Помни обо мне. Две любовные истории - Виорэль Михайлович Ломов

– Вот это был номер, Лавр! А? Нет, Соня, ты представляешь, он на серой кобыле, я на вороном жеребце, с гиканьем удрали от самих цыган!

– Да, нас потом нашли, пригласили к барону. Сказали, барон хочет щедро наградить за то, что показали класс.

– Да-да, а мы, вот не было мозгов, согласились!

Софья как-то по-новому взглянула на своих спутников: это были незнакомцы! Вроде бы и те же самые, но что-то в них изменилось. Она рассеянно слушала Лавра и Сергея и ломала голову над тем, кто же изменился – они или она сама. Она проявила заинтересованность, улыбнулась и пару раз кивнула головой. «Она не слушает нас», – заметил Лавр, но ему уже было по большому счету всё равно. Ему хотелось отыграть эту партию (последнюю) у Залесского, и он сделал ставку ценою в собственную жизнь.

– Ты представляешь, Сонечка, пришли в табор…

«Какие они мальчишки, – думала Софья. – Господи, неужели у них всё – игра? Конечно же, игра! Иначе как объяснить то, что их сиятельства спустились до цыган? Если играют на жизнь, она становится игрушечной».

–…Пришли в табор, нас там встретили песнями, танцами. Мы, гордые, заходим к барону, а он невысокого роста, но совершенный шар, вот такой! Весь в волосах. А голос, когда он произнес первые слова, они из него выплывали, как огромные пузыри, и с громким треском лопались. Вот так, – Залесский издал трескучий, похожий на воронье карканье звук; за соседними столиками засмеялись. – Вот такой у него был голос. Говорят, кони приседали, когда он кричал или чихал. И вот таким голосом он и спрашивает нас: «Кто научил вас воровать лошадей у цыган?» – «Никто, – гордо отвечаем мы. – Сами научились». – «Тогда придется вас обучить. Гриша, начинай. Придется вас обучить, что у цыган воровать коней грех».

– Обучили? – спросила Софья.

– Еще как. Гриша учитель божьей милостью. И плетку такую отродясь не видывал. Да еще на прощанье барон прокаркал: «Молите своего господа, что вы еще щенки малые!»

– Провожали-то, наверное, уже без музыки? – усмехнулась Софья.

– А то! – воскликнул Лавр. – Так плясали, что самим хотелось удариться в пляс. Оставили на дороге и еще сказали: «Милости просим, как поправитесь, в гости к нам!»

– Думаю, вам надолго хватило этого урока.

– На три дня! – фыркнул Залесский. – На четвертый опять двух коней угнали. Покатались и вернули, прямо в руки барону. С тех пор мы были с табором в друзьях, пока не обрушились напасти. Не по нашей вине.

– Как же не по нашей? – возразил Лавр. – А кто Алену у Ильи украл?

– О господа! Я вижу, вы проказники еще те. Что-то музыка звучит – как в таборе, – а танцевать никто не танцует.

– Разрешите пригласить вас на танец, – дуэтом сказали оба.

Софья выбрала капитана. Они стали танцевать, а Лавр вышел из зала.

– Соня, я не узнаю вас! Как же Лавр? Неужели променяли его на капитанишку?

– В вас, сударь, говорит ущемленное самолюбие. Бонапарт начинал с…

– Ну да, как Суворов. Граф Рымникский, князь Италийский. И с кем прикажете делать военную карьеру? С этими? Благодарю покорно! Гусь свинье не товарищ.

– Не будем время тратить попусту. Ты мне вот что, Сережа, скажи, кто предложил обмен? Пойдем, сядем, что-то я выпила сегодня много, кружится голова.

– А ты как думаешь?

– Я думаю – ты.

– Блаженны думающие так, ибо их царствие вечной любви.

– А что тут такого?

– Нет, ничего.

– Если ты, ты меня любишь, а Лавр нет. Если он, Лавр любит деньги, а ты нет. В любом случае получается, что Лавр либо любит, либо не любит. Либо любит деньги, либо не любит меня. А мне в обоих случаях всё едино.

– Получается. Заметь, это не я тебя навел на эту мысль.

Вечер то тянулся, то летел. Часов в одиннадцать Лавр стал желчным, а Залесскому это было по душе. Как же сказать им, чтобы они оба были осторожны? Адалия Львовна шепнула ей при расставании, что дядю Лавра недавно расстреляли, просто так, а младшего брата Залесского спасла от ареста только эмиграция.

– Адам не дал имя одному животному– женщине, – заявил вдруг громко Суворов.

За соседним столиком сидели две расфуфыренные пары, и Лавр явно провоцировал их на скандал. Когда дамы покинули на время кавалеров, он так же громко бухнул:

– Влюбленность и расстройство желудка трудно скрыть.

Кавалеры никак не отреагировали на него. Софья устала и перестала дергаться от шуток Лавра. Залесский тоже перестал смеяться. Смолк и Лавр.

Приблизилась полночь. Вот-вот и прибудут цыгане, Варя и начнется такое…Оба мужчины стали вдруг мрачными, словно вместе с ушедшим вечером из них ушли и все светлые чувства, и все светлые воспоминания. Лавр отщипывал хлеб, Залесский всё рассматривал вино в бокале. Посмотрит и выпьет. Нальет, посмотрит и выпьет. Софье показалось, что это он цедит свою жизнь от рождения к смерти. Взгляд его был сосредоточенный, будто он и впрямь организовывал при этом в бокале луну. Казалось, ему чудятся расходящиеся от этой луны тропинки, по которым они вскоре разбредутся в разные стороны.

«Все мы бредем по разным тропинкам, – рассеяно думал Лавр, – каждый по своей, но все тропинки кончаются одним рвом, в котором змеи и муравьи. Муравьи ходят там прямыми римскими колоннами и придают рву строгость западной цивилизации. А змеи своим пестрым орнаментом придают этому месту волнующий восточный колорит. И они никогда не смешаются друг с другом, никогда не пойдут ни на какую сделку, хотя заняты одним общим делом…»

– Что же ты, Серж, думаешь, я и впрямь пошел бы с тобой на эту сделку? – вдруг сказал Суворов. – Софи, знаешь, что он мне предложил?

– Знаю, – сказала Софья, взглянув на Залесского. Тот цедил вино.

– Что ты знаешь? – опешил Суворов.

– Ты же сам сказал, сделку, он предложил тебе сделку, – в голосе Софьи была усталость и разочарование. – Всё я знаю.

– Ничего ты не знаешь! Ты ничего не знаешь о моем решении! – воскликнул Лавр.

Залесский вновь повеселел и с восторгом, даже с азартом глядел на Софью.

– А зачем мне о нем знать? Мне достаточно знать, что вы вступили в сговор. С одной стороны я, с другой – эта вещица. Как говорится, равный обмен. Среди голландских купцов и английских лавочников ходит словечко barter. А по-русски: так на так, и всё задаром!

У Залесского из глаз ушел сперва восторг, а затем и азарт. Зато Суворов воспламенился.

– Да чушь собачья! – закричал он, плюя на приличия. – Ничего ты не знаешь и знать не можешь! Не можешь, потому что ты