Санаториум (сборник) - Людмила Петрушевская

Малый лежал лицом вниз. Пульс был быстрый, дыхание частое, но веки прикрыты. Виднелась полоска белка. Больной человек, больной. Был острый приступ агрессии.

Бабушка перетащила Марселя в его комнату, отряхнула ложе, подстелила клеенку, которую он ненавидел и всегда вытаскивал, раздела и взгромоздила мальчика на его тахту, укрыла. Не удержалась и поцеловала в лобик. Он вздохнул. Огромные глаза его были прикрыты синеватыми веками, длинные ресницы затеняли нижние веки, рот распустился, потому что нос был забит. Ну не ангел ли! Она раньше всегда любовалась им спящим.

Потом она подключила обратно видавший виды старый телефон (насобачилась в своей многотрудной жизни зачищать проводки, подкручивать петельки и нанизывать на штырьки). Повесила большой ключ на крючок у двери. Подмела везде.

Как ни странно, быстро проглядела программу, фильмы, которые шли по ящику в этот вечер. Как будто сочиняла алиби. Да и правда, сочиняла. Приняла душ и на рассвете улеглась.

Ее разбудил внук. Он стоял над ее ложем озабоченный:

– Ба! Ба! Спишь?

– Да, – ответила она, сразу проснувшись. – Ты как?

– А что? Я давно заснул?

– Я на часы не смотрела. Пришла, ты спишь прямо на полу. Валяется трубка телефонная. Кричал во сне ужасно, как без сознания был. Я тебя будила. Ты ругался просто матом. Я прямо удивилась, никогда не слышала, чтобы ты так ругался. Причем на меня, судя по обращению. Но с закрытыми глазами. Я тебя еле взгромоздила. Даже клеенку пришлось положить, прости, ты не реагировал.

– А. Альберт мне звонил?

– Не знаю, сынок. Я телик смотрела. Два кино подряд.

– Какие?

(Проверяет!)

– А что?

– Ну так.

– Первый я включила без начала, а потом уже был сериал «Банда».

(Хорошо, что посмотрела в журнале. Алиби!)

– Но я по ходу уснула и проснулась, уже шла частотка. От писка пробудилась.

– А ты зачем это смотрела, такую попсятину?

– Да я люблю дюдики, ты же знаешь. Читать на ночь было нечего. Не Достоевского же мусолить опять. Почему-то мне вспомнилось. Убийство старухи-процентщицы. То, что ты ненавидел в десятом классе. Что тебе, помнишь, снилось. Может, кстати, опять? Я вхожу, а ты стонешь «убью».

Испытующий взгляд. Родные детские припухшие глаза.

Надо уходить из опасной зоны.

– Сынок, я посплю, ладно? Завтра утренняя лекция. И два ученика. Зоины ребята.

– Опять бесплатные?

– Она же моя подруга и без квартиры сейчас. Живут в благотворительной ночлежке. Продали квартиру, взяли ипотеку, сняли избу в деревне на год, за новую квартиру заплатили, а тот, кто строил, все миллиарды, собранные у дольщиков на дом, украл, убежал за границу.

– А, я знаю эту историю. Он не донес в управу взятку. Они ликвидировали проект, а уже были куплены материалы на строительство. Деньги все вложил.

– Вот ты какой умный, ты подумай. Прямо будущий адвокат!

– Я бы его защитил, а тех бы посадил.

– Скорей заканчивай свою академию. Цены тебе не будет, борец за бедняков. Только это ведь тоже денег не приносит.

– Разберусь.

Совершенно другой человек!

– Ба, а можно я на завтра позову к нам Альберта? Он так любит твой суп!

(Еще бы! Кастрюльку уговорил в прошлый раз.)

Это еще одно испытание правдой – Альберт. Он ведь позвонит, чего ты не пришел в «Макдоналдс»?

Что этот несчастный ответит? Баба не пустила?

Может, ответит «заснул».

Но сомнение вернется. Сон это был, все вчерашнее безобразие, или явь?

– Хорошо. Я сварю Альберту суп. Ты бы попробовал.

– Нет, не люблю.

– Но сейчас я бы поспала.

– А что с твоей дверью? – (Вопрос вопросов).

– А что?

– С той стороны.

– Я не видела.

– Вся покоцанная.

– Не знаю. Я, правда, нашла около тебя сковородку, там где ты лежал, на полу. Я же смотрела этот сериал, там сплошные взрывы. И на том заснула тоже. Может, ты бил во сне сковородой по моей двери? А мне снились взрывы. Бурная ночка! Может, у тебя опять было снохождение? Помнишь, как тогда, когда ты проснулся на серванте, в детстве. Тебе снилось, что ты лазаешь по пальмам, ты поставил стул в сне и залез. Сервант, помнишь, у нас был? Я его отдала соседке. Помнишь?

– А так было?

– Да. Бывает. Я один раз в детском саду проснулась у соседки в кровати, причем в ногах и головой на железную спинку. Потом ходила с кривой шеей, надо мной все смеялись. Да, слушай, ни свет ни заря тебе звонила какая-то девочка. Не представилась, а я со сна и не спросила.

– Ошиблась?

– Нет, спрашивала именно тебя. По фамилии даже. Я говорю, вы бы на часы посмотрели. Семь утра.

– Ох, баба, баба, до чего же ты грубая деревня.

– Иди, иди. Завтракать будем позже.

– Я пиццу закажу.

– Закажи и мне тоже. Четыре сыра. На тебе денег.

Бедный Марсель! Бабушка все знала. У него никогда не было подруги. Девочки с ним не водились даже в школе и никогда ему не звонили. Разве что узнать, что задано. Он хорошо учился. Единственно что его отличало от всех – страшное чувство вины. Он иногда мочился в постель. И бывало, что он, даже уже учась на первом курсе, просыпался в позоре – а надо было идти на первую пару. И он оставался в теплой мокрой постели, не хотел вставать – целая же процедура, скидывать мокрое на пол, идти в душ, стирать с себя и вешать трусы и майку. Нет. Он оставался лежать во всем сыром, в своем болоте, пока бабушка не уйдет на работу. Она возвращалась вечером, а он сидел у нее в комнате перед телевизором. Она шла к нему в спальню, снимала мокрое белье и клеенку, клала в тазик кипятить, целый же день это все пролежало, уже несвежее. Он все смотрел телевизор, неважно что. Сидел, весь обсыпанный крошками, опять заказывал пиццу. Она приносила ему на подносике горячую еду, он не ел. Бабушка это называла «опять разлагаешься». Он кивал, разлагаюсь.

Раньше у него был Интернет, но, если бабушка заглядывала к нему, он кричал «не входи». Когда он ушел прогуляться, она поглядела, на чем он зависал. Оказалось, разумеется, порно. Она посоветовалась с отцом Марселя, и тот купил ему игровую приставку, а бабушка перестала платить за Интернет. И он целыми ночами играл в бродилки-стрелялки, а днем спал. С учебой все шло хуже некуда, армия, разинувши свою стозевную пасть, подстерегала отчисленных.

Мать Марселя поговорила с беглым отцом, тот позвонил сыну и сообщил ему спасительную формулировку: «Я ссусь». Однако же в военкомате она не подействовала, отвечали привычно «там вылечат».

И вот, когда возникла ситуация с ножом у локтя, проблема сама собой разрешилась, была вызвана психоперевозка.

В дурдоме ему поставили диагноз, оказалось, что он действительно сумасшедший, что и требовалось при освобождении от армии (завотделением, интеллигентная старуха, сказала невесело: «За нашими воротами больше больных, чем здесь»). Там ему давали таблетки, он их якобы глотал, а потом шел в туалет и выплевывал. Его научила этому мама, которая часто навещала сынулю, заботилась о нем, носила горячую пиццу и суши. Но бабушка знала, что он ждал только ее. Она тоже таскала ему эти горячие коробки. И в палате по соседству внезапно нашелся друг, который охотно разделял с ним эти богатые передачи, Альберт. Он сказал, что надо есть пока горячо, дальше это уже отходы. Первый его настоящий якобы друг, первый, с которым Марселю было спокойно и свободно, ибо он сразу же сказал бабушке, что этот Альберт совсем подонок. Дальше рассказы были такие, что Альберт завел себе медсестру лет под сорок и как-то угостил ею Марселя – не где-нибудь, а в холодной клизменной рядом с унитазом. Причем стоял у дверей, якобы на шухере. Но лицом к происходящему, и время от времени руководил. Марсель рассказал об этом очень просто, с усмешкой. А ведь свершилась инициация девственника, но он воспринял ее как больничную процедуру. Типа что так полагается в больнице и это тоже лечение.

Клизменная, как уточнил Марсель, была тем помещением, которое сосед по палате, ученый, бородатый беззубый бомж, называл «анус мунди», «задница мира», только похлеще, бабушка поняла. Но за следующие сеансы в клизменной Альберт потребовал оплаты, и не пиццей, а деньгами («Я же ей плачу!»). Когда бабушка всполошилась и отказала, и выяснилось, что денег Марселю не дают, Альберт предложил устроить ему сеанс с парнем, который сам заплатит. Типа тот давно положил на Марселя глаз, назвав его «первоходкой». Марсель ожидал чего угодно, только не такого решения проблемы, испугался и клизменную обходил по периметру. Бабушке он это тоже рассказал, причем с юмором. Вскоре бедную бабу-санитарку уволили, кто-то из мужиков, обиженный, что Альберт его заставил платить за сеанс, а до Альберта все происходило бесплатно, настучал на него. Альберта палатная врачиха обозвала «сутенером» и выставила вон без диагноза, сказав, что он слишком умный. Ему пришлось лечь в другую психушку и там уже самому платить за справку о шизофрении… Все это бабушка Марселя постепенно выведала у внука.