Есенин - Людмила Поликовская

Выступление перед Великой Княгиней (помним: это «заказ» Ломана) возмутило многих из новых друзей Есенина, среди которых господствовали резко антимонархические настроения. Нам сейчас кажется, что только большевики способны на такую жестокость — расстрелять вместе с царем и всю его семью. Но вот что писал, символист (а не какой-нибудь бездарный подпевала социал-демократов) Федор Сологуб:

Стоят три фонаря — для вешанья трех лиц:Середний — для царя, а сбоку — для цариц.

Начавшаяся Первая мировая война лишь поначалу воодушевила, а потом — еще больше обозлила общество.

Есенин, конечно, понимал, как воспримут выступление перед такой аудиторией те, кто помог ему сделать первые шаги на литературном поприще. Но он уже мог себе позволить не обращать внимания на подобные «мелочи». Имя уже было завоевано, и у него были мощные покровители: в литературе — Клюев, а по жизни — тот же Ломан.

И он не ошибся. Почти сразу же после возвращения обласканных Великой Княгиней «сказителей» в Петроград в издательстве М. Аверьянова (по протекции Клюева) выходит первая книга Есенина «Радуница»[37] — и критика снова захлебывается от восторгов.

«Чую радуницу Божью»

«Все в один голос говорили, что я талант. Я знал это лучше других», — без ложной скромности скажет Есенин в 1923 г. Успех первой книги — не частый случай в истории литературы. А ведь появилась она отнюдь не на «безрыбье». В это время в русской поэзии творили Блок, Брюсов, Андрей Белый, Бунин, Бальмонт, Маяковский, Северянин… Тоненькая, невзрачная книжечка[38] вызвала такой шквал эмоций, потому что ее содержание было разительно не похоже ни на Блока, ни на Бунина, ни на Маяковского.

«Соблазны культуры почти ничем не задели ясной души «рязанского Леля». Он поет свои звонкие песни легко, просто, как поет жаворонок. Усталый, пресыщенный горожанин, слушая их, приобщается к забытому аромату полей, бодрому запаху черной, разрыхленной земли, к неведомой ему трудовой крестьянской жизни, и чем-то радостно-новым начинает биться умудренное всякими исканиями и искусами вялое сердце», — писала довольно известный в то время критик Зинаида Бухарова (под инициалами «З. Б.») …А в «Северных записках» стихами Есенина любуется Софья Парнок (под псевдонимом Андрей Полянин) … А в журнале «Современный мир» Натан Венгров: «Есть что-то от «приволья зеленых лех»[39] в этой весенней и очень молодой книжечке стихов… […] Несомненно, что Есенин знает то, что пишет, — сам оттуда, от земли. И поэтому большой любовью к земле и к травам, и к «посвисту ветряному» и к «ухлюпам трясин» пропитаны его строки»… А еще рецензии в провинциальных газетах.

Но больше всего Есенин гордился статьей профессора. П. Сакулина «Народный златоцвет», опубликованной в солидном, основанным еще в 1866 г. журнале «Вестник Европы». Поскольку эта статья не только оценивает «Радуницу», но и дает представление о ее содержании, мы процитируем ее, не ограничивая себя объемом: «С первых же минут своей жизни Есенин приобщился к народно-поэтическому миру. Он — “внук купальской ночи”. Матушка в купальницу по лесу ходила, собирала “травы ворожбиные”, тут и сына породила.

Родился я с песнями в травном одеяле,Зори меня вешние в радугу свивали.

Весенним, но грустным лиризмом веет от “Радуницы”. Славословье природы, поэзия быта, искорки молодой любви и молитва Богу — вот спектр этой развивающейся поэзии.

Нежно любит Есенин свою родную сторону и находит для нее хорошие ласковые слова:

Топи да болота,Синий плат небес,Хвойной позолотойВззвенивает лес.

Тенькает синицаМеж лесных кудрей,Темным елям снитсяГомон косарей.

По лугу со скрипомТянется обоз —Суховатой липойПахнет от колес

Слухают ракитыПосвист ветряной…Край ты мой забытый,Край ты мой родной.

Мила, бесконечно мила Есенину деревенская хата, где “пахнет рыхлыми драченами, у порога в дежке[40] квас, под печурками точеными тараканы лезут в паз”. Он превращает в золото поэзии все — и сажу над заслонками, и кота, который крадется к парному молоку, и кур, беспокойно квохчущих над оглоблями сохи, и петухов, которые на дворе запевают «обедню стройную», и кудлатых щенков, забравшихся в хомуты […]. Когда нам говорили о поэзии крестьянского труда писатели-народники, напр. H.H. Златовратский, и даже когда сам Кольцов воспевал нам урожай или покос, — мы не могли не подозревать известной идеализации. Но в Есенине говорит непосредственное чувство крестьянина, природа и деревня обогатили его язык дивными красками. “В пряже солнечных дней время выткало нить”, — скажет он, или: “Выткался на озере алый цвет зари…”, “Желтые поводья месяц уронил”.

Для Есенина нет ничего дороже родины. «Если крикнет рать святая — / «Кинь ты Русь, живи в раю!» —/Я скажу: «Не надо рая,/Дайте родину мою»”, — восклицает он. […]

“Пою я о Боге касаткой степной, — говорит он о себе. — На сердце лампадка, а в сердце Иисус”. Он видит, как “на легкокрылых облаках идет возлюбленная Мати с Пречистым Сыном на руках”: “Она несет для мира снова распять воскресшего Христа”. В духе народных легенд рассказывает он, как “в шапке облачного скола, в лапоточках, словно тень, ходит милостник Микола мимо сел и деревень”, как “проходили калики деревнями” и говорили “страдальные речи”. Его умиляют образы “светлого инока” в скуфейке[41] и простые богомолки. […] Заканчивается “Радуница” таким самоопределением поэта:

Чую Радуницу Божью —Не напрасно я живу,Поклоняюсь придорожью,Припадаю на траву.

Между сосен, между елокМеж берез кудрявых бус,Под венком в кольце иголок,Мне мерещится Исус.

Он зовет меня в дубравы,Как во царствие небес,И горит в парче лиловойОблаками крытый лес.

Голубиный дух от Бога,Словно огненный язык,Завладел моей дорогой,Заглушил мой слабый крик.

Льется пламя в бездну зренья,В сердце радость детских снов.Я поверил от рожденьяВ Богородицын покров».

Правда, приветствуя «Радуницу», критики позволяли себе и некоторые замечания: обилие диалектизмов (во втором издании Есенин почти все их уберет), провалы вкуса в каких-то сравнениях: «кружево» леса, «плат» небес и т. п. (потом кое-что будет переделано, а кое-что просто выброшено). Но все это не меняло общего восхищенного тона.