Тайна Темир-Тепе (Повесть из жизни авиаторов) - Лев Колесников

Тут подполковник немного помолчал, а затем заговорил уже в другом тоне:

— Да и следует ли вам, молодой девушке с такой внешностью, так сильно расстраиваться? Что случилось, того не воротишь. Вы найдете себе достойного человека, который вас будет любить не менее горячо, чем Дремов. У вас такие чудесные глаза, такая царственная фигура…

Нина резко встала.

— Товарищ подполковник, — сказала она дрожащим голосом, — вы зачем здесь? Вы понимаете, что эти ваши слова не уместны и оскорбительны?

Подполковник тоже встал и, взяв Нину за руку, зашептал:

— Милая, успокойтесь и простите меня, но я, как мужчина...

Нина сильно и грубо оттолкнула его со словами:

— Прошу оставить мою комнату.

Подполковник, видимо, не ожидал такого отпора.

Криво усмехнувшись, он пожевал губами, должно быть хотел сказать еще какую-нибудь пошлость, но передумал и взвизгнул:

— Девчонка! Ты не умеешь ценить расположения больших людей! За распространение панических слухов о существовании мифических вражеских сил в глубоком тылу я могу закатать тебя куда Макар телят не гонял!

— Уходите, — повторила Нина. — Или я позову летчиков, и вас выгонят с позором.

Пятясь к порогу, подполковник сказал свистящим шепотом:

— Запомните две вещи: насчет распространения панических слухов и насчет того, что я — ваш покорный слуга. — И исчез.

Рассказать все это комиссару Нина постеснялась. Она передала ему только то, что представитель контрразведки отнесся к ее сообщению с недоверием. Наивное умолчание Нины о подлом поведении подполковника было ее грубой ошибкой и, как увидит потом читатель, имело далеко идущие последствия. Расскажи она Дятлову все, как было, тот бы насторожился к подполковнику и, возможно, принял бы свои меры, а теперь и он усомнился в предчувствиях Нины.

«Видно, правда, виноват один Дремов, — подумал про себя комиссар. — Подполковник наверняка знает обстановку в нашем районе и вряд ли станет бросать слова на ветер».

3

Как уже было сказано, последнее посещение города оставило у Валентина и Сергея неприятное впечатление. Они были довольны дружной курсантской семьей, все помыслы которой были направлены на боевую учебу, на подготовку к участию в священной войне, и им казалось предосудительным поведение Саньки и Бориса, которые ищут развлечений, да еще в компании незнакомых людей. Недовольство Валентина и Сергея усиливалось еще тем, что они не только не отговорили своих товарищей от выпивки, а, по сути дела, и сами приняли в ней некоторое участие. Это-то и удержало их от огласки посещения дома Янковских.

А потом за множеством дел все забылось…

Навсегда остается в памяти первый полет.

На востоке занималась заря. Розовели вершины гор, искрилась влага на пожелтевшей осенней траве. В прозрачном воздухе прохлада. Самолеты выстроены в одну линию. Перед винтами застыли в строю курсанты. Их лица обращены к командиру, который не спеша, торжественной походкой приближается к фронту выстроенных экипажей.

— Здравствуйте, товарищи!

В ответ прогремело дружное:

— Здрасть!

Командир собрал для последних указаний командиров звеньев и инструкторов. Наконец команда, полная неизъяснимого боевого подъема:

— По самолетам!

Инженер поднял флажки. Наступила полная тишина. Взмах флажками, и моторы загудели, закрутились винты, превращаясь в сверкающие диски. Ветер от винтов срывает пилотки, теребит волосы. На мачте у столика руководителя полетов взвивается лучистый авиационный флаг… И вот одновременно с восходом солнца взмывает в небо первый самолет, второй, третий…

Валентин, как во сне, опустился в кабину. Товарищи помогли ему пристегнуть себя ремнями. Все улыбались и что-то говорили, но до него почти не доходил смысл слов. «Неужели я, Валька Высоков, поднимусь сейчас в воздух?» Вспомнился десятый класс «Б». Его называли классом воздушных фанатиков. Вот бы одноклассники увидели его сейчас в кабине! На голове настоящий пилотский шлем с большими очками, плечи перетянуты лямками парашюта… Правда, сидит он во второй кабине, за спиной инструктора, но будет время и он сядет в первую кабину и самостоятельно поведет самолет…

Взревел мотор. Покачиваясь, как утка, самолет порулил к старту. Держась за крыло, бежал Сережка. У стартера в руках белый и красный флажки. Валентин услыхал в телефон спокойный голос Нины:

— Идем на взлет.

Стартер вытянул руку с белым флажком в направлении взлета, и мотор загудел сильнее. В лицо Валентина ударил ветер. Сильно раскачиваясь на неровностях почвы, самолет побежал, как гусь с растопыренными крыльями, и в какое-то неуловимое мгновение Валентин понял, что летит. Сначала земля мелькала совсем близко, потом быстро стала проваливаться. Неожиданно правое крыло поднялось вверх и закрыло полнеба, а левое крыло опустилось, и открылся вид на землю. О, как неописуемо красиво! Дома как игрушки, улицы словно нарисованные, автомобили на дорогах как подвижные жучки. А вон червяком извивается поезд… В розовых бликах водоемы и речушки. Сказка!

Строгий голос инструктора вернул романтика к трудовой действительности:

— Где аэродром?

«Черт возьми, где же в самом деле аэродром?

Где-то внизу, конечно… Ясно, что внизу, а где? Инструктору нужна точность».

Валентин жалко улыбнулся и безнадежно махнул рукой влево. Нина удовлетворенно кивнула головой. «Ну скажи ты, угадал!» — обрадовался Валентин.

Однако, где же аэродром? Надо бы найти по-настоящему. Он пристально смотрит влево, куда только что так удачно махнул рукой, но аэродрома не находит. Самолет опять сильно кренится, закрывая правой плоскостью полнеба. Голос Нины поясняет:

— Второй разворот!

И тут Валентин заметил на земле под левым крылом белую букву «Т». Буква лежала вниз головой посреди ровной, как скатерть, площадки. «Так вон он, аэродром!»

И опять голос Нины:

— А ну, веди самолет сам!

Валентин судорожно вцепился в ручку управления и ногами уперся в педали так, что будь они деревянные, наверняка бы сломались. Самолет сразу же повалился вправо и вниз. «Ага, — сообразил Валентин, — теперь, значит, ручку на себя и влево». Он еще недодумал этих слов, а самолет, как резвый конь, уже вздыбился вверх и завалился в левый крен… Нина покачала головой и стала командовать:

— Отдай ручку от себя! Не дави из управления сок. Ишь, штангист какой! Тихонько держись за рули. Забыл, как я учила на предварительной?

Валентин расслабил мышцы, и самолет пошел ровней. А в телефоне тот же спокойный голос:

— Вот левый кренчик, теперь хорошо. Не двигай зря ногами, видишь, самолет рыскает? А газ, газ зачем убираешь? Вот так. Смотри на приборы.

В кабине Нины сферическое зеркальце. Через него она время от времени смотрела на Валентина. Все зеркальце занимала его довольная улыбка, и она вспоминала, как сама вот также сияла в первом полете за широкой спиной Дремова…

Вечером на разборе она сказала:

— Ошибки для начала закономерны. Главное, что робости я ни у кого не увидела. Однако в следующих полетах так не улыбайтесь, товарищи курсанты, а то у Козлова, например, при улыбке глаза закрываются, и он ничего не видит. Побольше серьезности — и летать будете и воевать будете как надо.

Перед отбоем казарма гудела как улей. Делились впечатлениями от первого полета. При этом размахивали руками, перебивали друг друга, смеялись, шутили. Только и было слышно: «А я как сунул газ, а мотор как загудит, а инструктор как закричит!», «Как начали планировать, у меня все печенки опустились!», «А меня инструктор спрашивает: «Где аэродром?» Пока я искал, самолет уже по земле катится и инструктор хохочет. «Теперь-то, — спрашивает, — нашел?»

Борис Капустин не разделял общих восторгов. Он сильно тяготился трудностями курсантской жизни и оказался менее своих товарищей подготовленным к такому испытанию, как поле. А тут еще инструктор Лагутин его подогрел своим раздражением.

Незадолго перед началом полетов Лагутин прогуливался по гарнизону со своей молодой женой Клавочкой. Курсанты его экипажа в полном составе попались навстречу. Лагутин сжал Клавочкин локоть и, наклонившись к ее уху, сказал: «Мои орлы». Клавочка проводила «орлов» взглядом и заметила:

— Хорошие ребята. Мне больше других нравится вон тот, слева. Сразу видать, симпатяга. — И вздохнула.

Слева шел Борис, и вздох Клавочки послужил началом многих для него неприятностей.

В первый летный день Лагутин запланировал Борису полет в последнюю очередь. А летный день очень трудный для курсанта. Как белка в колесе мечется он, то сопровождая самолет на рулежке, то помогая заправлять его маслом, то бензином, то бежит за колодками, чтобы подложить под колеса самолета, то помогает инструктору надеть парашют. А при перемене ветра тянет на своих плечах все стартовое имущество с одного места на другое.