Живыми не брать! - Татьяна Вагнер

– Сама знаешь, – насупилась женщина, шагнула и оказалась прямо передо мной.

Я уже полезла в карман за пузырьком, но с плеча съехало ружье…

…Стреляй в любого, кто тебе будет путь заступать. В любого! Хоть в брата, хоть в свата, хоть в родную мать. Стреляй, сразу стреляй…

Нет, Настасья Васильевна мне не родная мать… но все же…

Стреляй, сразу стреляй…

Я перехватила ружье и, практически не целясь, выстрелила по знакомой фигуре в темном платке. Черная фигура свернулась и рассыпалась горсточкой праха.

Была она или только примерещилась мне?

12

Последняя пуля из двустволки не пропала напрасно. Почти одномоментно с выстрелом я услышала, как зазвенело и посыпалось вниз разбитое стекло. Но меня не остановить такой ерундой. Я взбежала по ступенькам, прикидывая, как быстрее отыскать спальню Феодосия Ильича, и даже обрадовалась, столкнувшись в дверях с теткой Ниловной. Она бежала к крыльцу так, что запыхалась, обмахивалась руками и был похожа на курицу, которая пытается взлететь:

– Да что ж за напасть? Кто гвалт поднял, когда больной в доме? Опять ты, путница? Чумазая вся, в грязи – чего тебе?

Я схватила тетку под руку, закричала:

– Ведите меня к Феодосию Ильичу!

– Дык болеют оне сильно…

– Я знаю! Идемте к нему. – Я резко нажала ей на локоть. Пыхтя и вздыхая, Ниловна повела меня по хитросплетению переходов между домом и пристройками, пока мы не остановились перед внушительной дверью, Ниловна постучала:

– Макарий, поди сюда!

Дверь открылась, в просвете появилась светлая бородка Макария, Ниловна тут же затараторила:

– Выйди, погляди! Путница, будь она неладная, разнесла стекло с обреза! Потом говорит, веди, мол, меня к Феодосию…

– Входи! – Макарий пустил меня в комнату, к большому неудовольствию тетушки:

– Для чего только ты, Макарий, таких гостей приваживаешь, один убыток от них! Сам погляди – я уже и руку об то стекло успела порезать! – на ладони у тетеньки действительно была кровь, она наспех перевязала ее носовым платком.

– Что я, стекла битого не видел? Ниловна, вы бы лучше за пирогами смотрели, не ровен час, пригорят, – и рука у вас была бы цела.

– Нет, пойдем со мной, пойдем… – Макарий сдался под атаками грузной тетушки и вышел, притворив за мной двери.

Я огляделась внутри комнаты: посох слепого старца был прислонен к широкой деревянной спинке кровати так, что вырезанный на нем филин словно парит над лицом больного, пытаясь защитить его от недуга. Белизна подушек, седины и рубахи, в которую он был облачен, сливались, а кожа приобрела желтоватый, восковой оттенок. Веки его были плотно закрыты, ноздри и губы неподвижно замерли. В таком лице трудно обнаружить признаки жизни, как ни старайся.

Рядом с кроватью на маленькой скамеечке устроился Лёшка, он держал больного за руку, уткнулся лбом в его подушку и, кажется, дремал. На столе около кровати стояло несколько кувшинов, глиняная мисочка с ягодами и пара кружек, но ни одной ложки не видно. Я зубами вытащила из бутылочки плотно прилегавшую пробку и налила лекарство Настасьи Васильевны в пустую кружку, отмерив на глазок.

Если я ошиблась и старец Феодосий умрет, пока я с ним, считай, одна, – местные жители меня в клочки разорвут. Если ошиблась Настасья Васильевна и лекарство ему не поможет – разорвут все равно меня. Хотя какая мне разница?

Я тронула Лёшку за плечо и попросила:

– Сходи, принеси водички… – дождалась, когда хлопнет дверь, и поднесла кружку к губам старца. По моему телу пробежала тревожная, щекотная волна – я почти физически чувствую, что за каждым моим движением следит множество невидимых глаз.

Они смотрят на меня сквозь мутные окошки, из каждого темного угла, даже из щелей и подпола. Еще немного, и эти невидимки бросятся на меня – я торопливо зажала нос Феодосия Ильича и одним движением влила ему в рот темную, похожую на чернила жидкость. Отпустила нос и осторожно прижала подбородок, чтобы средство не вылилось. Он сглотнул – от горла вниз по телу волной прокатилась судорога, я испуганно отдернула пальцы. На щеках старца сразу же обозначилась сеточка из алых ниточек капилляров, кожа порозовела, глаза открылись – прозрачные и пустые. Хотела отскочить подальше – но не успела. Феодосий Ильич приподнялся на подушках, и опустил тяжелую, прохладную длань мне на макушку:

– Путница?

Какое-то слишком действенное средство, может, лучше закопать его обратно в этот холм из подушек? Но я не решаюсь, а только пытаюсь объяснить:

– Настасья Васильевна просила принести вам лекарство…

– Помнит, значит, родича? – Он чуть заметно улыбнулся и провел рукой по моей голове, вздохнул. – Вот и волосы у тебя отросли, а никак не угомонишься. Значит, на правь собралась?

– Ага. Ведь где-то она существует – эта правь?

– Есть. Как не быть. – Феодосий выпрямился, пригладил седую бороду, протянул руку и взялся за посох. – На правь наши родичи уходят, когда покидают земной предел.

– Я думала, это как навь, только в другой стороне, за болотом…

– Кто на навь ушел – тех с грязью мешают, их кости в земле лежат, в темноте, в сырости, пока не истлеют. Оттого ваши люди страшатся смерти. Мы так не делаем, мы почивших сродников в радости провожаем через огонь. С дымом погребального костра их души отлетают прямиком на правь и там пребывают среди протчих духов. Тебе же зачем на правь понадобилось? Чего здесь не живется?

– Хочу вернуться домой! – честно призналась я.

– Много ли хорошего ты дома оставила? – насупился Феодосий. – Сотоварищи твои все здесь, сродник твой и жених тоже…

– При чем тут жених, – вспылила я, – чем он мне поможет?

– Если помочь ему нечем – зачем вообще такой жених? – вскинул седые брови Феодосий. Долгий разговор после внезапного выздоровления утомил его, кожа опять поблекла. – Налей лучше мне воды…

Я заглянула в кувшины на столе, но в одном было пусто, в другом липкая жидкость с медовым запахом оставалась только на самом донышке.

– Ой… а воды нет…

– Тогда хоть окно открой!

Поворачиваю затейливую задвижку и толкаю наружу две небольшие остекленные створки. Комната сразу же наполнилась шумом – конское ржание и цокот копыт, пронзительные крики Ниловны, хохот Лёшки перекрывали благожелательный голос Макария. Судя по всему, прискакал Фрол.

– Дом без хозяйкиного глаза! – глубоко вдохнул старец. – Воды и той не испить. Все оттого, что своих баб Макарий приструнить не может. Чтобы порядок был – и сила, и твердость нужны. Да и бабы у него – одно название. Дочка еще дите неразумное, а Ниловна – квочка безмозглая. Тьфу! Крикни, чтоб воды сюда принесли, и шубу мою подай – зябко мне!

Ору в окно так, что всех, кто там стоял, как ветром сдувает, затем набрасываю ему на плечи шубу и расправляю меховое великолепие:

– Почему Макарий не женится? У вас же сколько хочешь, столько раз и женись?

Феодосий поежился под мехами:

– Эх, юница, ничего-то ты про нашу жизнь еще не поняла. Не сколько хочешь женятся, а сколько любишь. У нас заведено, чтобы все полюбовно и без понуждения! Уразумела? Оно вроде похоже, да – разное. Верно, говорю, Совенок?

Лёшка как раз зашел в комнату и медленно, опасаясь расплескать, поставил на стол кувшин с водой, следом за ним вбежал Фрол. Я налила в кружку и хлюпнула туда еще приблизительно ложку лекарства. Протянула напиток Феодосию, он взял тяжелую кружку двумя руками, молча отпил и устремил невидящий взгляд в темную жидкость, как будто мог разглядеть там что-то недоступное остальным смертным. Я тоже задумалась.

Лёшка взял меня за руку и стал успокаивать:

– Аня, ты не огорчайся, ладно? Он не мучился, ему балка голову разбила. Зато прямо на правь попал, Феодосий Ильич говорит – значит, ему по судьбе так…

– Ты о ком, Лёша? – встрепенулась я.

– Про Веню вашего, – пояснил подоспевший Макарий. – Утром бревна от сгоревшего сарая разбирать заканчивали, так вытащили и голову, расплющенную балкой, и кости обгорелые. Наши-то слободские все на месте, живы и в добром здравии, так мы решили, что кто-то из путников. – Он подошел к столу, открыл нарядную деревянную коробочку и показал мне почерневшую от огня сережку. – Глянь, не его ли вещица?

Тоненькое колечко с замочком и маленькой искоркой камешка – я раз сто видела, как эта серьга поблескивает в ухе у Веника. Нет, Веник не был мне другом – мы были едва знакомы. Но мне все равно было больно – исчез еще один кусочек моего знакомого с детства, привычного мира. Чужая реальность заглатывает меня с каждым часом все глубже, как трясина, а у меня все меньше сил и желания сопротивляться. Надо уходить, уходить отсюда, все равно куда, только поскорее, пока я не превратилась в одну из них!

– Да, это серьга Вениамина. – Я поднялась и направилась к двери. – Если ко мне нет больше никаких дел, я пойду.

– Вернись! – властно приказал мне Феодосий и для убедительности ударил посохом по полу. – Хочу тебе оберег твой вернуть.