Слепой гость - Всеволод Воеводин

— Проходил мимо, — сказал он и взял папиросу из коробки, лежавшей на столе, — дай, думаю, зайду к товарищу Чернокову, разузнаю, что и как...

Тут мы не выдержали и загрохотали все трое. Дядя Орудж смеялся, широко открыв рот и сотрясаясь всем телом. У Чернокова только плечи дрожали, а я даже взвизгивал от удовольствия. Бостан сначала смотрел на нас с удивлением, а после стал тоже смеяться, но неуверенно, видимо, опасаясь подвоха.

— Хочешь, я тебе скажу, зачем ты пришел? — спросил Черноков, когда мы немного успокоились. — Ты пришел сообщить мне о странном поведении командира Оруджа, о том, что он не задержал прохожего, напавшего на старика Джабара. Правда ведь?

— Ну, правда, — неохотно согласился Бостан.

Тогда Черноков рассказал ему все, что говорил мне. Бостан слушал, раскрыв рот, но когда Черноков кончил, сказал:

— Я так и думал, только на всякий случай решил проверить.

Черноков улыбнулся, но не стал спорить.

— Идите, мальчики, — сказал он, посмотрев на часы, — у меня сейчас много дела.

Мы встали, и он тоже встал.

— И помните, — продолжал он, — я вам сказал очень важные вещи. Может быть, предстоят большие события. Идите смотрите и слушайте. Вы можете оказать большие услуги своей стране и своему народу. Все важное, что вы узнаете, сообщайте немедленно мне.

— Хорошо, — сказал я, — мы сделаем все, что можем.

Мы пошли к двери, но Черноков еще раз остановил нас.

— Вы что-нибудь слышали о появлении Мехди? — спросил он.

Мы рассказали все, что нам было известно.

— Если услышите об этом еще что-нибудь, расскажите мне, — сказал Черноков, и мы вышли из его кабинета.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

Мы расстались с Бостаном у самых дверей НКВД. Нам обоим хотелось подумать о только что слышанном. Я пошел к учителю Харасанову. Я не собирался, конечно, ему ничего рассказывать, но просто хотел поговорить с ним о чудесах и послушать, что он мне скажет. Однако Харасанова не было дома. Я решил пойти побродить и, дойдя до угла, вспомнил свою слежку за слепым корзинщиком Мамедом. Вот здесь я стоял, прижавшись к стене, и слушал его бормотанье. Здесь я потерял его из виду. А вот дом муллы и калитка, в которую убежал козел. За оградой слышался возмущенный голос Харасанова.

— Я завтра уезжаю в дом отдыха, — гремел он, — и я должен перед отъездом его повидать!

Женщина отвечала ему настойчиво, но негромко:

— Мулла болен. Посты и молитвы истощили его. Он лежит и не может никого принять.

— Хорошо! — гремел Харасанов. — Тогда скажите ему вот что: если он не зарежет своего козла, который портит жизнь всем честным людям, то я завтра же пойду в горсовет жаловаться на него (не на козла, а на муллу). Он сегодня опять боднул (козел, а не мулла) одного мальчика из второго «Б» класса и двух девочек из первого «А». Я пожалуюсь на муллу Баширову, и Баширов велит зарезать его (не муллу, а козла). Так и передайте мулле и скажите, что это сказал учитель физики Харасанов.

Калитка хлопнула, и разъяренный учитель оказался передо мной.

— Это ты? — спросил он. — Что ты тут делаешь?

— Гуляю, — ответил я. Харасанов неодобрительно покачал головой, но в это время его окликнули. С чемоданом в руке по улице шел Юсуф, бывший ученик Харасанова, теперь студент университета в Москве.

— Здравствуйте, учитель! — закричал он. — Как дела? Что это вы к мулле в гости собрались?

Он, видимо, приехал домой на каникулы и был в прекраснейшем настроении.

— Да, к мулле, — сказал учитель, — он снова сегодня боднул двух девочек из первого класса «А». То есть, конечно, не он сам, а его козел.

— Не застанете, — сказал Юсуф. — Я видел его сегодня на станции. Он садился в поезд.

— В поезд? — удивился учитель. — Странно. Ты уверен в этом?

— Совершенно уверен, — сказал студент. — Ну, простите, тороплюсь домой.

Он помахал рукой и ушел, насвистывая песенку и весело оглядываясь вокруг. Харасанов стоял, наморщив лоб.

— Странно, — сказал он, — очень странно.

Видя, что он сейчас не в настроении разговаривать, я попрощался с ним.

— До свиданья, — сказал он мне, — мы с тобой не увидимся целый месяц. Отдел народного образования посылает меня в дом отдыха. По дороге туда я заеду посмотреть Мертвый город. И крепость Ибрагим-хана. На уроках истории вам, конечно, рассказывали об этой крепости.

По совести говоря, я не был уверен, действительно ли рассказывали о ней на уроках истории, так как я ничего не помнил об этом. Поэтому я замял разговор и ушел, объяснив, что тороплюсь домой.

Я еще долго бродил по улицам, толкался в толпе на базаре и, зайдя в городской сад, плутал в недавно посаженной бамбуковой роще. На базаре возле лавок стояли приехавшие из деревень крестьяне и говорили, что хлопок в этом году хороший и винограду много. Потом один из них сказал: «Сколько лет прожили без Мехди — и ничего, все хорошо». Остальные засмеялись, и мне показалось, что им стало неловко. Мимоходом я заглянул во двор мечети, которую давно уже посещали одни старики. Сегодня здесь было народу больше, чем обыкновенно. Старые люди, сидя на корточках, крутили концы бород, качали головами и говорили о чем-то длинно и монотонно, как любят говорить иные старики. Я обратил внимание на нищего, сидевшего в углу двора. Сколько я себя помню, он здесь сидел всегда, и я слышал от старожилов, что задолго до того, как я появился на свет, он уже сидел, так же скрестив ноги и бормоча молитвы. Обыкновенно на него обращали мало внимания, но сегодня он, видимо, знал интересные вещи. Он рассказывал их на ухо то одному, то другому. Выслушав его и омыв у фонтана лицо и руки, люди собирались кучками и беседовали, качая головами и крутя пальцами концы бород.

По городу шли слухи. Еще ничего не зная, не услышав ни одной фразы, подтверждавшей мои подозрения, я чувствовал в воздухе беспокойство, и тихий вечер, монотонное журчанье воды в арыках, неподвижность запыленной листвы на деревьях внушали мне страх и горестные предчувствия.

Я пришел домой уже поздно, но у нас еще горел свет. У матери сидели женщины, соседки по дому и подруги из прачечной. Еще за дверью я слышал оживленный разговор. Женщины говорили, перебивая друг друга, спорили и волновались. Однако когда я вошел, все замолчали и сделали вид, что заняты пряжей. Отчим сидел наклонившись и забивал гвозди в сапог. Мать собрала мне ужин, я ел жирный плов, а женщины пряли и вполголоса разговаривали. После всех пережитых сегодня страхов мне особенно было приятно смотреть на мирную и простую жизнь, на ремесленника, склонившегося над рабочим столом, на женщин, отдыхавших от дневной работы. Лампа с металлическим колпаком освещала молоток в руке моего отчима, обрезки кожи, дратву и гвозди на столе.