Часовщик - Родриго Кортес

— И что думаете делать? — поинтересовался он.

— Попробуем устранить, — пожал плечами тот. — Ты… как… подключишься?

Томазо поднял глаза вверх. Это задание было не по рангу мало; убийствами в Ордене, как правило, занимались не самые ценные братья. Однако он понимал, насколько важно подавить сопротивление политике Короны именно сейчас, в самом начале.

— Шансов, правда, немного, — сразу предупредил секретарь. — Австриец как чует… пока никто подобраться к нему не сумел.

— Хорошо, — кивнул Томазо. — Поучаствую.

Бруно уже видел, что Инквизиция — не просто «заусенец». Слишком уж мощно Трибунал потеснил судью и Совет старейшин цеха.

«Сеньор Франсиско, вот кто мне нужен!» Покровителю города Бруно заслуженно отводил роль регулятора — того самого, что ограничивает безудержный бег шестеренок и делает ход любых часов размеренным и в силу этого точным. Бруно имел все основания думать, что благородный гранд поможет. Не так давно они с Олафом исполнили его давнюю мечту и построили в саду родовой усадьбы гигантскую клепсидру.[13] Знающие тиранический нрав сеньора Франсиско часовщики сторонились его как чумы. И если бы не нужда в деньгах, Олаф не стал бы рисковать. Но падре Ансельмо дал понять, что расплатится не скоро, и Олаф дрогнул. И только когда они с Бруно склонились над ярко раскрашенным в охряные и пурпурные цвета «чертежом», стало ясно, в сколь сомнительное дело они ввязались. То, что увидели часовщики, более всего походило на библейскую Вавилонскую башню, изображенную в храме Пресвятой Девы Арагонской: уходящее вершиной в небо ступенчатое строение, со множеством желобов, по которым текли бурные потоки воды, вращающие циклопических размеров колеса.

— И это… ваши водяные часы? — с нескрываемым ужасом спросил тогда Олаф.

— Как тебе? — наклонил голову сеньор Франсиско. — Гениально, правда?

Бруно бросил быстрый взгляд на отца. Тот стоял ни жив ни мертв: возражать благородному гранду было слишком опасно. И тогда подмастерье решил, что если кому и получить плетей, так пусть это будет он, а не вскормивший его мастер.

— Да, гениально, — нарушая правила приличия, выступил он вперед, — но работать не будет.

Гранд оторопел.

— Как так не будет?

Бруно стремительно перебрал в памяти все, что знал о грамотных благородных сеньорах, и выдал самую умную фразу в своей жизни:

— Как и все действительно гениальное, ваш проект слишком возвышается над законами грубой механики.

Гранд расхохотался.

— А для чего я вас пригласил?! Думайте! Вы же у нас мастера!

С этого самого момента к часовщикам приставили двух гвардейцев, и бежать стало решительно невозможно. Нет, ни для Олафа, ни для Бруно построить это титаническое сооружение труда не составляло — были бы плотники и лес. Проблема заключалась в другом: чем закачать воду на верх титанической башни.

Самым простым двигателем для закачки воды мог стать идущий по кругу осел; учитывая размеры клепсидры, полсотни ослов. Но вот беда: главная идея благородного сеньора как раз в том и заключалась, чтобы клепсидра работала сама собой — безо всякого вмешательства со стороны.

Часовщики думали несколько суток — так напряженно, что Олаф почти лишился сна и — впервые — признал свое поражение.

— Все-таки зря я согласился…

— Не бойся, Олаф, я придумаю… — подбодрил его тогда Бруно.

— Что тут придумаешь? — горестно просипел Олаф. — У тебя точно ветер в голове, если ты думаешь, что можешь…

— Ветер? — замер Бруно. — Ты сказал, ветер?!

Он уже полыхал идеями — сотнями идей. И все стронулось.

В считанные дни плотники отстроили вдоль реки череду самых обычных для этой местности ветряных мельниц. Но вместо того чтобы молоть зерно, ветряки были призваны качать воду. Затем в центре сада поднялась титаническая «Вавилонская башня» будущих водяных часов. Затем к ней протянулись десятки дощатых, обмазанных глиной акведуков. И в конце концов наступил миг, когда все было готово и следовало сделать последний шаг.

— Если она не заработает, с нас кожу сдерут, — проронил тогда Олаф.

— Она заработает, — поджал губы Бруно и выбил затвор.

Пожалуй, именно тогда он осознал, что превзошел отца.

Проводив исповедника четырех обетов Томазо Хирона в Сарагосу, брат Агостино первым делом заново перечитал устав и все буллы и указы, касающиеся Святой Инквизиции. И с каждой новой страницей сердце нового Комиссара Трибунала переполнялось восхищением.

— До чего же толково! — бормотал он.

В отличие от Орденов, Трибунал не участвовал в Крестовых походах, а потому не мог покарать ни одного явного соперника Папы — ни гугенота, ни еврея, ни магометанина. В его полномочия не входило приобщение к Церкви поклоняющихся рощам и ручьям язычников, и даже ведьму или колдуна, определенно служащих врагу рода человеческого, инквизитор мог наказать лишь при наличии доказанного вреда.

Святая Инквизиция не продавала индульгенций, не брала денег за проведение свадеб и похорон, не крестила, не причащала, не исповедовала, словом, не имела ни единого обычного для духовного лица источника дохода.

Однако Святая Инквизиция имела право на самое главное — толкование смысла. Отныне только она решала, что есть грех и ошибка, а значит, любое слово — сказанное вслух или написанное на бумаге — давало Комиссару повод возбудить преследование. И вот здесь тот, кто все это придумал, предусмотрел все.

Брат Агостино внимательно перечитал бумаги еще и еще раз и с каждым разом убеждался: однажды попав к нему в руки, не должен вырваться никто.

— Олаф! — тут же понял, куда бить в первую очередь, брат Агостино.

Под давлением Совета мастеров — там, на площади — они с Томазо отпустили Олафа на свободу — пусть и ненадолго. И теперь судебный процесс над Олафом просто обязан был стать показательным, чтобы каждая собака в этом вшивом городе видела, кто сильнее — Церковь или городской Совет старейшин.

Единственное, что смущало Агостино, так это довольно невзрачное обвинение. За навет на падре Ансельмо вполне хватало епитимьи, а для обвинения Олафа в причинении вреда колдовством Трибуналу остро не хватало свидетеля. Ясно, что смертельно раненный Марко до суда не доживет.

«Может быть, его приемный сын что-нибудь скажет?.. Как его… кажется, Бруно…»

— Охрана! — громко позвал Комиссар Трибунала.

В дверях выросли два дюжих доминиканца.

— Идите в мастерскую Олафа Гугенота… — строча приказ о вызове для дачи свидетельских показаний, проронил Агостино. — Возьмите его сына Бруно и доставьте ко мне.