Таким был Рихард Зорге - Михаил Колесников

Мияги ненавидел не только американский империализм. То, что творилось на родине, в Японии, также волновало его. «В детстве я был откровенным националистом, но даже тогда я возмущался тиранией японской бюрократии. Доктора, адвокаты, банкиры и чиновники в отставке имели обыкновение прибывать сюда из Кагосимы; они становились ростовщиками и эксплуатировали местных крестьян. Я ненавидел этих людей, потому что мой отец учил меня никогда не использовать чужую слабость. Точно так же он преподавал мне историю Окинавы, сравнивая прошлый славный период с теперешним полуколониальным положением… Мне кажется, что критика этой бесчеловечной тирании и бедности народа Окинавы впервые обратила мой ум на политические вопросы». Такова история художника-искусствоведа коммуниста Мияги Ётоку, который добровольно пожелал работать в организации Зорге, бросил обеспеченную жизнь в Америке, все свое имущество, дом и устремился навстречу опасностям. Он не хотел подвергать риску любимую жену Чио, а потому оставил ее в Лос-Анджелесе, пообещав скоро вернуться, хотя и не был твердо уверен, что это удастся сделать. Увидеться им больше не довелось.

В середине декабря 1933 года Мияги наконец обнаружил в «Джапен адвертайзер» нужное объявление. Он поспешил в Бюро объявлений Иссуйся и встретил здесь Вукелича. «Это я ищу гравюру укиаэ», — сказал Бранко. Когда они остались одни, журналист протянул бумажный американский доллар. У Мияги в кармане хранился точно такой же, только с номером на единицу больше. Все сходилось. Но Мияги пока еще не числился членом организации. Это была строго добровольная организация, и вступить в нее художник мог только после знакомства с Зорге, после обстоятельной беседы с ним. В случае несогласия Мияги мог спокойно вернуться в Америку, дав слово хранить тайну.

Вскоре после этого в картинной галерее Уэно появились два иностранных журналиста — Зорге и всем известный Вукелич. Каждый из них собирался написать статью о японском искусстве в свои газеты. Но как может разобраться иностранец, не знающий японского языка, истории искусства Японии, в многочисленных макимоно (картинах-свитках) в стиле Ямато-ё, в гравюрах Хисикава Моронобу, Хокусаи, Хиросиге. Превосходно владеющий английским языком художник-искусствовед Мияги взял на себя нелегкую задачу рассказать иностранцам историю развития японской гравюры. Он говорил, а они записывали в блокноты. Художник был худ, с нездоровым румянцем на впалых щеках — его сжигал туберкулез. Большие карие глаза лихорадочно блестели. Говорил он интересно, и Зорге не на шутку увлекся. Вукелич вообще был человеком искусства, художником и отправился-то в Японию с тайной надеждой помимо основного дела всерьез изучить архитектуру древних храмов, школу живописи тушью Сессю и, конечно же, гравюру на дереве. Если раньше Рихард сомневался, что такое лицо, как художник, может принести пользу организации, то теперь, познакомившись с Мияги, понял, что имеет дело с натурой чистой, убежденной и непреклонной. В конце концов не так уж важно, что служит прикрытием члену организации, важны его принципы, готовность пожертвовать жизнью, если это потребуется. Сам Мияги считал себя неподготовленным для разведывательной деятельности, и такое чистосердечное признание понравилось Рихарду. Он не любил людей, которые быстро загораются и быстро гаснут. Но у Мияги был опыт нелегальной работы, и этот опыт теперь мог пригодиться. Зорге не торопил с окончательным ответом. Лишь после нескольких встреч Мияги твердо заявил, что вступает в организацию. «Я пришел к выводу о необходимости принять участие в работе, когда осознал историческую важность задания, поскольку мы помогали избежать войны между Японией и Россией… Итак, я остался, хотя хорошо знал, что… в военное время я буду повешен…» — скажет он позже.

Теперь следовало связаться с Одзаки, который находился в Осака. В данном случае трудно было обойтись без помощи Мияги.

О Ходзуми Одзаки Зорге думал еще в Москве, перед отправкой в Японию, думал в первые же часы своего появления в Токио, наводил о нем справки. И теперь, когда он как журналист каждый день убеждался, что отношения между Германией и Японией укрепляются, Одзаки стал прямо-таки необходим. Что замышляет правящая верхушка нации ямато? Давно ли генерал Танака призывал к войне с Советским Союзом?.. Правда, потерпев провал, Танака ушел в отставку еще в 1929 году. Но предан ли забвению знаменитый секретный «меморандум Танака»? То, что японцы вторглись за Великую китайскую стену, в провинцию Хэбэй, командуют в Манчжурии, — уже реальность; то, что активизировалось «молодое офицерство», настроенное милитаристски, — тоже реальность. Все чаще японская военщина проповедует в печати необходимость захвата Советского Приморья, японо-маньчжурские отряды то и дело вторгаются на территорию СССР. Япония наотрез отказалась подписать с Советским Союзом пакт о ненападении. Подобная ситуация не может не насторожить. А главное: как будут развиваться взаимоотношения Японии и Германии дальше?..

Зорге хорошо понимал, что в правительственные круги Японии доступ иностранцу закрыт. Вы можете великолепно владеть японским языком, можете состоять в дружбе с высокопоставленными японцами, очаровывать их превосходным знанием японских обычаев, литературы, искусства, но вы никогда не проникнете в святая святых японской политики. Для этого нужно быть японцем.

Самый важный фланг может обеспечить только Одзаки, известный в правительственных кругах как один из лучших специалистов по Китаю.

В Шанхае Одзаки хорошо помогал группе Рихарда. Не переменились ли его взгляды с тех пор, не отошел ли он от беспокойной политической жизни? Нет. То и дело в «Осака Асахи» появляются его статьи, направленные против экспансионистских устремлений японской военщины.

Рихард отправился в «Японскую Венецию» — город Осака. Тут, по дороге, он впервые с близкого расстояния увидел сверкающий конус знаменитой Фудзиямы. «Японская Венеция» встретила его чадом бесчисленных заводских и фабричных труб. Это был второй по населению город в стране, огромный тихоокеанский порт. Осака не зря называли «Японской Венецией»: по бесчисленным перекрещивающимся каналам сновали катера, грузно плыли караваны барж, в город заходили даже океанские суда.

Всю Японию обслуживали два крупных конкурирующих газетно-издательских концерна: «Майници», отражающий интересы промышленной буржуазии, и «Асахи» — собственность акционерного общества, половина акций которого принадлежала сотрудникам редакций и журналистам. Концерн «Асахи» считался носителем прогрессивных тенденций. В любом городе, в любой провинции каждый концерн имел свои газеты: к примеру, «Токио Асахи» и «Токио Ници-Ници», «Осака Асахи», «Осака Майници». Газетная война велась не на жизнь, а на смерть. Каждый стремился любыми способами залучить подписчика.