Ангел на мосту - Джон Чивер

Незаурядный, подавляющий своим блеском интеллект ее впечатлял тем сильнее, что он опирался на столь же незаурядную, безупречную красоту. Короче говоря, это была эффектная женщина, лет тридцати пяти или тридцати шести, и к тому же великолепный работник.

Нельзя сказать, чтобы Ларри недолюбливал миссис Вуйтон — на это у него не хватило бы духу, — просто его несколько обескураживало то обстоятельство, что красота и мелодичный голос миссис Вуйтон имели больше влияния на ход дела, нежели его деловая смекалка и темперамент.

Каждому члену фирмы «Лотард и Вильямс» — а всего их было семеро отводился свой кабинет, и располагались эти кабинеты по обе стороны центрального помещения, в котором восседал сам мистер Лотард. В кабинетах была обычная старомодная обстановка присутственных мест: тяжелый письменный стол, портреты усопших партнеров, темные стены и ковры, закрывающие пол до самых плинтусов. Все шестеро мужчин носили часы на цепочке, булавку в галстуке и шляпу с высокой тульей. Как-то после обеденного перерыва Ларри сидел у себя в кабинете, погруженный в эту атмосферу солидного сумрака, и размышлял, куда пристроить туго расходившиеся акции. Вдруг его осенило: он понял, куда можно будет их спихнуть — всю партию. В числе клиентов фирмы «Лотард и Вильямс» был некий культурно-просветительный фонд, который, по соображениям Ларри, должен был с радостью ухватиться за эти акции. Верный своей темпераментной натуре, Ларри сгоряча устремился к мистеру Лотарду и, миновав приемную, ворвался без стука в его кабинет. Там он застал миссис Вуйтон, все одеяние которой составляло жемчужное ожерелье, и рядом с ней мистера Лотарда, одетого в ремешок от часов.

Ларри воскликнул: «Ради бога, простите!» — затворил дверь и вернулся в свой кабинет. Голые женщины были ему не в диковинку, но такой ослепительной красоты ему не доводилось встречать ни разу. Он не мог забыть жемчужной, лучезарной белизны ее кожи. Пафос и красота этого женского тела обосновались в его памяти прочно, как обрывок мелодии. Он увидел то, что ему видеть было не положено, и в остановившемся взгляде, которым миссис Вуйтон встретила его появление, было что-то нечистое и сатанинское. Он знал — и никакие доводы разума не могли поколебать этой его уверенности, — что допустил роковую оплошность, что поступок его повлечет за собою неминуемую кару. В пылу открытия, движимый рвением к делу, он без стука ворвался в кабинет своего начальника. Такое рвение в собственных глазах его было достойно похвалы, и уж во всяком случае в нем не было ничего предосудительного. Отчего же тогда это чувство, будто над головой его собираются тучами беды, катастрофы, несчастья? Человек по самой природе своей похотлив, и то, что Ларри довелось нечаянно подсмотреть, должно быть, в этот же час происходило во множестве множеств деловых кабинетов Нью-Йорка. Он оказался невольным свидетелем самого заурядного явления уговаривал себя Актеон. Но тут же спохватывался, ибо в сверкающей белизне ее кожи, в магнетическом и остром взгляде ее глаз не было ничего заурядного. Вновь и вновь говорил он себе, что не сделал ничего предосудительного, однако через все его мысли о справедливости, через все привычные представления о добре и зле пробивался упорный и унылый голос простой житейской мудрости, и голос этот утверждал, что Ларри Актеон видел нечто такое, чего видеть ему было не след.

Вернувшись на свое место, он весь остаток дня диктовал письма и разговаривал по телефону — ничего другого делать он не мог. Он пытался пристроить потомство своей финской овчарки. Зоологический сад в Бронксе не проявил никакого интереса к новой породе. В клубе собаководов сказали, что они не занимаются ублюдками. Вспомнив, что в ювелирных лавках, универсальных магазинах и картинных галереях обычно держат для охраны свирепых собак, он принялся названивать всюду — в Мейси, Картиерс, Музей современного искусства, — но у всех у них уже были собаки, и новых не требовалось. Последний час своего трудового дня он провел за привычным занятием скучающих неудачников — всей этой огромной армии парикмахеров, у которых никто не стрижется и не бреется, торговцев антикварной мебелью, которую никто не покупает, страховых агентов, у которых никто не страхуется, галантерейщиков, которые не сводят концы с концами, — он провел этот час у окна, как они, провожая взглядом еще один прекрасный уходящий день. Всем своим существом ощущал он смутную угрозу, что нависла над его благополучием, и ни кипучий темперамент, ни здравый смысл, которым он был так щедро одарен, не были в состоянии рассеять это чувство.

В семь часов вечера Ларри должен был присутствовать вместе с другими членами правления на деловом обеде в одном из домов Ист-Сайда. Еще с утра он захватил с собой вечерний костюм, с тем чтобы не заезжать домой; хозяин дома, в который он шел, предложил ему у него же принять ванну и переодеться перед обедом. В пять часов вечера Ларри вышел из своего кабинета и, чтобы убить время и — по возможности — вернуть себе бодрость духа, решил две-три мили пройти пешком. На углу Пятьдесят седьмой улицы он взглянул на часы, увидел, что у него все еще много времени в запасе, и зашел в бар. Это было одно из тех заведений, в которых одинокие женщины чувствуют себя так уютно. В час коктейлей они стекаются сюда из близлежащих домов после дня, проведенного в одиноком общении с хересом. Одна из посетительниц привела с собой собаку. Собака (это была такса) бросилась на Ларри. Она рванулась к нему с такой силой, что сдвинула с места стол, вокруг ножки которого был обмотан конец поводка, и протащила его несколько футов по полу; стоявшие на столе бокалы с коктейлем опрокинулись. Собака до Ларри не добралась, но переполох подняла порядочный; и Ларри пришлось отойти к другому концу буфетной стойки, подальше от дам. Собака пришла в невероятное возбуждение и наполнила комнату резким пронзительным лаем.

— Ну, что с тобой, Смоуки? Что с моим маленьким Смоуки? — вопрошала хозяйка собаки. — Разве это мой песик? Ай, Смоуки, я тебя не узнаю…

Такса не унималась.

— Вас, верно, не любят собаки? — спросил буфетчик.

— Напротив, — возразил Ларри. — Я все время вожусь с собаками и прекрасно с ними лажу.

— Удивительное дело, — продолжал буфетчик. — Никогда-то я не слышал, чтобы этот песик залаял! Она приходит сюда каждый день, все семь дней недели, и всегда приводит с собой собачку, и хоть бы раз та подала голос! Вы не хотите пройти в кафе?

— Иначе говоря, вы считаете, что я беспокою Смоуки?

— Видите ли, вы у меня здесь впервые, а это — мои постоянные клиенты.

— Извольте, — произнес Ларри не без пафоса и, держа в руке стакан, прошел в кафе, в котором не было ни души. Собака тотчас умолкла. Ларри допил свой стакан и посмотрел кругом: нет ли другого выхода из кафе — не через бар? Другого выхода не оказалось. Когда он проходил мимо Смоуки, тот снова к нему рванулся и успокоился только после того, как он ушел.

В доме, куда был зван Ларри, он бывал и прежде, но он позабыл точный адрес и рассчитывал, что узнает дом по парадному и вестибюлю. Однако, войдя в одно из парадных, он был поражен его схожестью со всеми вестибюлями подобного типа. Пол, выложенный черными и белыми квадратами, ложный камин, два кресла в английском стиле, пейзаж в рамке — все это было знакомо и вместе с тем походило на полдюжины вестибюлей, в которых Ларри доводилось бывать. Ларри спросил у лифтера, здесь ли живут Фулмеры, лифтер ответил, что здесь, и Ларри шагнул в лифт. Но вместо того чтобы поднять Ларри на десятый этаж, лифтер почему-то повез его вниз, в подвал. Должно быть, у Фулмеров ремонт или что-то в этом роде, подумал Ларри, и поэтому к ним удобнее подниматься грузовым лифтом. Двери лифта раздвинулись, и Ларри вступил в какую-то диковинную преисподнюю: кругом стояли мусорные баки, полные, с верхом, сломанные коляски и трубы, перевязанные обрывками асбестовой бумаги.

— Идите вон в ту дверь, сказал лифтер, — и поднимитесь по другому лифту.

— Но почему я должен пользоваться грузовым лифтом? — спросил Ларри.

— Так положено, — сказал лифтер.

— Я что-то не пойму, — настаивал Ларри.

— Вот что, — сказал лифтер, — отправляйтесь себе по черному лифту и перестаньте спорить. Ваш брат вечно норовит пролезть парадным ходом, точно вы здесь хозяева. В нашем доме этот номер не пройдет, так и запомните. Управляющий сказал, чтобы все товары доставлялись через черный ход, а у нас, например, слово управляющего — закон.

— Но я не посыльный, — сказал Ларри. — Я гость.

— А это у вас что за пакет?

— Это не пакет, а мой вечерний костюм. Извольте же поднять меня на десятый этаж к Фулмерам.

— Простите, мистер, а я было принял вас за посыльного.

— Я член правления банка, специалист по вексельным операциям, объявил Ларри. — Мы сейчас будем обсуждать вопрос о подписании векселя на сорок четыре миллиона долларов. А у самого у меня на личном текущем счету девятьсот тысяч долларов. Я живу в Буллет-Парке, у меня там дом в двадцать две комнаты, свора собак, две верховые лошади и трое детей — все учатся в колледжах. У меня яхта — двадцать два фута! Пять автомобилей!