Без утайки. Повести и рассказы - Сергей Чевгун

– И что я им скажу? – в десятый же раз отвечал я ему. – Что к капитану даже близко не подходил? Так они мне и поверили!

Я вспоминал сержанта Семенова, и меня начинала бить нервная дрожь. Один раз даже слезы на глаза навернулись, и я смахнул их потертым рукавом. Хотелось лечь, расслабиться – и завыть. Оскальзываясь на стреляных гильзах, я кое-как добрался до дивана и упал фальшивой бородой в подушку. Последнее, что запомнилось, это звон посуды: кажется, Сашка пытался убрать ее со стола.

Во сне я видел лесоповал и слышал лай собак. Промерзшие кедры валились один за другим, и некогда было вытереть пот со лба драной брезентовой верхонкой. Давешний капитан, сидевший поодаль на пеньке, одобрительно покачивал головой, обхватив ее озябшими руками. А рядом валялась его окровавленная фуражка, косо врезанная козырьком в снег…

Протяжный звонок прервал кошмарное видение, заставил вздрогнуть и сжаться в предчувствии близкой опасности. Второй звонок, столь же долгий и требовательный, приподнял Сашку с кровати. Я замотал головой: «Не открывай!»

И был стук в дверь. И еще звонок – после паузы. И опять к нам постучали. А потом дверь оставили в покое (слышно было, как загудел лифт).

Минут пятнадцать мы молча лежали, прислушиваясь к окружающему миру. Наконец, Сашка тихо поднялся и прошел в прихожую. Постоял у двери и вернулся:

– Кажется, ушли.

– Кто это был, как ты думаешь?

Сашка пожал плечами:

– Может, ребята решили с утра проведать? Ну, не знаю. Ладно, давай, умывайся, еще поговорим…

– Что думаешь делать? – спросил он позже, когда мы уже сидели на кухне и поправляли головы остатками былой роскоши. – У тебя ведь, ты говорил, даже паспорта нет?

– Паспорт есть. Только он на квартире, – отвечал я, довольно уверенно связывая слова в предложения.

– Конечно, на квартире. А где же еще? – хмыкнул он. – И там тебя уже ждут. Двое в штатском. А может, и трое. Прямо заколебались в окно выглядывать: «Интересно, а где это наш гражданин Миронов потерялся?» Ну, ты как пацан… – Здесь он разнес коньяк по стаканам. – Ладно. Давай еще по одной и… все. Смываться тебе надо, Витя! И чем быстрей, тем лучше. Если это они в дверь звонили, значит, позже еще раз придут.

Сашка мог быть сердитым, похмельным, усталым… каким угодно, но только не трусливым, это я знал точно. И если он советует смываться, значит, дела мои и в самом деле хреновые. Вот только к этому я был совсем не готов. Да и куда идти? На вокзал? Меня там быстренько без документов возьмут! Да и билет я не куплю без паспорта…

Тревожные мысли шли похмелью вдогон, рука сама тянулась к деньгам, а глаза высматривали в окно ближайший магазин. Но Сашка поставил на моих терзаньях точку.

– У меня ведь в деревне дом, от бабки остался. Можешь поехать туда. Скажешь, что родственник. Ни один опер не найдет! Пока поживешь, а там видно будет.

Голому собраться – только подпоясаться! Через три минуты я был уже готов.

– Да, и еще, – сказал Сашка прежде, чем выпустить меня на лестничную площадку. – Пить сегодня не надо: мало ли что? А я здесь пока крутнусь, постараюсь узнать… на квартиру к тебе схожу… В общем, на тебе ключ и… пока! Через недельку подъеду…

А дальше была лестница, трамвайный скрип лифта и страх неожиданной остановки (на третьем этаже вошла раздобревшая дама с белой собачкой на руках). Дама неодобрительно глянула на меня, но ничего не сказала. А собачка продолжала коситься и лаять до первого этажа.

Лифт остановился, и дама вышла, едва протиснувшись сквозь дверные половинки. Я скользнул следом. В подъезде дама замешкалась, пропуская двоих мужчин, и я чуть не клюнул носом в ее сдобное плечо. Тот, кто был первым, вряд ли разглядел мое лицо, но его увидел второй. В глазах незнакомца я прочитал лиловые строчки: «На вид лет 35—40, роста среднего, спортивного телосложения, волосы темные, был одет…» Ну и так далее.

Нет!..

Что, лет 35—40? Я быстро начал стареть своим похмельным лицом. Примерно лет до пятидесяти.

Среднего роста, говорите? Тотчас же коленки мои подогнулись, и я стал вдвое меньше.

Спортивного телосложения? Я сжался, разом превратившись в мелкого и щуплого.

Вы разве ТАКОГО ищете?!

(Да, и не забудьте пиджак с чужого плеча).

Чернильные строчки в глазах незнакомца расплылись и исчезли. Он прошел мимо. А я выскользнул вслед за дамой из подъезда и спустился с крыльца.

Дама поставила собачку на землю и повернула направо.

Собачка тявкнула на меня и побежала налево.

А я пошел прямо и прямо – через двор и на автовокзал.

Потом была очередь в кассу, билет на ближайший автобус и двадцать минут свободного времени. Я вышел на перрон и закурил. Была суббота, солнечный день. В расстегнутом пиджаке гулял ветерок свободы. А денег, пожалуй, месяца на четыре хватит…

Я докурил сигарету до фильтра и вынул еще одну.

«Там, в доме, не убрано, но ты не пугайся… Жить можно, – вспоминал я Сашку. – Утром загляни к соседу, его Петровичем зовут. Привет от меня передай. Скажи, мол, двоюродный брат, из Астрахани приехал… Короче, что-нибудь придумаешь. Бутылочку возьми, Петрович не откажется…»

Бутылочку? Да без проблем!

«Пить сегодня не надо…» – это тоже говорил мне Сашка. Слово «пить» вынырнуло из памяти, заныло и заканючило. А остальные четыре слова я почему-то забыл.

Уже автобус подавали на посадку, когда я выдернул из стеклянного окошка две бутылки пива. Одну я тут же опорожнил в пятнадцать секунд и бережно поставил в урну, а другую ухватил за горлышко и пошел к автобусу.

В ожидании посадки пассажиры толпились у двери. Впрочем, водитель оказался не из медлительных.

– Билеты приготовьте, – сказал он, открывая дверь.

Я сунул руку в карман. Тут же вспомнил: не в левом, а в правом! Перехватил бутылку в другую руку и снова полез в карман…

Звон разбитого стекла повернул в мою сторону полсотни незнакомых лиц, плюс одно, смутно знакомое. Я еще машинально отряхивал брюки от пивной пены, а Семенов уже подходил ко мне с той стороны перрона, и кобура у него под рубашкой, казалось, расстегивалась сама собой.

– Гражданин, ваши документы! – услышал я его голос. Значит, правильно вчера эти двое, на крыльце, говорили: хрен тебе, Семенов, а не отгул…

– К вам, гражданин, обращаюсь. Документы, говорю, покажите.

– Да я в деревню собрался… В деревню! Сейчас автобус уйдет!

Я сделал движение к автобусу. Мелькнула надежда: а может, все обойдется? Однако Семенов, оставшийся без отгула, был злым и от меня не отстал.

– Документы! Что, нет ничего? Ну, тогда пройдемте.

С хрустом закрылись двери, и автобус тронулся с места. А меня уводили от автобуса. Уводили от деревни и от Петровича.

Меня уводили от свободы.

За что уводили? Зачем?..

– «Справка об освобождении. Выдана гражданину Елагину Леониду Михайловичу в том, что он…» – читал Семенов потертую бумажку, найденную за подкладкой не моего пиджака. – Так вот ты, значит, какой!

– Да не Елагин я! Не Елагин, а Миронов, Виктор Павлович… Вы проверьте!

– Прокурор проверит, – отвечал Семенов, и продолжал читать дальше: – «…что он… отбывал наказание за преступление, предусмотренное статьей… срок отбыл полностью… освобожден…» Все с тобой ясно, Елагин! Не успел выйти, как снова туда захотел? – и повернулся к напарнику. – Вчера у нас капитану голову проломили, слышал? Так это вот он, Елагин, – глаза у сержанта стали злыми. – Ну, ничего, ничего… Мы с тобой еще поговорим!..

* * *

Я знаю, что будет потом.

Миронова уже не отпустят. Подержат в сизо с полгода, потом по этапу – в Ухту.

А я буду ехать в Хабаровск, пить пиво, купленное в Белогорске. Буду слушать чужую историю – и забывать свою.

Не кормите кошку с балкона

Памяти Анатолия Тоболяка.

Она приходит ко мне каждый вечер, часам примерно к семи. Садится под окном – и ждет кошачьей манны небесной. Однажды с балкона упал бутерброд, и она это запомнила. У кошек хорошая память.

А назавтра история повторилась. И еще. И потом.

Прикормил, называется. На свою-то голову!

Что ж, бывает.

Город, одуревший от редкой в этих местах жары. Вчера еще пересохшие колонки. Позавчера закрытые киоски с мороженым. Люди, которых давно уже нет…

– Вот здесь я встретился с ним в последний раз. В девяносто девятом, – мы останавливаемся возле крошечного магазинчика. – Втиснулись в очередь. Пиво кончилась перед нами, пришлось брать, что есть.

Улица, протекающая между домов. Гарь расплавленного асфальта. Число шестое или двадцать восьмое. Не все ли равно?

– Ты не мог его встретить тогда, в девяносто девятом. Тебя убили весной девяносто первого, – говорю я Другу. – А в девяносто восьмом он уехал из этого города. Навсегда. И больше сюда не возвращался.