Предвестники табора - Евгений Москвин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Чё он сказал?
— Он сказал: «не скажу, а то и тебе захочется».
Но на сей раз, обоюдного смеха не последовало.
Эпизод 4
«ПОЛНОЧНАЯ ЖАРА»
В ОЛЬКИНОМ ДОМИКЕ
ПРИМИРЕНИЕ С ВЕЛОСИПЕДОМ
(Рассказывает Максим Кириллов)
IПоначалу эта цивилизованная армия белых пиджаков была всего-навсего тремя тенями, которые, сидя на небольшом, со всех сторон прикрытом пальмовыми веерами мраморном балкончике, за отсутствием перспективы то и дело становились частью друг друга и образовывали самые фантастические фигуры; эти изменчивые, нарождающиеся движения чем-то походили на движения пламени, угнетаемого ветром. Один раз тени сложились в нечто, напоминавшее мельничные крылья; сильно наклоненные назад, к парапету, они, казалось, готовы были вспарить и, удлиняясь от ветра, начать перемалывать необъятную морскую пустыню; близость ее угадывалась отсюда изумрудными отражениями-зайчиками, которые, снуя между талыми облаками, превращали их в горячую пуншевую пену.
Три тени, совещавшиеся друг с другом вполголоса, — можно было уловить только обрывки фраз.
— Знаете, что напоминает мне рулетка?.. Треск рулетки… трик-трак… тик-так… У меня, кстати, новый крупье… Джон…
— Давно он?..
— Две недели… Время… Сегодня будут ставить только на черные… ха-ха… время ставить на черные…
Такие невозмутимые голоса — точно беседуют те три черепахи, на которых в глубокой древности покоилось все мироздание; до самой крайней степени убежденные в незыблемости человеческих представлений, они слишком поздно осознали свой распад на огромное количество религиозных конфессий — слишком поздно, но и немудрено было не заметить его раньше — разве могли они предположить, что когда нищий рыбак в отрепьях и соломенной шляпе — всего-то одна единственная земная песчинка! — вылавливает из морской пучины несколько мелких рыбешек — это и есть начало того самого распада-катастрофы.
Между тем, движения правой тени становились все более человеческими — то и дело взмывавшая вверх рука описывала в воздухе полукружные музыкальные четверти; и вот уже она точно ножом разрывается на запястье четырехконечным отблеском, рубиновым с топазом, — движущийся солнечный диск, невидимый отсюда и теперь, занял особое положение, так что преломленные лучи совпали с направлением взгляда. Свет вспыхнул… и никак не хотел увядать, а напротив, уплотняясь и набирая форму, превратился в пурпурный, словно бархатом подернутый циферблат с тонкими золочеными стрелками. Тень руки, опустившись вниз, легла на успевший уже выделиться и обрести твердую форму маленький вечерний столик, — но и на сей раз «не утратила» часов.
Что такое? Я слышу знакомую музыку — таинственные тональности тропического металлофона. Тун-тун-тун, тун-тан, тун-тун-тун-тун, тун-тан-тун… Midnight heat? Да, я почти уверен.
Полукружные музыкальные четверти? Нет, что-то не то…
Эй!!.. Откуда здесь эта музыка? Она иногда появляется перед заставкой фильма.
— Эй, Максим… проснись…
Откуда она здесь?
— Часы… взгляни на время… ВРЕМЯ…
Музыка уплотняется так же, как часы… часы…
— Время! Максим, ну вставай уже!.. Ты просил тебя разбудить. Потом сам будешь на меня злиться, что я…
Она нарастает, заглушая до боли знакомый голос, едва ли уже не кричит.
Фильм пошел. Я что-то пропустил?! Нет, я не хочу. Не хочу пропустить ни единого кадра…
…Своей жизни.
Я вскидываю голову…
II…и чуть не ударяюсь о склоненную голову матери.
Мать и до этого часто будила меня, но никогда еще после сна передо мной не всплывало ее лицо именно так — чтобы я мог разглядеть каждую черточку.
Куда подевалась плетеная сумка? — шепчут мне остатки сновидческой логики.
— Эй… что такое?
— Осторожней!.. Говорю, твоя жара уже началась. Вставай.
— Где?.. Не может быть!
— Уже пять минут пятого.
Я вскочил и — как был в майке и трусах — побежал в другую комнату, где стоял телевизор, — едва только еще успел вдеть ноги в резиновые шлепанцы; отворил дверь, бросился на диван и…
То, что теперь происходило на экране, было в некотором роде продолжением моего сна… нет, пожалуй, лучше сказать в некоторой степени — подобно тому, как экранизация романа в некоторой степени является продолжением книжных иллюстраций к нему.
Балкончик, выходивший к морю, выступал из огромной залы, которую освещал яркий солнечный свет. (Видно, кто-то успел «зажечь» его, пока я бежал из одной комнаты в другую).
Все окна и двери в сад распахнуты настежь, и зеркальные серьги, которыми увешаны потолочные люстры, звенят от бриза, сохраняя на себе частички прохлады.
Моря по-прежнему не видно, только трехцветная верхушка паруса, выглядывающая из-за парапета, проплывает по небу, точно воздушный змей. По мере того, как «змей», наполняясь бризом, приобретает все более уплощенную форму, фрагменты пальмовых листьев, тут и там выглядывающие из дверных проемов, все точнее повторяют его непроизвольные всполохи. Еще минута-другая, и этот танец на ветру станет синхронным, а парус почти целиком покажется в одном из дверных проемов, слева от балкончика.
Армия белых пиджаков с гвоздиками и розами в петлицах — самое первое определение, приходящее на ум, стоит только увидеть людей за длинным игровым столом, которые, перестав быть зыбкими тенями, мнимостью, проявив цвет, — словом, выделившись из моего сновидения, — то и дело поднимаются с мест, чтобы безо всякой надежды на успех дотянуться своим бокалом хотя бы до бокалов доброй трети присутствующих — это некая странная смесь праздника и азартной игры…
Случайность каждого движения, расхожесть, — между тем, убери хоть одну составляющую, и общая целостность, в которой сосуществуют эти люди, навсегда окажется нарушенной.
Армия белых пиджаков — между тем, всего пятеро или шестеро из этих пышущих южным загаром и молодостью импозантов одеты в белые пиджаки; бриз, гуляющий по зале, притрагивается, щекочет бархатные вечерние платья и темные плечистые костюмы, которые тут и там теряют жесткость, изгибаясь в остекленном вине.
На шершавом темно-зеленом сукне стола расставляются столбики фишек — десятки рук будто бы воздвигают обширный город-государство на квадратах-фундаментах, которые вделаны в топкую тину-сукно, заболотившую «пруд». Здесь имеются небоскребы разнородных цветов и материалов (и достоинств): желто-голубой неон, белый пластик, весь испещренный вкраплениями и штрихами, корейская сосна, напитавшаяся розовым маслом, граненое золото с дрожащими пятнышками света, из-за которых невозможно прочитать цифр на наклейках…
— Делайте ставки, — то и дело произносит крупье.
Я уже знаю: его зовут Джон.
Рядом с ним стоит мужчина в белом пиджаке. Поначалу кажется, что движения игроков абсолютно непредугадываемы, однако, стоит только поглядеть на этого человека, и подобное впечатление начинает рассеиваться. У мужчины квадратная челюсть и зачесанные назад нагеленые волосы; в маленьких глазах сухой насмешливый огонек; тонкие губы, но скулы очень чувственные, пульсирующие; высокий рост, — в целом, внешность поначалу отталкивающая, чуть позже, напротив, вызывающая неподдельный интерес, впоследствии — становящаяся притягательной.
Это Хадсон.
Все события, происходящие на столе, находясь под неусыпным вниманием, являют отражение в его мимике и жестах: женщина, сидящая рядом с Хадсоном, протягивает руку в лайковой перчатке, чтобы передвинуть фишки с красной клетки на черную, — и тут же он ведет левой бровью; мужчина в середине стола, по правую руку от Хадсона, удваивает ставку, — Хадсон вскидывает голову; еще один мужчина, уже на другом конце (расстояние кажется гигантским), убирает солидный столбик, обнажая красный квадрат — Хадсон вздыхает и манерно выставляет руку, чтобы поглядеть на часы (пурпурный, словно бархатом подернутый циферблат и тонкие золоченые стрелки), — Хадсон разочарован…
И так далее…
Город-государство из фишек, манипуляции Хадсона — идеальная ли это система сдержек и противовесов?
Ставки сделаны. В одну секунду рулетка превращается в золотой водоворот — кладезь лиц и галактик, событий и отражений, слов, оброненных необдуманно или веско, — все это вихрь звездочек, позволяющий тикать часам в любом направлении, — и кажется, я готов осмыслить любой фрагмент истории. Я — пластмассовый шарик, подскакивающий на этом водовороте и ни за что не способный утонуть в нем, и кажется, я владею ситуацией, ибо в результате выберу число и цвет, от которых зависят радость и огорчение людей — всех, а не только сидящих за этим столом…