Фатьянов - Татьяна Дашкевич

С первых дней войны ансамбль был ангажирован фронтами и прифронтовыми ближними тылами. Его площадками стали госпитали, поселки беженцев, эвакопункты, санитарные поезда, солдатские теплушки… Ансамбль давал по три концерта в день. Каждый день на войне мог стать последним для каждого.

— На миру и смерть красна, когда ты красноармеец, — бодро шутил Алексей и тут же записывал шутку в свою клеенчатую тетрадь в школьную клеточку.

2. «Ехал я из Берлина…»

Блокноты Алексея Ивановича, путешествуя по линии фронта, пополнялись не только стихами. Он успевал еще вести дневник своей жизни, которая слилась с судьбой собратьев по сцене. Из этих записей складывались статьи для военных газет.

«…В пути встречаются два эшелона. Один санитарный, везущий на фронт врачей, сестер, фельдшеров, другой — лихих кавалеристов. Вместе с ними едет и ансамбль. Узнав о том, что эшелоны должны будут простоять не меньше двух часов, артисты вооружаются музыкальными инструментами и быстро собираются на поляне. Через пять минут должен состояться концерт. Бойцы, командиры, врачи, санитары выходят из вагонов, рассаживаются на высокой насыпи вдоль полотна железной дороги… Как тепло, как радостно воспринимают они песни, стихи, пляски. Великая благодарность слышится в несмолкаемых аплодисментах, и артисты, еще больше загораясь, становятся вдвое талантливей и голосистей. Быть может, их зрители через 10–20 часов будут уже в бою!», — записал Алексей в фронтовую тетрадь 1941 года.

Бойцы ехали на фронт уже с песней. Такой всенародной песней в первые дни войны стала «Ехал я из Берлина» на стихи Льва Ошанина, музыку Исаака Дунаевского. Это был военный привет Фатьянову от товарища по литературному цеху.

Песня была и боевой, и необычной — линия фронта неумолимо приближается к Москве, а ошанинский солдат едет из побежденного Берлина. Такое удальство было по сердцу русскому солдату, и он с веселой мстительностью запел ее еще по дороге отступления на Восток. Дача семьи Ошанина находилась недалеко от станции формирования военных эшелонов. Слышно было, как солдаты с этой песней садились в вагоны. Немного позже появилась «Священная война» на слова Лебедева-Кумача, музыку Александрова. И сама песня стала священной, и слышащие ее становились чище. Спеть хором ее было сложнее — ее могли исполнить только профессиональные хоры. Довольно сложная и грозно-соборная музыка величила душу и сокрушала страх и немощь. Для славянского сердца она стала духовной, так же, как и великий марш «Прощание славянки».

А простенькая «Ехал я из Берлина» оставалась обиходной — окопной, походной, кавалерийской, строевой. Алексей Иванович не мог не полюбить народность ошанинской песни, не впитать ее отчаянное здоровье. Как интонационно схожи были его радостные военные песни!

Ансамбль не раз подвергался смертельной опасности. Объезжая c концертами передовые позиции Брянского фронта, нередко артисты участвовали в боях. Приходилось даже отражать танковые атаки. Однажды глубокой осенью артисты попали в смыкающееся кольцо окружения и чудом вырвались из него через трое суток. С ними не было пищевых пайков. Друг холода — голод сковывал все настойчивее. Хотелось лечь в осеннее месиво грязи, завернуться в шинель и уснуть: будь, что будет. Тогда Алексей отыскал неподалеку обгоревшую полуторку, которая везла, да не довезла на фронт сахар. Пообедали сахаром — и пошли дальше. И все остались живы, музыкальные инструменты до единого сохранили и духа не уронили. А было их пятьдесят человек, полурота…

В конце ноября сорок первого года ансамбль попал в Подмосковье. Изредка протянет свою строчку пулемет, громыхнут артиллерийские орудия… Артисты отдыхали от душераздирающего воя пикирующих «мессершмиттов» и «юнкерсов». Печальным было зрелище воздушных поединков отечественных ЯКов и МИГов с германскими боевыми машинами, сделанными лучшими военными заводами Европы. Но Фатьянов веселил бойцов новыми стихами:

Летит Фанерный наш У-2По бесконечной дали.Ну где ж то видно, чтоб дроваПо воздуху летали?

В кромешной тьме наш тарантасЛетает, как по нотам,И бомбы точно, в самый раз,Что ложку в рот, кладет он.

Недаром славила молваНочной бомбардировщик.Летит-гудит родной У-2,Гремит лихой извозчик.

Он невелик, наш аппарат,Часы, а не машина.Ему, пожалуй, аккуратАнгар в норе мышиной.

И летели родными небесами небесные тихоходы У-2, ведомые сильными духом людьми, с верой в высшую справедливость войны — возмездие.

Военная Москва. Школьники и студенты

Тот же 1941 год. Немцы идут к Москве. Шестнадцатого октября Москва бежит. У кого есть что и на что грузить — уезжают и уезжают. Август, сентябрь, октябрь, ноябрь… Вместо школьных уроков — рытье окопов и противотанковых рвов. Студенты, те, кто постарше — валят лес даже в тридцати километрах от Москвы на станции Икша. Их уже обошли немцы. Еле выудили из Икшы студентов в ноябре месяце, полуголодных, заболевших, истомившихся без тепла. Возвратившись домой, они рядом со школьниками пошли «на окопы», тушат на крышах зажигалки, дежурят в ночных госпиталях… «Я увидала — один мальчик стонет, живот вот так разрезан, я всю анатомию вижу, я бегу сломя голову, ищу сестру, прошу помочь. Она — что там такое? Я говорю — ну, там черви… Она — пусть. Я — как пусть! Она — так надо. Спирта мало, а эти червячки съедают гной. Очищают», — вспоминает студентка тех лет.

Много силы духа было в том поколении.

Сейчас часто рассуждают о силе духа дворян, и умиляются политесами и балами, «русской рулеткой» и хожением на пулеметы в полный рост: мол, это было все взаимосвязано и так красиво. По этому поводу хорошо сказал Карен Шахназаров: «Сейчас такое впечатление, что одни дворяне жили». Их было так мало по сравнению с огромным населением России!.. Бесспорно то, что оно и выносило все тяготы войн, как артиллерийская упряжная лошадь. Где уж ей до лейб-гусарской! Мордой не вышла! А во время Великой Отечественной войны даже те, кто происходил из дворянства и остался на Родине, пели «Вышли мы все из народа, дети семьи трудовой». По глубинной исторической сути они были правы. Полезно иногда вспомнить, например, и документальные кадры похорон Ленина. Кто хоронил Ленина? Приезжали из отдаленных губерний, из Сибири крестьяне, бедняки, полуграмотные мужики. Лапти, валенки, обмотки, разодранные тулупы, ушанка — одно ушко есть, другого нет… Слезы, застывшие на глазах, потому что мороз был страшный… И люди шли, шли! Это другой вопрос — кого они хоронили, как хорошо они разбирались в политике… Одно ясно — люди чувствовали горе, они понимали, что соприкасаются с великой, грандиозной, решающей вехой Истории. Смерть Ленина для них была всенародным бедствием. К сожалению, другая смерть — гибель Помазанника Божия — оставалась всенародно неоплаканной. Вот где была трагедия истинная. Но разговор не об идеологических ловушках, а о купеческом сыне и советском юноше Алеше Фатьянове, который стремился на фронт, сочиняя рапорты один задиристее другого. Мужья его сестер — купеческих дочерей Тамары Ивановны и Зинаиды Ивановны — уже воевали. Зинаида Ивановна тоже получила военный билет с записью «ординатор хирургического отделения военного госпиталя». Будущая жена поэта, 15-летняя Галочка Калашникова, внучка небедного ряжского мещанина Григорова, долбила лопатой мерзлую глину Подмосковья и зарабатывала себе туберкулез. Каждый был на своем «фронте». И хоть говорят, что «в семье не без урода», но все же народ еще был единой семьей, кровью своей помнящей неистребимое родство.