Мигель де Унамуно. Туман. Авель Санчес_Валье-Инклан Р. Тиран Бандерас_Бароха П. Салакаин Отважный. Вечера в Буэн-Ретиро - Мигель Унамуно

Мать никогда не ложилась спать первой и всегда провожала его в постель поцелуем. Поэтому он не мог задержаться где-нибудь на ночь. Мать всегда была рядом, когда он просыпался. Если он за столом чего-нибудь не ел, она тоже не притрагивалась к этому блюду.

Часто они выходили вместе на прогулку и так шли в молчании, она думала о покойном муже, а он — о том, что попадалось на глаза. Она говорила ему всегда об одном и том же, о делах будничных, старых, как мир, и почти всегда новых. Часто ее речи начинались словами: «Когда ты женишься…»

Каждый раз, когда им встречалась красивая или просто хорошенькая девушка, мать украдкой поглядывала на Аугусто.

Потом пришла смерть, тихая, чинная, кроткая и безболезненная. Она вошла на цыпочках, без шума и, как заморская птица в плавном полете, осенним вечером унесла маму. Мать умерла, вложив руку в руку сына и устремив взор на него, Аугусто чувствовал, как холодела рука и застывали глаза. Он отпустил руку, запечатлев на ней горячий поцелуй, и закрыл матери глаза. Затем он опустился на колени у кровати, и перед ним прошла история всех этих лет, похожих друг на друга как две капли воды.

А сейчас он находился на проспекте Аламеда, над ним щебетали птицы, и он думал об Эухении. У Эухении есть жених. «Чего я боюсь, сын мой, — часто говорила ему мать, — так это минуты, когда на твоем пути встретятся первые шипы». Если бы она была здесь, она превратила бы эти первые шипы в розу!

«Будь мама жива, она нашла бы выход, — сказал себе Аугусто, — в конце концов это не труднее, чем квадратное уравнение. И по существу это не более чем квадратное уравнение».

Слабый жалобный визг прервал его размышления. Аугусто огляделся и увидел в зелени кустарника несчастного щенка, искавшего, казалось, свой земной путь. «Бедняжка! — сказал Аугусто. — Его еще слепым бросили, чтобы он умер; им не хватило мужества убить его». И он взял щенка на руки.

Щенок искал сосцы матери. Аугусто поднялся и пошел домой, думая: «Когда об этом узнает Эухения, вот будет удар для моего соперника! Она, конечно, полюбит бедного песика! Ведь он такой милый, такой славный! Бедняжка, как он лижет мне руку!..»

— Принеси молока, Доминго, только быстро, — сказал он слуге, едва тот открыл ему дверь.

— Чего вам вздумалось купить щенка, сеньорито?

— Я не купил его, Доминго, этот песик — не раб, он свободный; я нашел его.

— Ну да, он просто подкидыш.

— Все мы подкидыши, Доминго. Принеси молока.

Доминго принес молока и тряпочку, чтобы щенку было легче сосать. Затем Аугусто велел купить соску для Орфея — так он неизвестно почему окрестил песика{54}.

Отныне Орфей стал его наперсником и поверенным всех тайн его любви к Эухении.

«Пойми, Орфей, — мысленно говорил Аугусто, — мы должны бороться. Что ты мне посоветуешь? Ах, если бы тебя знала моя мать… Но ты погоди, погоди, придет день, когда ты будешь спать на коленях у Эухении и чувствовать на себе ее теплую, нежную руку. А сейчас что мы будем делать, Орфей?»

Обед в тот день был унылым, прогулка — тоже унылой, и партия в шахматы унылой, унылыми были и сны в ту ночь.

VI

«Я должен принять решение, — говорил себе Аугусто, прогуливаясь напротив дома номер 58 по проспекту Аламеда, — так дальше продолжаться не может».

В эту минуту открылась дверь балкона на втором этаже, где жила Эухения, и вышла сухопарая седая дама с клеткой в руках. Она собиралась вынести на солнышко свою канарейку. Но как только она повесила клетку, гвоздь выпал — и клетка полетела вниз. «Ах, моя Крошка!» — раздался отчаянный крик. Аугусто поспешно схватил клетку с метавшейся в испуге канарейкой.

Аугусто поднялся с канарейкой, трепетавшей в клетке, и с сердцем, трепетавшим в его груди. Дама уже ждала его.

— Я так благодарна вам!

— Ну что вы, сеньора.

— Моя Крошка! Пташечка милая! Ну замолчи, успокойся! Не желаете ли войти, сеньор?

И Аугусто вошел.

Дама провела его в гостиную и со словами: «Обождите немного, я отнесу мою птичку», — оставила одного.

Тотчас в гостиную вошел пожилой господин в темных очках и феске. Конечно, это был дядя Эухении. Усевшись рядом с Аугусто, господин обратился к нему на эсперанто.

В переводе эта фраза означала: «Вы согласны со мной, что всеобщий мир наступит скоро и благодаря эсперанто?»

Аугусто подумал о бегстве, но любовь к Эухении удержала его. Господин продолжал говорить на эсперанто.

Наконец Аугусто решился.

— Я не понимаю ни слова, сеньор.

— Он, конечно, говорил с вами на этом проклятом жаргоне, который называют эсперанто, — сказала тетка Эухении, вошедшая в эту минуту в гостиную. И, обращаясь к мужу, добавила: — Фермин, этот господин принес канарейку.

— Я понимаю тебя не лучше, чем ты меня, когда я говорю на эсперанто, — отвечал ей муж.

— Этот господин подобрал внизу мою бедную Крошку и был настолько любезен, что принес ее. Простите, — она обернулась к Аугусто, — как вас зовут?

— Я — Аугусто Перес, сеньора, сын покойной вдовы Перес Ровира, которую вы, быть может, знали.

— Сын доньи Соледад?

— Совершенно верно.

— Как же, очень хорошо знала. Примерная вдова и мать, поздравляю вас с такой матерью.

— А я поздравляю себя с тем, что счастливый случай позволил мне познакомиться с вами.

— Счастливый! Вы называете счастливым это происшествие?

— Для меня — да.

— Благодарю вас, — сказал дон Фермин и добавил: — Людьми и их делами управляют таинственные законы, которые человек, однако, может отгадывать. У меня, сеньор, почти обо всем есть собственное мнение.

— Оставь свои бредни! — воскликнула тетка. — Как это вам удалось так быстро прийти на помощь моей птичке?

— Не буду хитрить, сеньора, и открою вам свое сердце: я ходил вокруг вашего дома.

— Нашего дома?

— Да, сеньора. У вас такая очаровательная племянница.

— Довольно, сеньор. Так-так, вот почему это был счастливый случай. Теперь я вижу, что бывают провиденциальные канарейки.

— Кто может знать пути провидения? — сказал дон Фермин.

— Я их знаю, дорогой мой! Я! — воскликнула сеньора и обернулась к Аугусто. — Для вас двери этого дома всегда открыты… Еще бы! Для сына доньи Соледад… Что бы там ни было, вы поможете мне бороться с капризом, который наша девочка вбила себе в голову.

— А свобода? — вставил дон Фермин.

— Да помолчи ты со своим анархизмом!

— Анархизмом? — воскликнул Аугусто.

Лицо дона Фермина расплылось от удовольствия, и он сказал самым сладким голосом:

— Да, друг мой, я анархист, мистический анархист, но только в теории, поймите меня правильно, в теории. Не бойтесь, — говоря это, он положил Аугусто руку на колено, — я не бросаю бомб. Мой анархизм чисто духовного характера. Дело в том, друг мой, что у меня есть почти обо всем свое собственное мнение.

— А вы тоже анархистка? — спросил Аугусто у тетки, чтобы сказать хоть что-нибудь.

— Я? Да это вздор! Можно ли, чтобы никто не управлял? Если никто не управляет, кто будет подчиняться? Разве вы не понимаете, что это невозможно?

— Маловеры, вы говорите «невозможно»… — начал дон Фермин.

Но жена перебила его:

— Хорошо, дорогой сеньор Аугусто, договор между нами заключен. Я уверена, что вы человек весьма достойный, хорошо воспитанный, из приличной семьи и рента у вас более чем приличная… Решено, с сегодняшнего дня вы мой кандидат.

— Такая честь, сеньора…

— Да, надо образумить эту девчонку. Она, знаете ли, не злая, но очень капризна. Конечно, в детстве ее так баловали! Когда случилась эта катастрофа с моим несчастным братом…

— Катастрофа? — не понял Аугусто.

— Да, поскольку это всем известно, мне незачем от вас скрывать. Отец Эухении покончил с собой после неудачной биржевой операции, и имущество его оказалось заложенным на такую сумму, что вся рента Эухении уходит на погашение долга. И бедная девочка решила скопить денег своими уроками, чтобы выкупить закладную. Вообразите себе! Да ей это не удастся, хоть бы она давала уроки шестьдесят лет!

В этот миг у Аугусто зародилась идея, идея великодушная и героическая.

— Девушка совсем не злая, — продолжала тетка, — но ее невозможно понять.

— Вот если выучить эсперанто… — начал дон Фермин.

— Оставь в покое универсальные языки. Мы и на родном-то не можем договориться, а ты собираешься ввести чужой.

— Но не считаете ли вы, сеньора, — спросил Аугусто, — что будет лучше, если все люди заговорят на одном языке?

— Вот, вот! — ликующе воскликнул дои Фермин.

— Да, сеньор, — сказала тетка твердо, — на одном языке хорошо: на испанском, а со служанками, которые просто дуры, на астурийском.

Тетушка Эухении была из Астурии и держала служанку-астурийку, которую она бранила на родном наречии.