился еще один, сухой и длинный, как складной нож, закачался, закатив глаза:

– Бельмы не жги махра дует с семи рынков сосешь грамоед окрость чужуху пот не лыбь а то госкомспорт а?

Вконец замаявшийся среди мужиков белобрысый примерно тринадцатилетка неспокойно возмутился вдруг своей долей: