Дрессированные сучки - Виржини Депант

Кстати, до нынешних времен я избегала слишком тесного общения с бабьем, кожей чувствуя — они знают нечто такое, чему я нигде не научусь, не прочту и не услышу, и это “нечто" они будут тщательно прятать, станут расставлять мне ловушки, и однажды я проколюсь, а они тогда уставятся на меня изумленно и насмешливо, и все про меня отгадают, мерзавки.

В воскресенье я все-таки спросила:

— Ты Виктора-то ищешь?

И она ответила — олицетворение убежденности:

— А то…

— Хочешь вернуть свои бабки?

— Слушай, давай не будем об этом!

Наша Мирей из тех, кто не терпит вольностей в обращении.

Вот только с этого момента она бросила меня "очаровывать", вызывающего тона и двусмысленных рассуждений — как не бывало.

Мирей затаилась. Всю улицу Терм мы прошагали молча, она глядела себе под ноги, покусывая губу, и я в конце концов всполошилась:

— Больше не думаешь вслух?

Она повернула голову, рявкнула:

— Считаешь меня болтливой дурой?

— Да уж, потрепаться ты умеешь. Так что, когда замолкаешь…

— Мне есть что сказать, если бы ты отвечала — хоть через раз, — я бы не онанировала!

Оставалось заткнуться и запомнить урок: "Никогда больше даже не намекай, что у меня словесный понос!"

Я получала подобные уроки каждый день: тут уж никакое взаимопроникновение не поможет — нужно время, чтобы притереться.

И я смолчала. Пока мы не дошли до лестницы, ведущей в сторону улицы Бюрдо, Мирей тоже рта не раскрыла, но едва я поставила ногу на первую ступеньку, она сказала, как отрезала:

— Лично я по лестницам не лажу! Выглядишь идиоткой — ступеньки всегда слишком широкие, хоть и не крутые… Давай прямо — крюк будет небольшой.

И она решительно двинулась вперед, продолжая рассуждать:

— Я, когда жду автобуса, всегда потешаюсь над теми, кто карабкается вверх, — ну просто утки неуклюжие… Потому-то и не люблю лестницы.

Глупые, тупые лестницы, плоские твари — ни подняться, ни спуститься нормальному человеку…

До самой улицы Пьер-Блан она так и распиналась на тему о лестницах.

15.15

— Думаешь, где он?

— Кто?

— Да Виктор же! Интересно знать, что он задумал…

Облокотившись на широко расставленные локти, Мирей любовалась своим отражением в зеркале за стойкой.

— По-твоему, он все еще в городе?

Она не слушала, роясь в карманах в поисках зажигалки, потом заявила — на полном серьезе:

— Стеф и Лола… Думаю, это Саид.

— Все может быть…

— Да нет, правда… Тебе разве это в голову не приходило?

— В общем, нет.

— Но это же очевидно, все — одно к одному…

По правде сказать, я побаивалась теорий Мирей — она слишком уж вольно обращалась с фактами, а жизнь научила меня распознавать придумки.

Вошла Соня. Бросила вещи на табурет рядом со мной, причитая: "ПИсать, пИсать, пИсать, пИсать!.." — и отправилась прямиком в сортир, махнув рукой вместо приветствия — мол, расцелуемся потом!

На Соне был коротенький свитеришко, узкий, почти тесный — он очень аппетитно обтягивал ее большие сиськи. Мне это, кстати, очень нравится.

А Мирей все рассуждала и прикидывала:

— Он достаточно испорченный, чтобы сотворить такое… В нем есть что-то такое… Я чувствую… очень романтичное и одновременно отчаянное… Согласна?

— Ладно, а мотив?

— Те, у кого есть мотив, кожу со своих жертв не сдирают, сама подумай, так поступают чокнутые. А Саид чокнутый. Нет?

— Вот уж не знаю.

— А я чую — у меня интуиция. Ну что, пойдем сядем?

В зале появился продавец цветов, одетый в клоунскую, в зеленую клетку, куртку. Он обошел все столики, но люди посылали его взглядом и отворачивались.

Появились Роберта и Кэти. С тех пор как все пошло наперекосяк, они неожиданно сблизились.

Мирей тут же высказалась:

— Миленько, устроим попойку…

И та и другая явно пришли в себя: нарядный прикид, нарисованные личики, блестящие волосы. Говорить было особенно не о чем, и я решила сделать им комплимент:

— Хорошо выглядите! Все вроде наладилось?

Они хихикнули, переглянувшись, а Мирей не упустила случая съязвить:

— Ну что, успели "принять"?

Обе уселись, и Роберта, плюхнув перед собой на стол почту, принялась объяснять:

— Мы всю ночь смотрели кино, только что встали, из дому даже не вылезали еще.

Что хорошо в нашей блядской жизни — бывает достаточно пустяка, чтобы отвлечься.

Роберта вскрыла первое письмо — там оказался счет за коммунальные услуги, — и нам пришлось выслушать длинное выступление на тему о счетчике, который нельзя подкрутить, потому что он висит на площадке.

Я вздохнула.

Тебе и впрямь получшало, Роберта…

Соня, как заведенная, стряхивала пепел, не отрывая взгляда от окна, и не слушала.

Роберта разорвала второй конверт, и тут Соня взорвалась:

— Вот сволочь! Назначает встречу на три часа, требует, чтобы я не опаздывала, потому что у него, видите ли, нет времени меня ждать, а сам не является, но я не буду тут торчать, как зайка, весь вечер…

Соня заткнулась, потому что все мы уставились на побледневшее лицо Роберты. Она застыла как истукан, зажав в пальцах фотографии. Кэти наклонилась посмотреть — реакция оказалась мгновенной и более чем странной: она сблевнула, из горла вырвалась темная струйка и звучно шмякнулась на пол.

Роберта даже не повернула головы в ее сторону: она уронила снимки на стол и нервно хохотнула — у каждого своя реакция…

Мы с Мирей и Соней придвинулись поближе, чтобы посмотреть.

Не то, что я видела в кабинете Королевы-Матери, но сюжеты те же. Мирей и Соне понадобилось чуть больше времени, чтобы понять, что есть что и что кому принадлежит. Роберта кинула нам записку — изящный почерк с наклоном вправо, затейливые завитушки на заглавных буквах…

"Посмотри хорошенько, что случается с маленькими сучками, вроде тебя, и помни: ждать недолго, ты — в моем списке… До скорого".

Соня схватила конверт с полным адресом Роберты.

Появились Матье и Саид — руки в карманах, рожи довольные, веселые, как будто всю дорогу обменивались непристойными шуточками. Матье снял куртку, повесил ее на спинку стула Кэти. Соня заметила:

— Вы, похоже, довольны жизнью?

— Да вроде жаловаться не на что…

Она кивнула на лежавшие на столе фотографии.

— Сейчас мы вас "приземлим"…

— Осторожно, ты вляпался в блевотину…

Я сказала это, потому что Матье и вправду вляпался — хоть лужица и была небольшая…

Вторник, 12 декабря

16.00

— Пусть нарисуется, сволочь, я ему плюну в рожу… молча… И больше ни слова о нем при мне!

Вот так: разговор о чем-то другом, и вдруг — всплеск эмоций, мгновенный выброс адреналина в кровь, проклятия в адрес Виктора.

— Скажи, в Париже вы были вместе?

— А ты что, нашептать кому-то хочешь?

Мы сидели в ее крошечной белой кухне, собираясь расчленить блок травки. На электрической конфорке грелся нож, жалюзи были закрыты для конспирации. Да Мирей их вообще никогда не открывала — даже если не делала ничего противозаконного. Что вы хотите — квартира-то на первом этаже, кто угодно может остановиться и заглянуть с улицы…

Она потерла переносицу, как будто у нее защипало в носу, и вернулась к разговору на излюбленную тему:

— В башке у человека, который не ширяется, никогда не изменяет подружке и никогда не врет, может много чего булькать. Но уж если все это ебнется — мало никому не покажется…

Мирей встала, проверила нож и достала из ящика чистую тряпку, чтобы удобнее было направлять лезвие. Она вбила себе в голову, что должна убедить меня в виновности Саида. Вообще-то, это был просто повод поговорить о нем — что-то в этом парне влекло ее и тревожило.

Мне слегка поднадоела эта бесконечная туфта, и я сказала:

— Греют, кстати, не нож, птичка моя…

И разлила по стаканам липко-сладкий портвешок, который Мирей брала в арабской лавочке в подвале своего дома по тридцать франков за бутылку.

Мирей всегда сооружала на голове строгий маленький пучок — этакая девочка-умница, балеринка с тонкой шейкой. Она собрала крошки на листок и протянула мне, чтобы я свернула косячок. Потом начала развешивать дозы на крошечных, с малюсенькими позолоченными гирьками, весах. Как девочка, играющая в магазин…

В ставни постучали, и я открыла дверь Жюльену — он заранее предупредил, что заберет свою часть товара (цены Мирей были вне всякой конкуренции). Жалюзи поднимались и опускались автоматически, достаточно было нажать на кнопку, вот только происходило это с гребано-замедленной театральностью — так ползет вверх занавес над сценой.

— Вы уже знаете про "Аркаду"?