Золото Удерея - Владимир Прасолов

— Дак он и сейчас жив! — вставил Федор.

— Вот-вот, так оно и было, — продолжил Семен. — Платили за все мы песком, взяли с собой кружку, остальное золото, что добыто было, схоронили у Степана с Силантием. Чтоб не рисковать, значит. Оставили у деда товар, вечером решили в кабак сходить, не для пития, а так, народец послушать да чтобы не отличаться от всех. Медвежьего нутряного жира глотнули, кто скоко смог, и пошли — это чтоб хмель не брал, пить-то все одно надо будет. Так вот, зашли в кабак, а там гульба, пьют мужики, баб лапают, весело. Присели за стол, заказали мяса, выпивки, и пошло-поехало. Вид делаем, что во хмелю, а сами смотрим да слушаем. Ан не все в кабаке упиваются. Один мужичок то к одним подсядет, то к другим, угощает, а сам не пьет, разговоры ведет. К нам подсел, по чарке поднес, говорит, баба сына родила, вот он и празднует. Выпили мы за рождение и за бабу его выпили, а он разговор ненароком на золото перевел. Откуда мы, где копаем, фартово ли поработали, и все так, как бы само собой, безобидно, из любопытства как бы. Глаза у него нехорошие, все бегают, бегают… Наплели мы ему с три короба, что проболтались в поисках все лето, что намыли — то сейчас и потратили, вроде как место фартовое нашли, да поздно, теперь весны ждать будем. Платили при нем. Глянул он на наш тощий кошель и потихоньку перешел за другой стол. Прислушались — ту же песню поет. Запомнили мы его, кушак у него необычный был, розовый шелковый, а кисти на концах черные. Нос картошкой и борода стрижена черная, а сам-то светлого власу. Голос такой с хрипотцой. Да двух зубов впереди нету. Не признаешь, о ком речь, Федор? — Семен глянул на парня.

— Признаю, однако, на деда Зайцева похож, точно он, он и сейчас такой, токо борода поседела, — сразу ответил Федор. — Только, дядь Семен, у него сыновей-то нет, одни девки.

— Во, то-то и оно, врал он, мы это сразу поняли, а зачем? За каким бесом он деньгами сорил, аль богатей?

— Да какой богатей! Он же всю жизнь на никифоровских подворьях холуем обретался.

— Вот и я к тому — доглядчик он был от хозяина своего, от Никифорова. Нам то дед Карась подтвердил, когда мы, вернувшись, рассказали о нем. Еще дед рассказал, что два дня тому уехал Никифоров со своими ближними на охоту, медведя бить. Решил я дождаться их возвращения, поглядеть хотел на того, кто за нами охоту устроил. Не знаю, что лучше было бы, уйти в тот день али остаться. На другой день после обедни услышали мы, как пролетели конные ходом мимо избы. Выскочили глянуть, двор-то никифоровский недалеко. Только и увидели, как ворота закрывались. А заборы у него крепкие да высокие. Прошли мы мимо и ни с чем вернулись. Под утро ушли в тайгу, старика отблагодарили двойной платой за постой и хлеб. Сговорились с ним, чтоб к весне припасу нам приготовил да подвез в условное место, оставили ему задаток песком золотым, на том и расстались. Пять дней добирались обратно, поклажу на санях тащили, умаялись, снег валил, чуть не заблудились, однако вышли к старому месту. Побывал там Никифоров, землянку сожгли, злодеи, а нас-то там и не было. Вот так, Федор, вот весь мой сказ. Душегубец твой Никифоров, как есть душегубец, только слово-то молвить можно, а вот дело не докажешь. Сам на каторгу загремишь. Как сам-то думаешь?

— Если твой сказ правда — чё тут думать, все складно, а дальше-то как было?

— Добрались мы до своих, перезимовали, никто нас не беспокоил зиму, далеко мы забрались. Старик не подвел, по весне припасу подвез. Как уговаривались, встретили мы его, он нам и рассказал тогда. В кабаке Зайцев битым был, свои били, а он кричал, что всех смотрел, не мог не признать лиходеев, не было их. А его лупили да приговаривали: упустил — получай. Вот так вот.

С первой водой мыть начали, бутару наладили, в общем, к осени собрались на выход, раньше многих. Вот тогда-то и встретились мы с тобой, Федор, впервой, наверное. Зайцева мы уже не опасались, время прошло, не вспомнил бы уже он наших, а коль вспомнил бы — поди докажи. Народу старательского тот год в тайге втрое, а может, и боле прибавилось, угляди-ка за всеми. Рожи-то у всех на один манер: копна волос да бородища. Погуляли мы у вас тогда дня три и уехали в Казачинское село. Там зиму и зимовали, а по весне назад. В Казачинском опосля корни пустили, Степан с Силантием семьями обзавелись. Каждую весну уходили мы в тайгу, по осени возвращались. Всяко было. Когда хорошо, когда не очень, но пустыми не были. Прошло с тех пор лет десять, однако. Многое изменилось. Прошлое быльем поросло, да не забылось. Старались мы ваше село ходом проходить, без остановки, но в прошлом году занедужил Лексей. Вышли, как всегда, под снег, а ему так плохо стало, пришлось в ваше село зайти да и остаться почти на месяц. Здесь и схоронили его, да не мы его земле-матушке предавали…

А было так. Остановились мы в заезжей избе, Лексею все хуже. Сговорились с бабкой, что недалече жила. Определили его к ней на постой да на пригляд, пока оправится. Семейные мои до дому рвутся, я их отпустил. С Игнатом остались, Лексея ж не бросишь! А ему все хуже. Бабка уж и попа приводила, ночами не отходила от него. Долго мучился, в беспамятстве метался, в жару, а перед смертью пришел в себя. Я рядом был, взял он меня за руку и давай шептать, шепчет что-то, а сам потом обливается. Трясет его, аж подкидывает. Я понять силюсь, а не могу. А он все шепчет и руку так сильно жмет. Когда замолчал, лицо его и успокоилось, тут и отошел. Бабка-то, что за ним ухаживала, тоже рядом была, как сквозь землю провалилась, исчезла, и все! Как не было ее. Я руку-то его разжал, чтоб свою освободить, а в ней, Федька, вот эта штучка, вроде ладанки, что ли.

Семен вытащил откуда-то и, вывесив на ладони на шнурке, показал тонкую ребристую пластинку из матово поблескивавшего желтоватого металла. Федор протянул руку, чтобы взять и рассмотреть на свету.

— Э, погодь, парень! — остановил его Семен. — В руки не дам, так смотри.

— Дядь Семен, чё ты? Куда я дену, дай у огня рассмотрю.

— Не в том дело, Федор. Эта штучка столько мне несчастий принесла, боюсь, как бы на тебя не перекинулись, так смотри, если хошь, — сказал твердо, как отрезал, Семен.

— Так не видно ничего.

— Ладно, днем рассмотришь.

Семен убрал пластинку, не обращая никакого внимания на недовольную физиономию Федора.

— Слушай дальше. Так вот, закрыл я глаза Лексею и вышел на улицу, так на душе тягостно было. Сунул эту ладанку в карман и стою, цигарку сворачиваю, а табачок-то на снег сыпется. Руки дрожат. Тут Игнат подошел — чё да как? Сказал ему, что Лексей помер. Присели мы на завалинку, задумались, хоронить же надо. Где эта бабка запропастилась? Хоть у нее вызнать, как тут все устроить можно. Ждали-ждали, нету ее. Дело уж к вечеру. Решили к попу пойти. Только отошли, а тут к избе бабкиной розвальни подлетают, а в них мужики да конными еще человек пять. Мы за плетень и присели. Видим, дело неладно. Мужики по избе пометались, на улицу высыпали.