Ангел на мосту - Джон Чивер

Он перешагнул через изгородь, отделяющую земли Уэстерхейзи от грехэмовских владений, прошел под цветущими ветвями яблонь, мимо сарая с насосом и фильтром и вышел к бассейну.

— Да ведь это Нэдди! — воскликнула миссис Грехэм. — Какой приятный сюрприз! Я все утро пыталась поймать вас по телефону. Дайте-ка я вам чего-нибудь плесну.

Он понял, что ему, как завзятому путешественнику, придется пустить в ход тонкую дипломатию, чтобы, не оскорбляя нравов и обычаев гостеприимных туземцев, своевременно от них вырваться. Он боялся вызвать недоумение у Грехэмов, показаться им невежей, но с другой стороны, ему ведь надо идти вперед, вперед! Переплыв бассейн с одного конца на другой, он вылез и сел загорать с хозяевами. Но вот минуты через три к Грехэмам подъехали две машины из Коннектикута, обе до отказа набитые знакомыми. Под бурные взаимные приветствия ему удалось незаметно ускользнуть. Он обошел дом Грехэмов с фасада, перешагнул колючую изгородь и, миновав пустырь, очутился возле хаммеровского бассейна. Миссис Хаммер возилась со своими розами и, подняв на минуту голову, увидела, что кто-то плывет по ее бассейну, но самого пловца не узнала. Лиеры сидели в гостиной и слышали, как кто-то плещется в их бассейне. Хаулендов и Кросскапов не было дома. Нэд перешел Дитмар-стрит и направился к Банкерам, откуда — даже на таком далеком расстоянии — доносились звуки веселья.

Говор и смех, отраженные водою, казалось, так и оставались взвешенными в воздухе. Бассейн Банкеров был устроен на возвышении, и Нэд поднялся по ступенькам на террасу, где расположилась вся компания — человек двадцать пять или тридцать. Никто не купался, кроме Расти Тауэрса, колыхавшегося на резиновом плоту. О милые, о пышные берега Люсинды! У ее бирюзовых вод собираются мужчины и женщины, не ведающие нужды, и официанты в белых куртках обносят их джином прямо со льда. Над головою, делая круг за кругом — еще и еще! — с упоением ребенка, качающегося на качелях, вился красный учебный самолет. Нэд почувствовал такую острую любовь к этой сцене, такую щемящую нежность к ее участникам, что ему захотелось погладить все это, любимое, рукой.

Где-то вдали гремел гром.

Инид Банкер шумно приветствовала Нэда.

— Нет, вы только посмотрите, кто пришел! — взвизгнула она. — Какой приятный сюрприз! Я чуть не умерла от огорчения, когда Люсинда сказала мне, что вы не придете…

Она протиснулась к нему сквозь толпу и, когда они кончили целоваться, повела его к стойке; путь туда преграждали семь или восемь женщин, которых всех надо было перецеловать, и примерно столько же мужчин, с каждым из которых надо было обменяться рукопожатием. Буфетчик, которого Нэд видел по крайней мере раз сто на сборищах подобного рода, с улыбкой протянул ему стакан джин-коктейля. Нэд постоял с минуту возле стойки, стараясь не ввязываться в разговор, который мог бы его задержать. Заметив, что ему угрожает окружение, он нырнул в воду и поплыл, держась поближе к бортику, чтобы не задеть невзначай надувной матрасик Расти. Выйдя из бассейна, он обошел сторонкой Томлинсонов, ослепительно улыбнувшись им на ходу. Мелкий гравий садовой дорожки больно впивался в подошвы ног, но, в конце концов, путешественник должен быть готовым и к худшим неприятностям.

Гости держались кучкой возле бассейна; влажный и сверкающий звук их голосов звучал все глуше, а голос диктора из банкеровской кухни, где кто-то слушал радиопередачу с бейсбольного матча, — все громче и членораздельнее. Воскресный день перевалил за половину. Нэд пробрался между машинами, в которых приехали гости Банкеров, и вышел на Эйлуайвз-лейн. Он немного стеснялся появляться на дороге в одних трусах; впрочем, движения не было, и он спокойно прошел этот маленький кусок до поворота к Леви, где красовалась надпись: «Частные владения. Посторонних просят не ходить», и высился почтовый ящик с круглым отверстием для бандеролей газеты «Нью-Йорк Таймс». Окна и двери большого дома были раскрыты настежь, но никаких признаков жизни не было слышно — даже собака не лаяла. Он обошел дом и спустился к бассейну, где обнаружил следы недавнего пребывания семейства Леви: у глубокого конца бассейна, в купальне, вернее, длинной беседке, увешанной японскими фонариками, на столе были расставлены бутылки, стаканы и тарелки с фисташками. Проплыв бассейн в длину, он налил себе в один из стаканов какой-то жидкости. Это был то ли четвертый, то ли пятый стакан, между тем как Нэд еще не проплыл и половины «Люсинды». Он чувствовал себя немного усталым и очень чистым; он был доволен — доволен своим одиночеством, доволен всем.

Приближалась гроза. Город из кучевых облаков поднялся еще выше, небо потемнело. Где-то прогремел гром. Красный самолет все еще кружил в небе, и, казалось, оттуда вот-вот послышится радостный смех летчика, наслаждающегося вечереющим днем. Но раздался еще один раскат грома, и самолет пошел на посадку. Где-то свистнул паровоз, и Нэд спохватился: который час? Пятый, шестой? Он представил себе платформу и людей, ожидающих местный поезд: официанта в смокинге, скрытом под плащом, карлика с цветами, обернутыми в газету, и женщину со следами недавних слез. Кругом заметно и вдруг потемнело; наступила та минута, когда песня безмозглых птиц в вышине превращается в явное пророчество неминуемой бури. Где-то позади, с вершины дуба раздался тонкий шум льющейся воды — словно кто-то открыл кран. Затем уже все остальные деревья зашумели, как фонтаны. Отчего он так любит бурю? Почему он испытывает волнение всякий раз, как дверь на улицу распахивается настежь и к нему по лестнице грубо врывается ветер пополам с дождем? Почему такая простая процедура, как закрывание окон в старом доме, ни с того ни с сего становится делом первостепенной важности? Отчего его сердце отзывается неизменным восторгом на первые влажные звуки надвигающейся бури, словно они несут ему радость, предвестие счастья? Где-то что-то хрястнуло, запахло кордитом, и дождь пошел хлестать по японским фонарикам, купленным миссис Леви в Киото в позапрошлом году. Или это было еще раньше, два года назад?

Нэд переждал грозу в беседке. После грозы похолодало, и он немного озяб. Ветер сорвал с клена красные и желтые листья и разбросал их кругом по траве и воде. Была всего середина лета, и, очевидно, это было просто больное дерево, — но отчего же у него сжалось сердце при этом напоминании об осени? Он расправил плечи, осушил стакан и отправился дальше, к бассейну Уэлчеров. Путь туда лежал через небольшой открытый манеж, устроенный Пастернами, которые увлекались верховой ездой. Манеж зарос травой, барьеры были разобраны. Быть может, Пастерны распродали своих лошадей или просто временно поместили их куда-нибудь в конюшни, а сами уехали на лето? Ах, да, ведь кто-то говорил ему что-то такое о Пастернах и об их лошадях, но он не мог припомнить, что именно, и пошлепал дальше босиком по мокрой траве.

В бассейне Уэлчеров вода была спущена. Это выпадение одного из звеньев общей водной цепи огорчило его сверх всякой меры; он чувствовал себя в положении изыскателя, отправившегося на розыски могучего потока и нашедшего вместо него высохшее русло. Он был расстроен и растерян. Люди уезжают на лето — это в порядке вещей, но зачем им понадобилось спускать воду в бассейне? В том, что Уэлчеры уехали, сомнений не могло быть: бассейные принадлежности сложены в кучу и накрыты брезентом, купальня на замке; окна в доме закрыты. Обойдя кругом, он обнаружил на фасаде дощечку с надписью: «Продается». Постойте, когда же он виделся с Уэлчером в последний раз? Вернее, когда они с Люсиндой последний раз отклонили приглашение к обеду? Ему казалось, что с тех пор прошло немногим больше недели. Неужели он потерял память? Или, быть может, он так ее хорошо вымуштровал, приучив отбрасывать все неприятное, что утратил всякое представление о реальности?

Где-то неподалеку играли в теннис. Упругая песня мяча оживила его, развеяла подступившие было неясные предчувствия и придала сил продолжать путь, невзирая на холод и на посеревшее небо. Ведь это его день, день, в который Нэдди Мерилл прошел всю округу вплавь! Славный, памятный день! И Нэд настроился на самый трудный этап своего путешествия.

Если вы в тот вечер совершали свою воскресную прогулку на машине, вы, наверное, видели его на обочине шоссе № 424, где он стоял полуголый, выжидая перерыва в потоке машин. Кто он? — гадали бы вы, — жертва бандитского нападения или автомобильной катастрофы? Или, быть может, просто безумец? Одинокий и жалкий, мишень для острот и шуток, которые обрушивались на него из проезжавших мимо машин, он стоял босиком среди тряпок, жестянок из-под пива и обрывков автомобильных покрышек — всего этого хлама, оседающего по краям проезжих дорог. Замышляя свое странствие, он знал, что ему предстоит этот переход. И все-таки реальность его ошеломила — эти вереницы автомобилей в этом меркнувшем летнем свете…