Слепой гость - Всеволод Воеводин

Всякий раз, когда мы, ребята, навещали старика Джабара Йолдаш-Оглы, он нам что-нибудь рассказывал. Сидел он на бахче, возле шоссейной дороги, километрах в шести от нашего городка, под навесом из четырех столбиков, защищавшим его от солнца, дремал, думал, смотрел на дорогу, подолгу пережевывал своими беззубыми деснами кусочек дыни. Сколько ему было лет? Не так мало, чтобы он мог делать что-нибудь другое, кроме вот этого сидения на придорожной бахче, и не так много, чтобы годы ослабили его память, затянули мутью его всегда веселые и ясные глаза.

— Выбирайте самые лучшие, — говорил он нам, когда мы приходили к нему на бахчу поесть дынь и арбузов. — Ешьте! Хотя меня посадили сюда для того, чтобы я угощал дынями путников, а не вас, босоногих, — все равно ешьте! Никто не рассердится за то, что я скормлю вам сотню-другую дынь.

И мы ели. Кто был хозяином этой бахчи, раскинувшейся вдоль дороги на подходах к нашему городу, и еще других бахчей — дальше по дорогам? Народ! Вся страна. Как-то раз люди, управлявшие нашей республикой, подумали о наших дорогах и нашли, что они пыльные и утомительные. Потом они вспомнили о старых-престарых стариках, которые целыми днями зевают от скуки у себя по дворам, в то время как их семьи работают. Почему бы на свободной земле не расти арбузам и дыням? Пусть эти старики сидят возле дорог и предлагают прохожим отдохнуть и утолить свою жажду прохладным и сладким соком. И пусть они болтают с ними, сколько им хочется, чтобы и прохожим было хорошо и не скучно, и старикам было хорошо и не скучно. Пусть всем будет хорошо, — чего же проще?

Мы любили ходить к старику Джабару. Он не был ни странником, ни солдатом, как мой дед, не добирался до Индии и не участвовал ни в каких сражениях. Дальше нашего городка он, кажется, никуда и не ездил. Всю жизнь он был обыкновенным крестьянином. И все-таки он много видел, еще больше слышал и все помнил. Подолгу мы просиживали у него под навесом, слушая его тихую речь о курице с одной ногой, о богатыре Гассане, о рыбаке Балдахаре, которого народ посадил на царство.

Каждую сказку он кончал так: «Они ели, пили, веселились, в землю ушли, а вы ешьте, век живите!»

Иногда он говорил, говорил, а потом начинал клевать носом и засыпал на полуслове. Мы уходили на цыпочках, чтобы не разбудить старика, купались, играли, гонялись друг за другом в пятнашки. Через час-полтора он просыпался и находил нас всех сидящими под навесом и ожидающими продолжения сказки. Как ни в чем не бывало он продолжал ее с того самого места, на котором уснул.

— Что я сказал? Да!.. «Есть старухи как шелк, есть старухи — пусть судьба их наделит змеями и лягушками!..»

Однажды к нему приехали какие-то ученые люди и целую неделю просидели у него на бахче, записывая все, что он им говорил. Ну, он и поговорил в свое удовольствие. Что не помнил, тут же, наверное, сам присочинил. Примерно через год, за несколько дней до нашей последней встречи, он получил по почте толстую книжку сказок; красным карандашом среди многих имен там было подчеркнуто его имя. Теперь, с утра уходя на поле, он стал брать эту книжку с собой, хотя и не умел читать даже по складам.

В этот день он рассказал нам о мертвецах и о ловком мошеннике, потому что разговор зашел о слухах, которые нас всех очень занимали (я говорю о скрывающемся имаме). Сидя у дороги и беседуя со всякими людьми, Джабар Йолдаш-Оглы слышал, конечно, больше нас.

— Вот, — добавил Джабар, — я рассказал вам о человеке, который утверждал, что он может творить чудеса, вот он кем был. Как бы и этот не оказался базарным мошенником.

Он стал по обыкновению дремать, и мы с Бостаном ушли — не совсем, а пока старик не проснется. После истории о мертвецах он обещал нам рассказать о старинной ханской крепости, которая сохранилась в наших горах.

Я очень хорошо помню этот день. Духота была невыносимая. Над желтым дынным полем вставали против солнца огромные грозовые тучи, и птицы летели в сторону от них, и вскоре наступила такая тишина, что, лежа между грядок, шагах в семидесяти от старика, мы слышали, как он похрапывает у себя под навесом.

Я сам задремал, и вот тут-то Бостан подтолкнул меня локтем. Чуть раздвинув листья, он смотрел на дорогу и показывал мне глазами. Я тоже раздвинул листья и увидел прохожего, который нерешительно поглядывал то на спящего старика, то на дыни, желтевшие возле самой дороги. Он был невысокий, седой, в простой крестьянской одежде и с мешком на спине, — прохожий как прохожий. Устал он, наверное, очень, все лицо у него было в поту, и губы потрескались. Он быстро нагнулся, сорвал дыню и на ходу стал засовывать ее в мешок, и в это время проснулся Джабар. Он увидел, как прохожий прячет дыню, и с криком побежал за ним вдогонку.

— Брось, брось, — бормотал он укоризненно и, выхватив дыню у прохожего из рук, сам бросил ее на дорогу. — Ты же взял совсем зеленую, экий ты... На вот тебе...

Он нагнулся к грядке и стал щупать дыни, выбирая самую лучшую. Прохожий ждал.

— Откуда идешь? — спросил Джабар. Он хорошо вздремнул, и теперь ему опять хотелось поболтать.

Прохожий назвал какой-то городок.

— Там и живешь?

— Да, на дороге работаю, обходчиком.

Джабар протянул ему дыню:

— На, хороша будет...

Прохожий опустил руку в карман. Я видел, как в пальцах у него что-то блеснуло. Он достал деньги.

— Сколько возьмешь?

Джабар смотрел на него не отвечая.

— Зачем брать? — лениво сказал он. — Это твоя дыня, а не моя. Разве ты не знал?

Прохожий молчал.

— Нехороший ты человек, — продолжал Джабар. — Ты не знал, что это твои дыни, и все-таки взял одну, пока я спал. Ай-яй-яй! Сам себя обворовал, значит!

— Ну, давай сюда дыню, старик, — сердито сказал прохожий. — Болтаешь, как баба. Вон гроза собирается.

Джабар держал дыню в руках, смотрел на прохожего и качал головой.

— Ай-яй-яй! Если ты не знал, что дыни, которые растут по дорогам, твои дыни, — ты на дороге не работаешь. И ты груб со старым человеком, а я уже давно ни от кого не слыхал грубости. Вот ты наврал про себя, да...

Прохожий отступил на шаг. Влево и вправо дорога была пуста. Он ударил старика по виску, и тот свалился ничком на дорогу. Все произошло в полминуты. Прохожий нагнулся над стариком, приподнял его за плечи и отшвырнул на бахчу. Только ноги в шерстяных чулках торчали над грядками. Так же быстро прохожий прикрыл их листвой и зашагал прочь. Вдруг он увидел нас. Мы вскочили с Бостаном, когда он ударил старика, и стояли теперь, сцепившись руками друг с другом. Он остановился, шагнул было к нам и, передумав, кинулся в сторону от дороги и вскоре исчез в орешнике позади бахчи.

Мы бросились к старику. Правый глаз его кровоточил, розовые пузырьки лопались у него на губах, — должно быть, он расшиб себе грудь при падении. Я крикнул Бостану: «Беги к реке, намочи рубашку, — может быть, он еще жив!», а сам побежал по дороге, кричал, спотыкался, падал, звал на помощь.