Новый передел - В. Яблонский

Все притихли. Кое-кто смотрел на Кнута с сомнением, но большинство — с радостью. Жадно вдыхая табачный дым, бритые парни сгрудились вокруг своего вожака. Кнут достал из кармана нож. Ловко складывая и раскладывая рукоятки «бабочки», парень спросил:

— Кто еще вооружен? Доставайте!

Еще у двоих в карманах нашлись складные ножи. Остальные с завистью и уважением смотрели на своих запасливых товарищей.

— Отлично, — продолжал командовать Кнут. — Значит, так. Ты, Юрик, и ты, Салман, работаете перьями. Я, естественно, тоже. Все прочие — на шухере.

Без обиды, братва, в следующий раз и вам «вражеского мяса» достанется. Никого не жалеть. И чтобы без ки-пеша — мы не на дискотеке. Спокойно подходим, режем черномазых и делаем ноги. Никому не орать, не светиться, никаких лозунгов не выкрикивать. Понятно? Вперед!

Жаждавшей крови компании долго стоить без дела возле общежития для иностранных студентов не пришлось. Минут через десять из дверей общаги вышли двое чернокожих и заторопились к остановке метро. Кнут подал команду, и двое парней двинулись вслед за ними.

Студенты заметили угрожавшую им опасность слишком поздно. Налетевший на африканца первым Кнут криво улыбнулся и, не говоря ни слова, ударил ближайшего ножом в живот. Юрик и Салман тут же налетели на второго.

— Получи! — заорал Кнут, выдергивая нож из тела и вонзая его повторно.

Негр захрипел и осел на колени. Лицо его скривилось, изо рта хлынула кровь. Кнут еще раз ударил его, метя в сердце, но лезвие, порезав джинсовую куртку, лишь скользнуло по ребрам. Следующий удар он нанес с таким остервенением, что нож, пропоров тело несчастного, вылетел из руки.

Кнут отскочил на шаг и с размаху ударил раненого ногой в лицо. Тот повалился на асфальт. Пнув его еще пару раз, Кнут наклонился и стал искать оброненную «бабочку». Оставлять ментам свои отпечатки пальцев он не собирался. Обнаружив скользкий от крови нож неподалеку, он подхватил его и распрямился.

В этот момент Кнут услышал гортанный вопль. Салман и Юрик никак не могли свалить с ног свою жертву. Негр был очень высок ростом и яростно отбивался. Нападавшие били его ножами не переставая, но никак не могли нанести решающий удар. Сказывался недостаток опыта.

— Чего вы копаетесь?! — прошипел Кнут, в тревоге посматривая на общежитие. То тут, то там из окон выглядывали привлеченные криками студенты. Если вся эта орава сейчас вывалит, им придется несладко…

Кнут заскочил не перестававшему звать на помощь негру за спину и воткнул нож ему в поясницу. Студент упал, согнувшись от боли. Все трое сразу же принялись пинать его ногами.

— По башке, по башке бей! — хрипел Кнут, стараясь попасть израненному студенту по голове.

Когда из дверей общаги стали выскакивать люди, Салман остановился и толкнул вошедшего в раж Кнута в плечо:

— Ваня, сваливать нужно! Сейчас обезьяны сбегутся.

Кнут, тяжело дыша и смахивая со лба струившийся пот, оглянулся. Наподдав последний раз уже лежавшему без сознания окровавленному человеку, скомандовал:

— Все, уходим! Быстро!

Преследовать их никто не решился. Забежав за угол дома, где ждали остальные, Кнут на ходу выкрикнул:

— Валим, пацаны! Сейчас тут мусора будут!

Все дружно устремились вслед за вожаком. Минут через пять Иван перешел с бега на шаг. Начинались более или менее оживленные улицы, и вид улепетывавших со всех ног парней не мог не вызвать подозрений. Менты уже наверняка спешили к месту поножовщины.

Возле станции метро Кнут попрощался за руку со своими приятелями и договорился о следующей встрече. Потом они вдвоем с братом поехали домой.

Они вышли на конечной. По мере того как братья приближались к дому, их настроение портилось. Радостное возбуждение и сознание собственной значимости уступало место апатии и тоске. Иван начал понимать, почему он, да и остальные пацаны так любят эти кровавые «акции». Во время налетов на зажиревших обывателей они превращались в бесстрашных воинов, настоящих городских хищников, перед которыми трепетали в страхе травоядные. Избивая всех подряд, они не только сравнивались с успешными людьми, но и становились в своих глазах намного выше них. Вот у тебя квартира в центре города, машина и много денег, а у меня ничего нет. И, ломая тебе ребра, я просто восстанавливаю справедливость. Почему ты должен быть счастливее меня? По какому праву?

Примерно так рассуждал Иван по кличке Кнут каждый раз, когда в его душе начинала говорить беспокойная совесть. С каждым разом оправдываться перед самим собой становилось все легче. Особенно после знакомства с Толиком. Ваня с радостью понял, что он и подобные ему не одиноки, что кое-какие люди, умные и серьезные, много повидавшие в жизни и кое-чего добившиеся в ней, не только думают точно так же, как он, но и готовы активно поддерживать их.

Подходя к дому и поглядывая на горевшие на восьмом этаже окна, Леха вздохнул:

— Батя, наверное, опять бухой. Задолбал уже своей пьянкой!

Иван только стиснул зубы. Открывая дверь в подъезд, посторонился, давая пройти вперед младшему брату. В нос ударил запах мочи. Последний раз подъезд и двор убирали месяца три назад. Мусоропровод, как обычно, был забит до отказа.

— Лампочку, падлы, опять выкрутили, — выругался Иван, шаря в карманах в поисках зажигалки.

Братья молча добрались до лифта. Нажав на оплавленную кнопку вызова, шагнули в заплеванную и разрисованную кабину. Путь на восьмой этаж сопровождался угрожающим раскачиванием, дерганьем и душераздирающим скрежетом. Иван уже, наверное, в тысячный раз от нечего делать разгадывал надписи на стенах — угрозы, похабщину, футбольные и фашистские лозунги. Вот эту свастику, например, он сам и намалевал. Когда же это было? Лет пять назад. Ваня тогда со скинхедами терся.

На лестничной площадке света тоже не было. Подойдя к своей двери, Кнут несколько раз сильно стукнул по ней кулаком. Из квартиры сразу же послышались пьяные вопли отца:

— Кто там? Кого черт принес?! Валите отсюда!

Леха хмыкнул:

— Что я говорил? Точно бухой… С утра еще, наверное.

Кнут снова двинул по двери и язвительно заметил:

— Нетрудно догадаться. Когда ты его трезвым-то последний раз видел?

Наконец раздались шаркающие шаги и щелкнул отбываемый замок. Отворилась дверь. На пороге стояла пожилая женщина.

— Привет, мам. — Кнут нагнулся, целуя мать, и резко отшатнулся, почувствовав сивушный запах.

— Ты что, пила? — брезгливо спросил он женщину и, не слушая ее бормотаний, шагнул в коридор.

Мать махнула рукой и, зябко кутаясь в потертый до дыр платок, побрела в комнату. Несмотря на то что женщине не было еще и сорока, на вид ей уверенно можно было дать под шестьдесят. В последнее время мать сильно сдала и все чаще на пару с отцом прикладывалась к бутылке.

Обстановка в квартире производила мрачное впечатление. Ободранные обои и потрескавшийся потолок подчеркивали ее убогость. Дощатый пол прогибался и противно скрипел под ногами. Братья прошли в свою комнату. Едва Кнут включил свет, Леха присвистнул:

— Ваня, у тебя шмотка в кровище!

— Где? — Кнут подошел к замызганному зеркалу с отколотым углом и начал пристально вглядываться в свое отражение.

— Да вот, на штанах, смотри! И на куртке! Давай снимай! Пусть матушка застирает.

Кнут, сбрасывая с себя одежду, проговорил:

— Да ну ее… Начнет причитать опять. Что да где… Я сейчас сам замочу. Ты-то как? Не испачкался?.

— Нет вроде. Ниггеров же вы без меня мочили. — В голосе младшего брата прозвучала обида.

Кнут усмехнулся. Он стоял посреди комнаты в одних трусах и разглядывал в зеркало свое тело. Мышцы его округлились и налились силой, исчезла еще недавно бросавшаяся в глаза подростковая костлявость. Перемены радовали.

«Ничего, — злобно подумал парень, — мы еще этим тварям покажем!»

Кому именно и что он собирается показывать, Иван сказать не мог. Конкретных врагов вроде не было, и в то же время враждебен был весь окружающий мир.

Захватив одежду, он вышел в коридор и направился в ванную. Из комнаты доносились звуки телевизора. Прежде чем открыть дверь в ванную, парень заглянул на кухню. Вдрызг пьяный отец сидел, опершись локтями на стол, и смотрел в его сторону. Ивана передернуло от омерзения. Зайдя в ванную, он достал железный тазик и, набрав в него теплой воды, замочил окровавленную одежду. Глядя на то, как темнели намокавшие брюки, он вспомнил крики своих жертв, их мольбы о пощаде. Перед глазами всплывал вонзаемый раз за разом в тело нож, зажатый в его руке, тяжелый ботинок, с хрустом ломающий кости, безумный от боли взгляд человека, который понимает, что его убивают…

Внезапно Ивану стало страшно. Накатило ощущение какой-то ошибки, которую уже невозможно исправить. Ноги его стали ватными, голова закружилась. Он присел на краешек ванны и закрыл глаза. Нужно сосредоточиться…