Снюсь - Александр Житинский

Кому разрешили?..

Кончилось тем, что худсовет предложил мне в соавторы сценариста. Это был профессиональный эстрадный драматург по фамилии Рытиков. Оказалось, что у него уже готов план сценария. У Рытикова был костюм со множеством карманов. В каждом из них лежало по сценарию, скетчу, репризе или тексту песенки. Рытиков напоминал человекообразную обезьянку. Когда искал сценарий в карманах, было похоже, что он чешется.

В сценарии у него все что-то строили и пели.

После худсовета Регина повела меня к себе в кабинет. Она шла впереди по коридору, сухо кивая встречным артистам и режиссерам. Я понуро плелся за нею. Проходя мимо, встречные изображали на лице сочувственную улыбку, в которой сквозило заметное удовлетворение. Решение худсовета уже разнеслось по этажам.

Регина вошла в кабинет, пропустила меня и заперла дверь на ключ.

— Ты должен согласиться, — сказала она тоном, не допускающим возражений. — Звание лауреата у тебя в кармане. Год будешь катать программу, потом получишь заслуженного. Пойми, что тебе нужно добиться положения, чтобы сниться так, как ты хочешь!

— Да-да, — сказал я. — У меня была такая иллюзия. Только я уже снился, как хочу и кому хочу, семь лет назад.

— Ну зачем я с тобой вожусь? Зачем? — прошептала она, прикрывая лицо ладонями.

— Я не прошу, — сказал я.

— Как же! Мы гордые! — обозлилась она. — Ты хочешь пополнить толпу непризнанных гениев? Ненавижу!.. Ходят, кривят губы, устало улыбаются, ни черта не де-ла-ют! Ненавижу!

— Хорошо. Я скажу… Худсовет видел сон моей дочери. Я ничего не смог. По-видимому, у меня это прошло.

— Что? Что? — спросила она, округляя глаза.

— Это. Как болезнь проходит…

— Господи! — выдохнула она. — Прости, я не знала. Как же это я не почувствовала?.. Тогда немедленно отдыхать, лечиться, немедленно! Это временно, я уверена, так бывает. Я все организую.

— Не надо, — сказал я.

Регина засуетилась, раскрывая и листая записные книжки, шаря в ящиках письменного стола. Она вдруг стала похожа на старушку. Нашла телефон какого-то врача, стала звонить…

Я вышел из кабинета.

У подъезда меня поджидала Яна.

— Поговорим? — сказала она.

— Поговорим, — пожал я плечами.

Мы молча пошли рядом. Яна зябко куталась в воротник шубки. Еще не было сказано ни слова, а я ощущал себя виноватым. Она всегда умела сделать так, что я ощущал вину.

— Это ведь не ты сделал? — наконец спросила она.

— Что?

— Сегодня ночью.

— Не я.

— А кто?

— Дочь.

Яна, усмехнувшись, выглянула из-за высокого воротника.

— Не стыдно? — спросила она.

Я снова пожал плечами.

— Я ведь чувствовала, — покачала головою она. — Зачем ты так?

— Я не хотел.

— Врешь, — холодно сказала она.

— Я! Я! Я!.. Я это сделал! — закричал я. — От начала и до конца! Придумал, исполнил и передал!

Она внимательно посмотрела мне в глаза.

— Врешь… А жаль.

В тот же вечер, не сказав никому ни слова, я уехал в Москву.

Я малодушно сбежал. Мне надоело все: сны, концерты, филармония, Регина и раздирающие душу сомнения. Я хотел побыть в одиночестве.

Где можно быть более одиноким, чем в огромном городе, в котором ты никому не нужен?

Я устроился у старого приятеля, с которым когда-то вместе учился в институте. У него была двухкомнатная квартира. В пору нашей молодости он тянулся ко мне, мы почти дружили. Потом он уехал работать в Москву, и наше общение прекратилось. Он встретил меня так, будто мы расстались вчера. Я туманно объяснил, что мне необходимо развеяться после жизненных невзгод. Он тактично ни о чем не расспрашивал.

Денег у меня было примерно на год разумной жизни.

Приятель ничего не знал о моих сновидениях. После того как он убедился, что я потерял связь с бывшими однокашниками и ничего не могу о них сообщить, он стал рассказывать о себе.

Он был убежденным холостяком и жил в свое удовольствие. Пять лет назад он получил двухкомнатную квартиру, для чего ему пришлось временно фиктивно жениться. Теперь он возглавлял большой отдел в научно-исследовательском институте. Нечего и говорить, что у него было все, что необходимо холостяку примерно сорока лет для счастливой жизни: машина, мебель, горные лыжи, японский магнитофон, бар, книги и пишущая машинка.

Было у него и хобби. Он коллекционировал женские трусики. Они находились в специальном шкафу, рассортированные по ящикам. На каждом ящике стоял порядковый номер года. Приятель увлекался этим хобби уже четырнадцать лет.

Трусики были упакованы в специальные целлофановые пакеты. Кроме них в пакете находилась этикетка, на которой было напечатано имя бывшей владелицы и стояла дата. В самом первом ящике лежал всего один пакет. Дальше количество пакетов нарастало по экспоненциальной кривой, имелось пятилетнее плато с количеством трусиков около пятидесяти в год, а последние два года наметился небольшой спад.

Когда я к нему приехал, в ванной комнате сушился очередной выстиранный экспонат. Этикетка была уже заготовлена на пишущей машинке. Экспонат звали «Екатерина».

— Екатерина Семнадцатая, — сказал приятель.

Впоследствии я имел честь познакомиться с некоторыми дарительницами.

Я увидел, что многие жизненные удовольствия, включая коллекционирование, безвозвратно прошли мимо меня. Зависти к ценностям приятеля я не испытывал, но охотно поменялся бы с ним расположением духа. Мне казалось, что он непрерывно пребывает в уравновешенном, деятельном и бодром состоянии. Меня же одолевала рефлексия.

По натуре он был спортсмен. Он стремился к удовольствию, как спортсмен стремится к рекорду. Подобно спортсмену, он проводил огромную и целенаправленную предварительную работу, чтобы достичь желаемого. Если ему чего-нибудь хотелось, например, колумбийского кофе, он с видимым удовольствием организовывал цепочку связей, приводящую его в конце концов к желанному пакетику кофе. Чем длиннее и изощреннее была цепочка, тем большее удовлетворение он испытывал. Он не торопился. Для того, чтобы достать кофе, ему приходилось сначала вести в театр сестру зубного техника, затем направлять к нему заведующего магазином меховых изделий, у которого, в свою очередь, приобретал несколько каракулевых шкурок уличный сапожник. И вот у этого сапожника совершенно случайно оказывалось некоторое количество иностранной валюты, позарез нужной продавцу бакалейного отдела фирменного магазина, где изредка бывал колумбийский кофе. Таким образом, если исключить промежуточные звенья, кофе обменивался на билет в театр. Иногда цепочки разветвлялись. Многие из них функционировали постоянно.

Естественно, это требовало много сил и времени. Если желаемое возникало случайно, в то время, когда машина уже была пущена в ход, приятель делал вид, что не замечает этого. Ему не нужны были неоплаченные удовольствия. Зато, получив то, к чему стремился, он умел выжать из него максимум удовлетворения.

Как он приносил этот кофе! Как нюхал, заваривал, разливал в маленькие чашечки! Покупался коньяк, приглашалась новая обладательница трусиков, зажигались свечи…

На месте пакетика кофе могли быть: вентилятор для автомобиля, баночка итальянского крема для обуви, полкило воблы, оправа для очков и многое, многое другое.

Жизнь моего приятеля была заполнена до предела.

Я бродил по Москве, посещал выставки, обедал в чебуречных и покупал билеты «Спортлото», на которых вычеркивал одни и те же номера — не помню, какие.

Никому не снился.

Через месяц я увидел первый сон. Похоже, он возник естественно, как у других людей, потому что был обрывочен и невнятен. Но я уже стал подозрителен и мысленно искал источник. Может быть, дочь пробивается ко мне за сотни километров? Может быть, кто-нибудь еще?

Неужели я кому-нибудь нужен?..

Безделье утомило меня. Я сказал приятелю, что хочу устроиться на работу. Тоска по простому прошлому внезапно нахлынула на меня; захотелось регламентированной жизни, ежедневных поездок на работу в переполненных автобусах, неторопливой работы за чертежной доской от звонка до звонка; захотелось служебных отношений, собраний, выездов на овощебазу, коллективных походов и застолий.

— Не вижу проблемы, — сказал приятель. — Я прописываю тебя временно и устраиваю в свой отдел. За твою голову я спокоен, она всегда была не хуже моей. А там посмотрим…

И он обнадеживающе подмигнул мне. По-моему, перед его глазами уже блеснула ослепительная цепочка связей, приводящая меня к постоянной прописке в Москве.

Для начала он пригласил меня в НИИ, чтобы я на месте ознакомился с характером будущей работы. Я был вручен молоденькому пареньку в синем халате. Мы пошли к кульману.

Паренек, захлебываясь, рассказал о новом узле, которым занимался отдел. Часть этого узла была передо мною на ватмане. Я вглядывался в мелкую тщательную штриховку, в разрезы и сечения — и ничего не понимал. Я старался вникнуть в проблему, но слова паренька толклись где-то рядом с сознанием, лишь изредка вспыхивая блестками полузабытых словосочетаний: «гидродинамическая система», «плунжерный насос», «рабочий цикл».