Рассвет любви - Шеннон Дрейк

— У нас гостья, — коротко бросил Брендан.

— А, маленькая леди из Клэрина, — проворчал сэр Уильям Уоллес, как-то странно поглядывая на Элинор. В его голосе не было ничего, кроме легкого удивления, что было совсем уж непонятно — ведь этот человек потерял все в битве при Фолкерке. Конечно, не только Элинор была виновата в его поражении, но она была там и сражалась с таким мужеством и отвагой, что для всех, живших к северу от Йорка, стала живым символом победы английского оружия.

— Как поживаете, миледи? Я — Уильям Уоллес, шотландец.

— Каждый ребенок в Англии знает, кто вы такой, сэр.

— И несомненно, считает меня чудовищем.

— Ваши люди при Фолкерке согнали крестьян в нашей деревне в один большой амбар, обложили соломой и подожгли, — с ненавистью выдавила Элинор.

— Но меня даже не было возле вашего замка Клэрин, миледи. И я никогда не отдавал приказа жечь ваших крестьян. Впрочем, это не имеет значения. Многие ваши соотечественники и вправду умерли от моей руки и по моему приказу. Но постигшая их смерть была легкой по сравнению с тем, что творил в Шотландии ваш Эдуард. Однако я вовсе не виню вас. Преданность своим людям — это добродетель. Истинное зло — это стремление вашего короля подчинять себе других людей.

Чувствуя на себе взгляды всех четверых мужчин, Элинор не осмеливалась даже вздохнуть. Французский язык, на котором обращался к ней Уоллес, был безупречен. Она вдруг невольно обратила внимание, что все четверо были одинаково высокого роста и широки в плечах. Манеры их были так же безукоризненны, как и язык, на котором говорил Уоллес, но клетчатые пледы, красовавшиеся на плечах мужчин, придавали им дикий, варварский вид. Норвежец кутался в подбитый мехом тяжелый плащ, и только пират был одет, как это принято среди цивилизованных людей. Это была самая причудливая компания, которую только можно себе вообразить, учитывая, что сама Элинор стояла перед ними в одной льняной рубашке. Из всех четверых в ее глазах самым страшным чудовищем был Уоллес — недаром его именем в их краях матери до сих пор пугали непослушных детей, когда те убегали далеко от дома. И все же в эту минуту она боялась не его, а мужчину, который стоял у нее за спиной.

— Эдуарда пригласили сами шотландцы, когда в ваших рядах начался раскол, — наконец с трудом выдавила она.

— Его пригласили как советчика, а не как завоевателя, — резко бросил Уоллес.

— Уж не хотите ли вы сказать, что мне лучше забыть и простить то, что сделали с моим родным домом, и позволить вам использовать меня в своей игре против короля? — осведомилась Элинор, с вызовом глядя на него.

Из груди пирата вырвался какой-то странный звук, и он поспешно отвернулся.

— Я бы предпочел, чтобы вы жаждали моей крови только из-за личной обиды. Это было бы понятно и… и простительно, — с грустью заметил Уоллес.

Но Брендан не был так великодушен.

— Миледи, учитывая обстоятельства нашей первой встречи, мне бы пришлось куда больше забыть и простить, чем вам!

— Мы ведь встретились на поле боя, — напомнила она Брендану.

— Верно. И оба успели узнать разницу между милосердием… и вероломством, так?

Элинор повернулась к Уоллесу.

— Разве вы опасаетесь меня, сэр? Я ведь безоружна!

— У каждого есть свое оружие. И у женщины тоже, — шутливо отозвался он.

— Пока что я, кажется, никому тут не причинила вреда, — ответила Элинор.

Де Лонгвиль снова насмешливо фыркнул. Эрик Грэм не выдержал и оглушительно расхохотался. Лица Брендана она не видела — он по-прежнему стоял сзади.

— А я слышал, вы великолепно владеете мечом, — сказал Уоллес.

— Вы преувеличиваете. Не больше, чем требуется любому разумному человеку, владеющему хоть какой-то собственностью, если он живет на границе Англии и Шотландии. А уж с вашими людьми мне и вовсе нечего равняться, учитывая их отвагу и воинскую доблесть, которые они не раз доказывали в сражениях.

— Мужчины и женщины сражаются разным оружием, даже на поле боя, — пробормотал Уоллес. — И кто может сказать, чья доблесть больше? В сражении побеждают не только силой. Истинная доблесть — она в сердцах, в душах тех, кто сражается. Мы воюем, защищая нашу жизнь, леди Элинор. Мы сражаемся за свою свободу, за свою землю, за тех, кого мы любим. А Эдуарду нужна слава… слава человека, который может заполучить все, что ему понравится.

— Но мои люди тоже сражались против тех, кто вторгся на их землю, кто разорял их поля и пытался захватить мой родной замок! — пылко возразила Элинор.

— По-моему, леди Элинор пора вернуться к себе, — коротко бросил Уоллес.

— Послушайте! Я…

Но Уоллес уже поднес к губам ее руку, демонстрируя все ту же изысканную галантность, которая уже поразила Элинор раньше.

— Доброй ночи, миледи. У нас еще будет возможность поговорить позже.

— Доброй ночи, миледи! — передразнил его де Лонгвиль. — Какой любезный кавалер — и это наш дикарь Уоллес! Оставь вы ее мне, я уж научил бы девчонку слушаться беспрекословно! Вы просто даром тратите время! Вспомните хотя бы, что Эдуард сделал с шотландцами! Истреблял их, не щадя даже женщин и детей! А вы тут щеголяете изысканными манерами! Будь она моей пленницей, не было бы никаких хлопот…

— Но она не твоя пленница. Кажется, мы уже все обсудили. Девушка — наша заложница, и все права на нее принадлежат сэру Брендану, — непререкаемым тоном заявил Уоллес. Кровь бросилась Элинор в лицо. — Миледи, советую вам вернуться в вашу каюту и отдохнуть.

— Но происходит нечто такое, о чем я не имею ни малейшего понятия. Вы мне ничего не говорите о…

— Миледи, есть много такого, о чем вы не имеете понятия. Да и нам было приятно встретиться тут… побеседовать без помех. Так что не угодно ли удалиться? — жестко бросил Брендан.

Она снова почувствовала, как его широкие ладони легли ей на плечи, и от досады закусила губу.

— Но я не хочу уходить! Мне хочется узнать…

— Боюсь, у нее снова жар, — с напускной тревогой в голосе проговорил Брендан. — Уильям, я провожу ее до каюты и вернусь.

— Хорошо.

— Но… начала Элинор и испуганно ойкнула, когда Брендан, не слушая дальнейших возражений, просто схватил ее в охапку и быстро вышел из каюты.

Ее кулачки яростно забарабанили ему по спине, потом принялись судорожно одергивать рубашку, которая во время борьбы задралась выше, чем дозволяло приличие.

— Отпустите меня! — взвизгнула она, но, вспомнив о матросах, которые наверняка могли их услышать и сбежаться посмотреть на подобное представление, понизила голос: — Проклятие, отпустите же меня. Я…

— Потерпи немного, глупая. На моем месте француз после такой сцены изнасиловал бы тебя там же, прямо на столе.