Пир во время чумы - Роман Булгар
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Как же, не раз уже…
– Аккурат перед самым развалом Союза учебный корпус отгрохали всем на загляденье. Командующий округом совещание проводил со всеми командирами частей. Специализированные классы оборудовали. По стрелковой подготовке, по тактической. БМД одна стояла в разрезе.
Помня, что в 88-ом тут, на территории Одесского военного округа, проводились последние крупномасштабные учения, на которых сам Горбачев присутствовал, Малахов озадаченно качнул головой:
– Не видел я в поле ничего похожее. В смысле корпуса…
– Стояло до поры и до времени. Сначала сняли полы и потолки. Потом не стало окон. Следом исчезла крыша. Стены по кирпичику, один к одному, разобрали. Аккуратно разобрали. Был бы кто-то чужой, то торопился бы, действовал с оглядкой. А тут нет. Значит, команда с самого верху пошла. Так вот оно где, оказывается, сидит «враг народа», – Кондрашов усмехнулся. – Осталось только вычислить его, супостата.
Недолго думая, Жека нацелился своим указательным пальцем:
– За полигон зам командира дивизии Дубовой отвечает?
– Он самый. Вкупе со всеми остальными и с нашим Ильиным. А ты глянь на нашего командира дивизии генерала Бабича. С ним постоянно два мордоворота, на лицах которых написано, что они спустились с Кавказских гор. Чем он занимается? Вечно он в разъездах. К нему не подступишься. Окружил себя непроходимой стеной. Сами творят по кругу одни безобразия, а берутся судить других. Создали ГКЧП. Так называемая гарнизонная комиссия по расследованию чрезвычайных происшествий. Устроили свое судилище. Рассуждают о нравственности, нормах морали и права. Сами сплошь и рядом воруют, сами развели коррупцию, протекционизм. Ханжи и лицемеры…
– Ты, Роман Николаевич… – Малахов задумчиво водил пальцем по краю гранчака, – а ты не боишься, что я тебя этого и того…
– Ты? – глядя на него, начальник ВДП грустно усмехнулся. – Ты… нет, – он покачал головой. – Ты на этакую подлянку не способен.
Качая в пальцах опорожненный стакан, Малахов прищурился:
– Откуда такая уверенность?
– Ты, Палыч, за все это время комбригу еще ни одной докладной записки ни про кого не настрочил. Ни на одном совещании ни одного командира, ни одного начальника службы не поднял и не подставил перед комбригом. Хотя запросто мог бы сделать. Мог?
– Мог, конечно, – Малахов пожал плечами. – Но зачем?
Не стал Жека особо распространяться о том, что у него свои методы работы, нравятся они кому-то или нет.
– Вот-вот, мог. И не один раз. Стараешься все сам всегда и везде во всем разобраться и добиться исполнения. Жалеешь ты их. Но не все у нас правильно понимают. Многие люди принимают за твою слабость. Привыкли, что их вкладывают и без этого не могут работать. Хорошего обращения к себе они не понимают. А Ильин напрямую обо всем в дивизию стучит. Открытым кодом на всех замов, на комбрига строчит…
– Зачем? – удивленно моргнул неприятно пораженный Малахов. – Вроде бы, ему как ни к чему. А как же честь бригады? Или ему на нее наплевать? У него, у Ильина, совсем другие идеалы?
– Себя Ильин хорошеньким перед начальниками выставляет. И под комбрига яму он эдак, на всякий случай, копает. Не поступит Грищук в академию, Ильин и в этом случае будет претендовать на его кресло. В борьбе за место под солнцем для них все средства хороши…
Занятия подошли к концу, и Малахов вернулся к штабу, подошел к его двухэтажному зданию из красного кирпича с тыльной стороны и позвонил в дверь, ведущую в полуподвальное помещение.
– Жека, ты? – послышался далекий женский голос.
Глухо стукнули тяжелые запоры, и оббитая железом дверь чуток приоткрылась. Мелькнула радостная улыбка на миловидном, а если хорошенько приглядеться, то на очаровательном личике, лишь немного подпорченным чересчур уж кричащим макияжем. Непременная дань местной моде. Боевой окрас индейца, вышедшего на тропу войны.
– Привет, Катюша. Как идут дела у детей подземелья?
– Истомились мы без тебя, – проворковал грудной голос.
– Скучали они, – Жека ласково провел пальчиком по ее щеке.
Оказавшись внутри, Малахов остановился рядом с коммутатором.
– Что у нас есть новенького? – прищурился он.
– А ничегошеньки не слыхать, – Катя пожала плечами. – Тереп вон шарит с утра нашего вооруженца. Оно не может до того достучаться.
– Интересно как… – подполковник задумчиво прищурился. – И что нужно начальнику штаба дивизии от скромного майора?
– А ты топай, стребуй у них. У них тут, разумеешь, какие-то свои справы. Частенько они друг с другом созваниваются, о чем непонятно они толкуют. Да что мы все о них? Жека…
Волнуя-волнуя его своим откровенно зовущим взглядом, женщина приблизилась на крайне опасное расстояние:
– Жека, обыми меня…
– Как, прямо здесь? – пожимая озадаченно плечами, Малахов обвел комнату быстрым взглядом и остановил на Кате свои спокойные глаза, лишь там, в черной бездонной глубине которых, угадывались веселые искорки. – Тут вот мне и обнять тебя, и…
– А что?.. – разудало вылетело ему в ответ.
Женские глаза ничего не прятали, они так и играли, так и играли.
– Время обеда. Дверь изнутри затворяется. Туточки у нас и кушетка мягкая водится в комнате для отдыха, – горячо шепнула она, скидывая с себя камуфляжную куртку, под которой у нее ничего другого не было – и когда успела снять? Видно, перед его приходом, ждала!
– Катя! – выдохнул он, и глаза его мигом вспыхнули.
– Я тебя эдак поджидала, эдак поджидала. Ну, что ты стоишь? – она тяжело дышала и расстегивала ремень на брюках. – Ходи до меня…
Горячие мужские руки прошлись по женским плечам, задержались на груди, и она изогнулась от острого, тянущего все жилы томительного чувства. Ласковые губы приблизились, поцеловали по очереди глазки, носик, нашли теплые губы. Терпеть и далее сил у нее не осталось. Женщина опустилась на кушетку и потянула его за собой…
– Почто мне ни с кем эдак не ладно, як всякий раз с тобой?
– Не знаю, Катя, – он прикрыл глаза.
Сердце в его груди стучало, как после кросса на три тысячи метров.
– Нет, ты ведаешь…
– Может быть, Катя, – мужчина с усмешкой дотронулся пальцем до обиженно сложенных губок, – они искали в тебе одни наслаждения, но сами доставить тебе его не желали, не хотели, а может, просто не умели. Или все сразу и вместе взятое…
– А ты… жаждешь? Я полагала сказать, что пробуешь дать его?
– Да. Я считаю, что в этих отношениях главное – вырвать из уст лежащей перед тобой женщины радостный стон полного счастья. Самое высшее наслаждение состоит именно в том, чтоб доставить радость и наслаждение своему партнеру, а не самому себе, как у нас думают…
Смахивая с лица усмешку, Жека вздохнул. Вот и вся разница или две большие разницы, как сказали бы на одесском Привозе…
– Ты, Жека, ты какой-то не этакой, – Катя в упор смотрела на него своими задумчивыми глазами.
– Какой еще не такой? – его глаза, подыгрывая ей, расширились.
Водя ладошкой по мужской груди, она покачивала головой:
– Ты – иной. Ты мыслишь вовсе не эдак, как наши мужики. Может, потому все наши бабы косятся в твою сторону и облизывают губы.
В душе польщенный, он все же скептически хмыкнул:
– Ну, допустим, что не все. Есть и особи, что смотрят исподлобья, с трудом сдерживают язвенное раздражение…
– Ты про Райку? Она, бедная, как связалась с на голову стукнутым, и сама чокнутой стала. Стучит втихаря на всех и по кругу…
Второй раз за короткий промежуток времени услышав про стук, Малахов приоткрыл один глаз и внимательно посмотрел на Катю.
– Да, стучит. Факт точный. И на тебя, кстати, тоже. Все Ильину про тебя доносит. Когда ты на службу с запахом притопал, когда и с кем ты во время рабочего дня стопочку дернул…
Досадливо крякнув, мужчина одним пальцем развернул женский подбородок к себе, пытливо прищурился:
– Ты все сама сейчас придумала, или тебе про то вещун шепнул?
– Девчонка одна из машбюро сболтнула мне, когда до самой ночи корпела и отстукивала Райкину, не выполненную вовремя, вещицу.
– Пусть, – он покривился, и глаз его снова прикрылся.
В его голове сложилась ясная картинка. Значит, так оно и есть, все укладывается в логическую цепочку, и пазлы все выстроились.
– Мне все равно. Пускай стучит…
– Жека, ты и, правда, почто эдак много пьешь?
– Я, Катюша, иначе не могу, – он нашел ее ладонь и крепко сжал. – Если я вовремя не выпью, мне становится страшно. Я боюсь сойти с ума от разных мыслей. И я ухожу от них и прячусь за непроницаемую и глухую ширму. Когда я трезвый, то вздрагиваю от каждого шороха.
– Ты? – женские брови недоверчиво взметнулись вверх.
– Я, Катя. А ты, небось, думала, что я…
Напрасно, скользнуло в его глазах, некоторые так думают. Увы!