Часовщик - Родриго Кортес

— Черт!

Единственный свидетель обвинения Олафа Гугенота в колдовстве лежал на брусчатке лицом вниз и не подавал признаков жизни. Томазо сбежал по ступенькам, раздвигая мастеровых плечами, пробился к парнишке и присел.

— Марко…

По ржавой от железной пыли рубахе свидетеля быстро расползалось багровое пятно.

— Врача! — заорал Томазо. — Быстро врача!

Двое стоявших прямо за спиной у Бруно мастеров прекрасно все видели. И они знали: кто бы ни был этот парень в сарацинском халате, он свершил правосудие. Ибо Марко посягнул на самое святое — круговую поруку цеха.

— Беги, — рывком сунул мстителя за свою спину один из мастеров, и второй тут же встал рядом.

— Врача! — орал человек с лицом нотариуса. — Быстро врача!

И обильно смоченные только что пролитой кровью невидимые шестерни города дрогнули и сдвинулись с места. Чего-то требовал склонившийся над телом студент медицинского факультета Амир, орали друг на друга святые отцы, но Олафа уже выводили из недостроенного здания монастыря, а ремесленники мигом потеряли всякий интерес к делу.

— Привет, Олаф!

— Как ты, богохульник чертов?!

— Понравилось тебе в женской обители?..

Только теперь Бруно осознал, каких усилий стоило ему все, что он сделал. В голове начался звон, дыхание перехватило, и он, с трудом дойдя до ближайшей стены, осел на брусчатку. Шестерни перед глазами вращались слаженно и легко. А спустя каких-нибудь четверть часа площадь была пуста, и лишь на ступеньках магистрата валялись огрызки яблок да чей-то деревянный башмак.

Амир погрузил умирающего Марко Саласара на подводу и как мог быстро привез его к городскому лекарю — стремительному в движениях, ясноглазому греку.

— Посмотрите его, Феофил…

Врач приоткрыл полу куртки подмастерья и тут же потерял к раненому всякий интерес.

— Умрет.

— Может быть, что-то еще можно сделать?

Грек отмахнулся:

— Хочешь — пробуй. Но учти: я таких видел десятки, а потому знаю, что говорю.

Амир почесал затылок. Они в Гранадском университете начали изучать полостные операции не так давно, а шанс попрактиковаться у него был только один — раненный в живот раб-христианин с галер.

Аллах ведает, что рабы не поделили, а главное, кто пронес на галеру острейшее лезвие без рукояти, но христианину располосовали всю брюшину слева направо.

— Спаси меня, сарацин, — умолял лежащий на боку раб, едва понял, что Амир собирается запихивать лежащие на палубе кишки обратно.

— Если получится, — честно предупредил Амир. — Я еще только студент.

Потеря крови была относительно небольшая, и Амир дал рабу опиума, расстелил коврик для намаза, тщательно вымыл руки и лицо и вознес Аллаху благодарность за этот прекрасный день.

— Ты теряешь время, — прохрипел все еще не ушедший в опиумные грезы раб.

— Время, проведенное в молитве, не потеряно, — улыбнулся Амир и принялся отмывать кишки от приставшей к ним палубной грязи.

Как ни странно, раб выжил, и Амира долго ставили в пример менее проворным ученикам.

— Делайте, как ваш сокурсник, — горячо рекомендовал преподаватель хирургии Ахмад аль-Ахмад. — Среди рабов масса превосходного учебного материала! Их господа слишком жадны, чтобы оплачивать труд врача, а потому они с удовольствием вверят свою собственность вашим кривым, пока еще ни на что, кроме убийства больных, не годным рукам!

Но Марко был ранен намного серьезнее, чем тот раб. Длинное, тонкое орудие проникло в его тело сзади, со стороны почек и, судя по всему, поразило желудок. Проведению таких операций их в Гранаде даже не учили. И похоже, что Феофил, бывший военный врач, познавший хирургию на полях сражений, скорее всего, был прав.

— Я попробую, Феофил, — со вздохом произнес Амир. — Аллах милостив… может, и получится.

Судья был доволен прежде всего тем, что обошлось такой малой кровью.

«Слава Аллаху, что у нас не Сицилия…»

Однако, вернувшись в здание суда, Мади первым делом послал альгуасилов за отбитым у монахов часовщиком. А едва те кивнули и направились к выходу, их чуть было не сбил с ног сам Олаф — раскрасневшийся и взъерошенный.

— Бруно у вас?!

Мади улыбнулся:

— Удрал твой парень… так что жив он, жив, не беспокойся.

Олаф с облегчением вытер мокрый лоб.

— Ты лучше вот что мне скажи, Олаф, — не дал ему расслабиться судья. — Ты уверен в своей невиновности?

— Конечно, — кивнул мастеровой.

— Значит, дело следует довести до конца.

Олаф нахмурился и через мгновение покорно опустил плечи.

— Как скажете, сеньор аль-Мехмед. Мне что — снова в тюрьму?

Мади развел руками:

— Возможно… Я бы тебя не сажал, однако ты же видел этих «псов господних»… им тебя скрутить да в монастырь отправить, как мне — моргнуть.

Олаф угрюмо склонил голову, а Мади поднялся и ободряюще похлопал мастера по плечу:

— Но сначала я все-таки попробую довести очную ставку до конца.

— Вы думаете, падре Ансельмо согласится?

Председатель суда пожал плечами:

— Не знаю, Олаф, не знаю… но вызвать его я обязан. А он обязан прийти. Ну что, ты готов защищать свое честное имя?

Мастер сосредоточенно кивнул:

— Да, сеньор аль-Мехмед.

Шаг за шагом Бруно добрался до мастерской, но Олафа там не обнаружил. Он прошел еще два десятка шагов и вошел в их дом, но приемного отца не оказалось и здесь.

«Суд, — понял Бруно. — Олаф должен восстановить свое доброе имя… А значит, он в суде».

Томазо, как никто другой, понимал важность доведения дела до конца. Самому исповеднику это очень внятно разъяснили, едва приняли в Орден.

— Церковь не может просто проиграть и отойти, поджав хвост, — цедил он мрачно ссутулившемуся за столом Агостино. — Особенно в деле с часовщиком.

Брат Агостино кивнул. Как всякий монах, он прекрасно понимал, какое значение представляет это магическое ремесло для живущей строго по часам, от службы до службы, Церкви.

— И потом, председатель суда наверняка перейдет в наступление, — ослабил кружевной воротник Томазо. — Так было и на Сицилии, и в Неаполе — везде.

И в этот миг в дверь постучали.

— Кто там еще?! — недовольно крикнул Томазо.

В проеме показался растерянный падре Ансельмо.

— Вот, святой отец, повестка…

— Председатель суда? — прищурился исповедник. Он был к этому готов, но не ожидал, что этот мусульманин станет действовать так быстро.

Молодой священник только моргнул, а Томазо, обдумывая что-то свое, отвернулся к окну.

— Что ж, придется тебе дать показания…