Дубровицы - Алексей Тарунов

В ответ на такое «невозможное ходатайство» возмущенный полным равнодушием опекунов священник подал жалобу московскому митрополиту Филарету и послал записку жившему в соседнем имении Ивановское графу А. А. Закревскому, новому московскому генерал-губернатору, сменившему Д. В. Голицына. Решительность Булкина возымела действие. В Дубровицы приехал директор кремлевской Оружейной палаты А. Ф. Вельтман. Было решено не просто отремонтировать храм, а провести его реставрацию.

Что же понималось под реставрацией в то время? Надо учитывать, что после заката классицизма интерес к древнему русскому искусству и архитектуре только пробудился. История отечественного зодчества еще не была изучена и верно понята, представления об истоках и развитии национального стиля еще не обрели теоретической стройности. Потому и реставрацию храма в Дубровицах нельзя представлять в современном понимании, то есть со строго научной точки зрения. В ту пору она рассматривалась как творческая работа, ориентированная на обобщенные образцы древней русской архитектуры.

Руководителем и распорядителем реставрации дубровицкого храма назначили авторитетного знатока русских древностей архитектора Федора Федоровича Рихтера (1808-1868). Рихтер получил классическое образование в петербургской Академии художеств, прошел хорошую школу у О. Монферрана на строительстве Исаакиевского собора, некоторое время пробыл в Италии, а по возвращении в Россию занял должность директора Дворцового архитектурного училища в Москве и одновременно осуществлял надзор за строительством по проектам К- А. Тона Большого Кремлевского дворца и храма Христа Спасителя.

В Москве Рихтер посвятил себя изучению памятников древнего русского зодчества.

Ф. Ф. Рихтер осуществил несколько собственных проектов, разработанных по мотивам средневековой русской архитектуры, ошибочно считая это реставрацией. Стали широко известны некоторые его постройки, практически заново нозведенные на древних фундаментах – палаты бояр Романовых в Зарядье (1858-1859) и дом царя Михаила Федоровича в Ипатьевском монастыре под Костромой (1862). Менее известны ранние его опыты – постройка Благовещенской церкви в Петровском парке (1847) и реставрация Знаменского храма в Дубровицах, где он работал в 1848-1850 годах.

По свидетельству А. Ф. Вельтмаиа, священник Булкин получил чертежи дубровицкой церкви, исполненные архитектором Ф. Ф. Рихтером,- фасад и план, осенью 1849 года. Опекуны снабдили чертежи золочеными рамами, и они долгое время висели при входе в храм по сторонам западных дверей. С вершины современных знаний выглядит ошибочным стремление архитектора переделать «под старину» то, что было подлинным, но не соответствовало его представлениям о национальном стиле.

Прежде всего Рихтер с благословения московского митрополита Филарета поспешно заменил латинские стихи в картушах русскими текстами священного писания. Затем вознамерился сделать новое рельефное распятие… Неверные действия «реставратора» сумел пресечь местный священник. Булкин ревниво относился ко всему новому и нередко отвергал или заставлял переделывать тот пли иной вид работ, обращаясь в некоторых случаях к помощи Закревского. Однажды Булкин даже пожаловался на архитектора Рихтера, который предложил заменить старые иконы «фряжского пошиба», то есть написанные в итальянской манере, на новые, в «древнерусском стиле». В итоге Ф- Ф. Рихтеру так и не удалось перестроить храм сколько-нибудь значительно. Иконы, лепнина, резьба конца XVII – начала XVIII века – все это осталось. Правда, по настоянию архитектора была изготовлена новая утварь «под старину», а также вызолочены хоры и иконостас, хотя, как известно, первоначально они были «по подобию всего низа белые, но по приличным местам покрыты краскою палевою».

Мастеров-реставраторов насчитывалось до трехсот человек. Сохранились имена некоторых из них: иконы и иконостас исправлял художник Киселев, хоругви – мастер Степанов, паникадило, лампады и подсвечники – мастер Генрих Биерклунд, железную решетку в церкви делал мастер Соловьев, а шкафы и комоды – столярный мастер Иван Федотов Малюшев…

Опекуны графа в одном из отчетов известили губернского предводителя:

«Освящение обновленного храма совершено 27 августа 1850 года митрополитом Филаретом в присутствии московского военного генерал-губернатора графа Закревского, исполняющего должность московского гражданского губернатора П. П. Новосильцева и других знаменитых светских особ».

Известно также, что Ф. Ф. Рихтер воспользовался предложением А. А. Закревского и построил несохранившуюся ныне белокаменную колокольню в селе Ивановском. К сожалению, не имея старых чертежей, трудно составить хотя бы приблизительное представление и о дубровицкой колокольне, тоже утраченной в 1930-х годах. О.на находилась к юго-западу от храма и в архитектуре не имела ничего с ним общего. Эта колокольня была сооружена не позднее конца XVIII века, ибо о ней упомянуто в том же «Географическом словаре» Щекатова: «С южной стороны каменная колокольня, довольным снабденная звоном от того же самого церкви сей оставшемся, государя императора Петра Великаго, а с западной великолепный дом и селене, из каменного строения, как выше сего сказанного состоящее.-»

Любопытно также сообщение И. Дмитровского в брошюре «Дубровины, знатное село»: «В конторе имения сохранился проект колокольни, составленный архитектором Ивановым и старавшийся примкнуть к стилю храма (как будто это возможно!)… Там же проект надстройки над существующей колокольней, составленный архитектором Рихтером, возобновлявшим храм. Оба проекта остались неосуществленными».

Пришло время сказать и о конце жизни владельца Дубровиц Матвея Александровича Дмитриева-Мамонова, заточенного на Воробьевых горах. Подробности известны из воспоминаний правнучатого племянника графа, последнего из его опекунов – Н. А. Дмитриева-Мамонова. Это был человек иного, чем граф, поколения и многие подробности из жизни Матвея Александровича знал только по рассказам. Ему было известно, что престарелый его подопечный жил раньше в Дубровицах, где «выстроил крепость, учредил роту солдат из своих дворовых людей, завел пушки».

«Конечно, в настоящее время таким затеям богатого барина, имеющего достаточные средства для их исполнения, не придали бы особенного значения,- считал он,- но тогда были другие условия жизни. Говорят также, что он учредил общество Русских рыцарей, что члены этого общества собирались в Дубровицах, но и это еще не достаточное основание для признания его сумасшедшим…»

После смерти Николая I, накануне отмены крепостного права, судьба несчастного графа М. А. Дмитриева-Мамонова вызывала всеобщее сочувствие.

«Конечно, резкость выдающегося ума и пылкость характера были причиною многих его неудач,- писал опекун.- но едва ля я ошибусь, если скажу, что главным образом зависть и злоба людей сломали и обездолили эту жизнь, которая могла бы быть до конца блестяща и, вероятно, небесполезна, ибо по своему уму, образованию, энергии, доброте в по своей рыцарской честности, при огромных материальных средствах, он мог бы быть замечательным деятелем».

Состояние графа, которым он так и ве воспользовался, было впечатляющим: 15 тысяч душ крестьян, 90 тысяч десятин земли в 10 губерниях, дача на Воробьевых горах, дома в Петербурге на Конногвардейском бульваре, доставшиеся после смерти сестры, в капитал в двести тысяч рублей.

Последний опекун впервые увидел графа Матвея Александровича, когда тому было лет около семидесяти. Но выглядел он много старше: за большим рабочим столом в вольтеровских креслах сидел маститый старец с‘седою, почти белой бородою. Он был в бархатном халате темно-малинового цвета на беличьем меху и черной тафтяной шапочке.

Последние три года, по словам Н. А. Дмитриева- Мамонова, граф вел очень регулярную жизнь: вставал в пять часов утра, обедал в час пополудни, ужинал в восемь часов вечера и ложился спать в девить часов.

«Не знаю, как было прежде,- отмечал опекун,- но в момент принятия мною опеки граф Матвей Александрович уже находился в положении вполне неизлечимого маниака, так как мания величия развилась в нем в высшей степени, и он воображал себя то царем, то всемогущим средневековым папой, имеющим власть всех карать и миловать… Однако, по временам, на старика находили совершенно ясные минуты, в которые он мог вполне толково высказать свою мысль и даже умно написать несколько строчек, но затем все это кончалось такой чепухой, которую невозможно было понять».

Кончина затворника, как и вся его жизнь, была трагической. В тот день он был не совсем здоров, и доктор определил у него сильный жар. Вероятно, болезнь эта кончилась бы выздоровлением, но по уходе доктора старик вздумал сам закурить трубку. Искра огня упала на рубашку, пропитанную одеколоном, рубашка загорелась, и когда дежуривший при больном человек затушил огонь, то у графа оказались довольно значительные ожоги на груди и на лице. Сами по себе они не могли бы быть причиной смерти, но испуг и нервное потрясение усилили жар, и старик впал в бред, из которого уже не выходил до своей кончины.